кое-что о науке

В четверг было заседание кафедры, и все случилось именно так, как Вы сказали. Во-первых, они заявили, что большой объем. Во-вторых, что сплошная футурология (это что, ругательство?), следовательно, публиковать не будут (Вам тоже показалось, что они несколько нелогичны?). Когда я попросил аргументировать их точку зрения, они после некоторого замешательства заявили, что все неправильно, ну, и большой объем, короче, публиковать не будут. Я попытался выяснить, что же конкретно неправильно, на что завкафедрой заявила, что все неправильно, потому как недоказуемо. Тогда я попросил опровергнуть выдвинутые в работе положения. Она посмотрела на меня, как на душевно больного, и сказала, что раз недоказуемо, то опровергнуть невозможно, чем повергла меня в состояние глубокой растерянности. Потом был Забоцкий, помните его? Он вывел мышей, устойчивых к раку, но они все почему-то передохли от особо пакостной формы какого-то вируса. Я пытался ему доказать, что у моих крыс нет ни рака, ни вируса, да и причем здесь это? Я пишу о радиации и повышенной генетической пластичности. Фенотипическая адаптивность является следствием. Последовал аргумент, что крысы и мыши – близкие родственники, поэтому если мыши сдохли от вируса, то и крысы ему тоже подвержены. Во-первых, я не понимаю, что значит слово «родственники» в биологии, но человеку, у которого базовое образование геологическое, простительно не придерживаться адекватной терминологии, а во-вторых, бог с ним, с вирусом, хотя он и отразился на Игоре Юрьевиче (он болел вместе с мышами), но к раку-то мыши действительно оказались устойчивыми, и именно из-за коррекции на генетическом уровне. Короче, Забоцкий порекомендовал мне отойти от моей теории, так как она не выдерживает критики фактами(?).

Выступил Толик Семенов, изучающий чешуекрылых, поинтересовался, почему именно крысы переживут атомную войну. На что я, уже в четвертый раз, повторил, что 1. не только крысы, но и тараканы; 2. не атомную войну, а определенную дозу радиации; 3. причина этого во многом кроется в человеческой деятельности, так как люди постоянным воздействием химических веществ усилили их способность к адаптации до невероятных пределов. Толик помолчал, а потом вдруг заговорил о моли. Я никогда этим вопросом не интересовался, потому совершенно искренне ответил, что не понимаю сути вопроса. Толик заявил, что я создаю кафедре дурную репутацию, так как не знаю элементарных вещей, и ему вообще не о чем говорить с человеком, который, изучая тараканов, ничего не знает о чешуекрылых. Я еще раз попытался объяснить ему, что занимаюсь не столько крысами и тараканами, сколько устойчивостью и пластичностью. Господи, Вацлав, ну почему мои аргументы способны понять математики и филологи, Вы – психолог, но только не мои коллеги биологи!

В конце–концов, Лавинова (завкафедрой) заявила, что на повестке еще вопрос о цвете панелей для приемной, и потому сейчас не место дискуссиям о науке. Я сказал, что, раз они недовольны теоретической базой, пусть дадут возможность провести практические исследования. Лавинова прикинула, во сколько это обойдется, и заявила, что работа не актуальна. Правда, потом, вспомнив, что за четыре года на кафедре все равно никто ничего дельного не написал, предложила перенести весь эксперимент на факультет физики – там везде колючая проволока и свинцовое покрытие.

Я попытался ей объяснить, что неместному там работать совершенно невозможно. Часть ассистентов постоянно что-то досдает, а те, кто каким-то чудом остался без «хвостов», от безделья портят оборудование, и все без исключения пьяные, а неместным они не наливают. Когда в последний раз я попытался самостоятельно справиться с электрическим скатом, на меня упал карниз, и все здание было обесточено на неделю, потому что система обеспечения надежности вывела их строя все остальные системы. А во всем обвинили меня, опять же, аргументируя это тем, что я–неместный. Видимо, подразумевается, что местные (как это здесь называется) соблюдают все меры безопасности, и карнизы на них не падают. На самом деле, в этом нет ничего удивительного, потому что они ничего не делают, там даже карнизам падать не на кого– их же никогда нет. Неосведомленность просто поразительная. Это величайшее заблуждение – думать, что обитающие на факультете в курсе происходящего. Наоборот, они вообще никогда ничего не знают, потому что, то, что их касается, им и так сообщат (как они надеются по наивности), а то, что не сообщили – знать не обязательно.

Я как-то поинтересовался у замдекана, что это за дверь под лестницей. Он заявил, что понятие не имеет, о чем речь, так как тут недавно – четыре года. Я привел его туда, он двадцать минут удивлялся, потом отправился искать ключ и пропал без вести. Пока он ходил, я обнаружил, что дверь не заперта, и держится на сложенной вчетверо газете. Потом кто-то из старожил припомнил, что там проводились эксперименты, но, после того, как что-то взорвалось, их закрыли, а попутно, «в целях неувеличения энтропии» закрыли и лабораторию с ценнейшим оборудованием. Доступа к нему мне не дали, но благодарность вынесли. Теперь раз в месяц представители кафедр собираются у декана, и решают, как делить добро, а дверь под лестницей закрыта на большой висячий замок.

Единственное, что пока нормально работает на факультете, это опытный образец, построенный на скорую руку физиками и психологами. Декан посмотрел, сказал, что все неверно в принципе, начали исправлять, после чего все последующие вообще не работают, а инструкции к ним, видимо, рассчитаны на многорукого Шиву, имеющего, к тому же, докторскую степень по какому-нибудь машиностроению. Остальное оборудование работает через раз, его регулярно чинят и модернизируют, при этом, не внося изменений в инструкцию. Последнее время от всех вроде бы механических установок стало бить током, и меня утешает только то, что не меня одного (я научился вовремя отдергивать руку).

У нас на факультете, конечно, с этим легче, поскольку нет вообще никаких систем сложнее водопровода, зато на прошлой неделе замдекана сел на ежа, и пообещал устроить террор, когда подлечится. В этой ситуации уйти в подполье на физфак было бы не таким уж плохим вариантом, но теперь, когда там установили компьютеры, это выше не то, что человеческих сил, но и даже преподавательских. Отчеты стали требовать каждый месяц, а, как известно, ничто так не мешает прогрессу, как контроль. Требуют эти отчеты в электронном варианте, а в компьютерах два раза в месяц что-нибудь да случается (о, жертвы информационного века!). Единственный способ в таких условиях сохранить информацию – написать на листке бумаги, и повесить на стену, но не слишком высоко, потому что с потолка периодически что-нибудь просачивается, и не слишком низко, потому что регулярно прорывает трубы.

В дополнение ко всему, весь факультет полон параноиков: они убеждены, что кто-то повадился лазать в их компьютеры, и воровать информацию, злопакостно ее стирая. Это при том, что там давно нечего брать, так как никто ничего не делает, кроме оформления заявок на гранты. Те несчастные, которые рискнули доверить информацию машине, часто просто не могут ее найти, потому что происходящее в системе, усложняющейся до бесконечности, давно перестало поддаваться контролю. Зачем объяснять коварством то, что вполне объяснимо некомпетентностью? 80% студентов относятся к компьютеру как к усовершенствованной печатной машинке, а ректорат гордится тем, что университет является рассадником новых информационных технологий.

Две недели назад в нашем деканате в компьютере что-то разладилось, и до сих пор не знаю, что именно. В результате, все это время они не могут распределить нагрузку и аудитории, и я единственный, не считая аспирантов, со всей кафедры читаю лекции. Прямо на кафедре, всем желающим, которых не так много, как сам понимаете. Регулярно на кафедре бывает только уборщица. Она каждый день обметает метелкой четыре кости тирранозавра, по которым наш декан писал свою докторскую по брачному поведению в Юрском периоде. Лучше бы он ее в Юрском периоде и писал, но это мое личное мнение, и я его не навязываю.

Простите мою резкость, Вацлав, но временами мне кажется, что весь университет населяет три категории людей: злобные и агрессивные имбицилы, ласковые и привязчивые идиоты, и остальная психиатрия. Часть занимается мелкими интрижками, создавая видимость полезной деятельности, а остальные бродят по длинным коридорам и грызут ногти. Тех буйнопомешанных на науке, которые судорожно пытаются что-то сделать, задвигают как можно дальше, чтобы не нарушать всеобщее благоденствие. Не надо было с самого начала тешить себя надеждами. Работу мою не опубликуют, потому что нет конкретных исследований, но их не будет, потому что деньги выделяются только после публикации. Хуже всего, что я с этим уже смирился. Обидно не то, что я работаю «в стол», а что так и не узнаю, прав я, или нет. Я рассчитал вероятность мутации, ее направление и силу, но все сделано с помощью понятийного аппарата, который биологи просто не понимают, да и не хотят понимать. Когда я сказал, что работа идет в режиме максимальной временно-эпистемической комплиментарности, они спросили, сколько крыс было в популяции. Я ведь не жду похвалы, предпочтительней обоснованная критика, но получить ее негде. Впрочем, если не у меня, то у науки впереди вечность. Я уверен, что этот способ легитимации знания неуничтожим, он слишком хорошо отвечает человеческой природе. Не будет университетов – будут какие-нибудь анклавы. Впрочем, мы с Вами этого не узнаем – да и это и к лучшему.

С уважением
Я.А. Штайнер»

Сократ отложил ветхие листы, и задумался. Потом, почесав за левым ухом, и тяжело переваливаясь на коротких толстых лапах, направился в конференц-зал, где проходила защита докторской диссертации Эриха Марии Шекспира на тему: «До-крысиная эпоха: что они знали о нас?». Сократ злорадно подумал, как он подсадит Шекспира и завкафедрой, и, нервно покусывая кончик хвоста, заспешил по длинным университетским коридорам.