Король грядет в венце из снов
И мертвецы хоронят мертвецов
Ей нравился Доминик. Она знала, что могла выбрать любого – лучшего охотника, рыбака с тремя лодками, даже сына старейшины – но ей нужен был тот единственный мужчина в деревне, который не смотрел ей вслед. Он был нищим пастухом, и вовсе не был красивым - низенький, совсем худой, с большим носом, и какими-то коровьими глазами.
И он не провожал Марианну похотливыми взглядами, не присвистывал, когда она проходила мимо, и, кажется, вообще не знал о ее существовании. Это было несправедливо и унизительно. Марианна тоже бы сделала вид, что нет никакого пастуха, но он был повсюду – за каждым поворотом, в каждом сне и в каждой капле воды. И она не знала, как нужно себя вести, что делать, и даже Янине, своей лучшей подруге, не решалась рассказать о том, кого видит и как ждет.
Но и Янина не сказала единственной дочке торговца, как сильно ей нравится один из охотников – Андрей, тот самый, который уже месяц не давал Марианне проходу. Светловолосая Марианна не была такой умной, как подруга, но даже слепой мог заметить, как Янина кокетничает с охотником. Марианна только грустно улыбалась: конечно, Андрей был хорош – высокий, широкоплечий, с лисьими повадками и силой медведя. Но никто, ни один человек в деревне, не умел смотреть так, как смотрит тот пастух – словно видит нечто, чего нет, словно сквозь эти лодки, и вишневые деревья, и стада овец, проглядывает нечто, что можно увидеть, только если смотреть вот так…
Так, как он никогда на нее не смотрел. Так, как он только однажды с ней заговорил .
Это случилось, когда Марианна возвращалась в деревню с полной корзиной грибов. У самой кромки леса, на поваленной сосне, устроился Доминик. Возле него лежал пустой кожаный мешок – в таких пастухи носят снедь. Этот момент Марианна запомнила на всю жизнь: она сворачивает, взору ее открывается море в лучах заходящего солнца, а совсем рядом, в сплетении розовых теней, сидит очень тихий и расслабленный человек.
Она остановилась, решая, что делать дальше: ей не хотелось уходить, но она не представляла, как будет выглядеть, если сядет рядом. Тишину нарушила сова, пролетевшая так низко, что чуть не задела крыльями девушку.
- Сова! – испуганно выдохнула она.
- Мир, - эхом отозвался пастух.
- Что? – изумленно повернулась она.
- Я иногда думаю, что мир и есть сова, - пастух взмахнул руками, – живущая в этом лесу. Сова, с большими темными крыльями и негромким уханьем, цепко хватающая жертву. Это очень старая мудрая сова, предпочитающая отсыпаться днем, когда ее смогут увидеть, - он говорил все быстрее. - Ночью можно лишь услышать тень ее движения, и догадаться, что она есть. А знать точно про ее мягкие крылья возможно, только когда она поймает тебя, - его дыхание сбилось, и он заговорил тише. – Но, когда она поймает тебя, ты уже ничего не будешь знать о себе. Ты будешь мертв, и это абсолютное знание будет мертво вместе с тобой. Мир – это совершенно точно сова. Это самая точная вещь, которую я знал в своей жизни.
- Сова…, - только и сумела повторить она, ошеломленная этой тирадой.
Пастух виновато оглянулся на нее, порывисто встал, и через мгновение скрылся за поворотом. Марианна так и осталась смотреть, как садится солнце.
Это было три месяца назад, а она все не могла забыть эти слова – совершенно не ясные, чужие, и, в то же время – очень знакомые, совсем понятные. Она придумывала, что сказать в ответ, и ей все больше хотелось поговорить с ним – просто поговорить. Она не знала о чем и как, подозревала, что скажет что-то глупое, но мечтала хотя бы попытаться… . Зная, что отец будет в ярости от ее выбора, а знакомые и незнакомые перемоют ей все косточки.
У нее была только одна возможность – праздник Темного Хозяина Леса. Когда из можжевеловых веток по всему берегу моря зажгут костры, можно будет забрать своего избранника из круга и на всю ночь уйти с ним в лес – встречать Хозяина. Доминик не откажется. Не сможет отказаться. Хотя бы на одну ночь.
Она могла сказать отцу, что намерена выбрать Андрея, но как солгать Янине? Лучшая подруга совсем замучила ее намеками и догадками. Марианна прекрасно понимала, что Янина делает это не со зла – просто охотник с лисьими манерами запал ей в сердце, и она не хотела бы соревноваться со своей, куда более красивой подругой. Но, с другой стороны, Марианна не могла найти в себе мужества признать, что собирается выбрать того нищего маленького пастуха.
В конце концов, в последние три дня перед праздником, дочь торговца сказалась больной, и даже намекнула, что вообще не уверена в том, что пойдет к кострам. Янина ей не поверила, но, судя по кривой улыбке, решила, что все к лучшему – по крайней мере, эти три дня Андрей не будет увиваться вокруг белокурой красавицы.
Когда солнце уже клонилось к закату, Марианна достала свое самое красивое платье – синее с белым, украсила волосы незабудками, и выбрала крепкие деревянные сабо .
- - Для кого это ты так вырядилась? – поинтересовалась мать, на мгновение отрываясь от веретена. - Надеюсь, отец останется довольным?
Марианна только загадочно улыбнулась: конечно, отец будет в ярости. Но, может, никто ни о чем и не узнает. Она чувствовала: сегодня волшебный день, все должно получиться, и она будет счастлива.
Когда совсем стемнело, девушка придирчиво оглядела себя в большом зеркал е (предмет зависти всех подруг) и выскользнула из дома. Ночь пахла праздником и любовью. Слишком поздно Марианна сообразила, что ее венок из незабудок в такой темноте все равно никто не заметит, но даже эта мысль уже не могла испортить ей настроение.
Она подошла к щебечущей толпе разодетых девушек, и, в свете костров, попыталась увидеть Доминика. Кругом пели, танцевали, водили хороводы, прыгали через костры и постепенно разбивались на пары. Янина, едва поздоровавшись, очень быстро куда-то исчезла. К Марианне подходило много разных мужчин, но она всем отказывала. Ни Доминика, ни Андрея среди них не было. Сначала она думала, что пастух уже ушел с другой, но от дочери рыбака, нищей дурнушки, она узнала, что пастуха уже три дня никто не видел.
Праздник закончился быстро… . Берег пустел, огни догорали, а хорошенькая и богатая дочь торговца стояла в одиночестве, и по щекам ее тихо текли слезы обиды и злости. В ярости швырнув жалкий веночек в уже погасший костер, Марианна, стараясь держать голову высоко, побрела к дому. Возвращаться так рано ей было стыдно, и она украдкой скользнула на сеновал, где, зарывшись в сено, проплакала остаток ночи.
Наутро она решила, что должна с этим покончить. Он так ее унизил! Ее все бросили! Она придет, и сама все ему скажет – что он проспал свое счастье, променял на своих тупых овец и мир-сову. Что больше никто и никогда на него не посмотрит, что он – самый уродливый человечишко в ее деревне, а она – богаче всех. Ну, почти всех…
Наскоро позавтракав молоком прямо в коровнике, и, не заходя домой, чтобы не отвечать на вопросы матери, Марианна направилась на окраину, к хижине пастуха, смутно подозревая, что там его не будет, потому что все нормальные пастухи в такое время уже на пастбище.
К ее изумлению, дверь загончика была открыта, а овец не было. Зато был сам Доминик, уткнувшийся лицом в широкий ствол сосны.
- Я пришла сказать тебе, - начала девушка, с каждой секундой чувствуя себя все более неуверенно, - что тебя не было на празднике… и овец нет… , - он не шевелился, а она терялась все больше, - загон открыт…а я здесь…стою. С этим деревом что-то не так? – голос Марианны почти сорвался.
Пастух повернулся, и язык ее прилип к небу - то, что она увидела, уже не было Домиником – это вообще не было человеком: волосы впереди вылезли, кожа была покрыта струпьями, и местами просто свешивалась клочьями, словно громадные когти позабавились с тонкой человеческой кожицей, глаза покраснели от лопнувших сосудов и заплыли, превратившись в щелочки, из которых постоянно сочились кровь и гной, изо рта текла слюна – черная. Но, страшней всего стало, когда этот беззубый рот начал проговаривать слова:
- - Я никогда не видел настоящего мира … И все – ушло, все, что есть – лишь мои мечты, желания, страхи, воспоминания и до бесконечности … Нет никакого мира для людей – лишь его объяснения и трактования…
Он хотел сказать еще что-то, почти протянул руку с синими ногтями, длинными, словно у коршуна, но Марианна не успела даже отскочить – его согнула страшная судорога, и пастух упал, начав в исступлении кататься по земле. И Марианна не выдержала: она завизжала и со всех ног кинулась в деревню, сообщить, что овцы, доверенные пастуху, разбежались, а самого пастуха вот-вот заберет «Поступь Господина».
Сомнений у девушки не оставалось – это был уже третий заболевший с начала года, и каждый раз, по слухам, болезнь становится все ужасней. Две могилы под холмом тщательно обходили все жители, осеняя себя защитными знаками. Марианна, как и местный священник, не верила во всю эту чепуху со злыми духами и проклятьями. Кому Господин присудил заболеть – того и заберет к себе. Если все решено – к чему эти предосторожности? Но, некоторые в деревне считали, что можно заболеть, даже если просто коснешься могилы ногой. Доминик вполне мог такое сделать… Как и те двое мужчин – охотник и бродячий торговец.
Добежав до большого красивого дома, Марианна заколотила в дверь. Мать старейшины, сухопарая старуха с длинным подбородком, что-то неодобрительно пробурчала, но позволила девушке пройти в комнаты. Там оказалось неожиданно много людей: сам старейшина Джерард, отец Марианны, писарь, священник Николас в привычном фиолетовом плаще и высокая женщина в черном. Марианна сначала даже не сообразила, что это знахарка, живущая в лесу – Рея. Когда девушка с поклоном остановилась в дверях, стало тихо.
- Чего тебе, девочка? - негромко бросил Джерард. – Надеюсь, действительно, что-то важное?
- К пастуху Доминику пришел Господин…. – выпалила она.
Все повернулись к знахарке.
- Уже третий человек, Рея! И явно не последний… И ведь это сильные и здоровые мужчины, – резко проговорил Джерард. – Почему это происходит?
- Почему? - и в голосе ее Марианне послушалась насмешка, - Просто молись, чтобы это не коснулось твоих детей!
- Что Господин решил, так тому и суждено, - негромко вмешался священник. – Кто поймет промысел Господень?
- Я очень рада, Николас, - теперь насмешка в голосе Реи была неприкрытой, - что мы с тобой одинаково понимаем происходящее.
Лицо священника потемнело:
- Никто не будет вечно терпеть твои намеки и богохульства, Рея. Рано или поздно, если ты не одумаешься, это закончится…
- О да, - зло отозвалась она, - безусловно, закончится. Джерард, вы ничего не сможете сделать, - уже другим тоном обратилась знахарка к старейшине. - Мы все будем усердно молиться, чтобы смерть тех, кому суждено, была легкой.
Священник благочестиво преклонил голову. Остальные помолчали.
- Иди домой, Марианна, - отец словно только что вспомнил о ее существовании.
Волоча ноги, она шла по деревне, видя перед собой только лицо пастуха – еще тогда, когда он был здоров и говорил про сову. Значит, все. Что Господин решил, так тому и суждено. Но, как же странно решил Господин: Марианна подслушала, как отец, часто ездящий в город , говорил матери, что Господин повсюду забирает почти сплошь молодых мужчин.
Неужели, мелькнуло у Марианны, все девушки скоро останутся без женихов? Мысль эта вдруг показалась ей такой ужасной, что она споткнулась, и обязательно бы упала, если бы ее не подхватили сильные руки. Только через мгновение она поняла, что ее крепко держал Андрей, хитро улыбаясь.
Марианна моргнула – ей привиделся уродливый Доминик… Доминик, который уже, наверное, умер со своим миром-совой. И вот тогда, глядя в узкие лисьи глаза, Марианна зарыдала. Сотрясалась рыданиями по нелепой мечте, даже не представляя, какая она в этот момент красивая.
Янина так и не дождалась охотника у колодца. Свадьбу должны были справить осенью. Дочка торговца все собиралась пойти к бывшей подруге и, хотя бы попробовать помириться, но совсем скоро, на полнолуние, Господин сам пришел к ней .
Марианна спала, и ей слышались шаги. Шаги легкие и тихие, не оставляющие следов. Звук этих шагов все нарастал, и, когда, казалось, она увидит идущего, девушка проснулась, и еще несколько минут бессильно вглядывалась в темноту, пытаясь увидеть, увидеть, увидеть …
Много позднее Каэр спрашивал, как это было, и она с могла ответить только «странно». Когда она смотрела на Доминика, ей казалось, что это безумно больно, но, когда она проснулась солнечным утром, ей вовсе не было больно. Это было просто ощущение стянутой кожи, а на подушке почему-то осталось что-то мокрое и ужасно пахнущее. Только через несколько минут, отчаянно щурясь, она сообразила, что это желтый гной, который все еще сочится по ее лицу.
Марианна кинулась к зеркалу, но не смогла рассмотреть, что там отразилось – заплывшие глаза отказывались видеть. Все еще не понимая, она постояла в растерянности, а потом попыталась надеть платье. Из-за корсета это оказалось так больно, что она едва не заорала. Так и оставшись в нижней рубашке, она вытащила из сундука штаны и мягкую куртку, на которые когда-то отец не смог найти покупателя, и кое-как оделась.
Взяла гребень, взмахнула, и почти стразу выронила, потому что между широких зубьев остались клочья ее золотистых локонов. Марианна уставилась на волосы под ногами. Ее зрение вдруг стало лучше, зато крыша комнаты показалась низкой-низкой, а окно – совсем маленьким, и не дающим дышать. Марианна подскочила, распахнула ставни и попыталась поглубже вдохнуть. Воздух оказался тошнотворным.
С каждым мгновением ей становилось все страшнее, но настоящий ужас обрушился на нее в тот момент, когда дверь приоткрылась, и в комнату вошла мать. Вошла, посмотрела, и закричала. После этого крика Марианна очень смутно помнила происходящее. Абсолютный, всеобъемлющий страх поглотил ее сознание так же быстро, как она кинулась в окно – прочь, от этих звуков, духоты и запаха.
Она уже не была человеком, и, спотыкаясь, продолжала бежать на четвереньках, захлебываясь слюной и кровью, капающей изо рта. Она была тенью с тысячью клыками и лапами. Страх отпустил ее лишь тогда, когда запах человеческого жилья остался далеко позади. Тогда же ее оставили силы.
Скорченное существо повалилось под вывороченные корни можжевельника, и истошно завыло.
Думая, что плачет, она вжималась в землю, стараясь хоть как-то унять разрывающую боль. Дышать было все труднее, и она могла только умолять Господина, чтобы он подошел как можно ближе – терпеть этот ужас было выше человеческих сил. Раньше она и не подозревала, что жизнь – такая: хрупкая, ломкая, болезненная. Как смерть. На мгновение она нашла в себе силы разжать пальцы с расслоившимися ногтями, и это мгновение оказалось бесконечным. Умирание было существованием без начала и без конца, пронизанное тихими шагами, звук которых все нарастал. Когда, казалось, голова заполнилась до предела, стало тихо. Так тихо, что можно было услышать чужое дыхание.
Невероятным усилием Марианна подняла голову, и разглядела пожилую женщину, стоящую над ней со скрещенными руками.
- Умираешь? – тихо осведомилась та, зная ответ.
Марианна бессильно опустила голову. Женщина присела, и положила прохладную ладонь на гноящийся лоб. Это прикосновение причинило девушке такую боль, что она вскрикнула.
- Встать сможешь?
Встать?! Если бы Марианна могла смеяться, она бы заплакала. Она смогла только еле качнуть головой.
- У тебя есть время до заката. Если хочешь жить, тебе придется встать и пойти за мной.
Марианна медленно передвинула руку – всего на несколько сантиметров, только чтобы посмотреть на вздувшиеся багровые вены.
- Не хочу, - еле слышно выдохнула она. Распухший язык уже не ворочался, а губы превратились в одну кровоточащую рану.
Женщина молча встала, и Марианна услышала удаляющиеся шаги. Вдыхая запах влажной земли – именно такой, какой будет ее могила, Марианна чувствовала абсолютную, всепоглощающую зависть: уходит, женщина с прохладными ладонями уходит, как и тот, другой… Они уходят, а она остается – умирать каждый день. Жалкая, уродливая, дрожащая от боли.
И тогда она встала. Встала, чтобы посмотреть, как женщина уходит, но та услышала и обернулась. Марианна сделала шаг, упала на колени, и поползла на четвереньках, чувствуя, как по ногам течет кровь.
Потом она приходила в себя обрывками: она ползла, и шла, и ей помогали, держали, тащили, надрываясь от усталости, потом она уже не двигалась, а с ней что-то делали: раздевали, мазали, поили, снова мазали и накладывали какие-то тряпки. Ее тошнило кровью и черной желчью, а в нее все время вливали что-то горькое, и, не смотря на дикую боль в желудке, не давали ни крошки еды. У нее постоянно шла кровь, и повсюду были волосы – лезшие в рот и в слепые глаза
Она ничего не помнила и не понимала. Все это время было только одно ощущение – боли, и только одна мысль: живая. Господин не дошел до нее – а говорили, он забирает всех, кого выбрал. Женщина, вливавшая в нее настойки, от которых, не переставая, тошнило, с ней не разговаривала. Девушке оставалось слушать шаги, которые не давали ей спать.
Были моменты, когда Марианна умоляла ее произнести хоть слово – рассказать, спеть, позвать ее по имени, но, единственная просьба, которую выполнила темная расплывчатая фигура – это просьба завесить окошко, потому что Марианна не могла смотреть на свет. Бессонными ночами она смотрела на стену перед собой и мечтала заснуть.
В конце концов, кровь перестала идти, и Марианну больше не тошнило. Ей не хотелось есть – только пить, и она, захлебываясь, глотала терпкие настои, в которые женщина начала добавлять ложечку меда. Только много позднее, когда зрение потихоньку начало возвращаться, Марианна поняла, что ее выхаживала та знахарка, Рея.
Встать девушка по - прежнему не могла. По запаху и теплым одеялам, которыми ее укрывали, она поняла, что наступила зима. Значит, она здесь лежала уже не меньше трех месяцев. И, судя по слабости, будет лежать еще столько же, продолжая неспящими глазами смотреть в пустоту. Шевелиться она была не в состоянии, но боль немного утихла, и, единственное, чем она могла себя занять – просто вспоминать свою жизнь, которая теперь была жизнью совершенно незнакомого человека. Прошлое принадлежало кому-то другому, а будущее умерло. Она чувствовала, что окружена собственным телом, у которого нет времени, кроме мгновения здесь и сейчас. Ничего не осталось, кроме темной хижины и шершавых рук, выносивших из-под нее судно.
В один из дней, когда за стеной дуло особенно сильно, ей стало лучше – настолько, что она смогла сесть на постели, дотянуться кончиком метлы до тряпки, завесившей окно, и сдернуть ее. Хлынувший свет заставил ее зажмурить глаза, а потом очень медленно, привыкая, посмотреть на свои руки.
Это были не ее руки. У нее были изящные маленькие пальчики с аккуратными розовыми ногтями, белая мягкая кожа и красивые запястья. На этих руках не было ногтей, кожа была серой, а на неестественно тонких запястьях с торчащей костью были видны жуткие шрамы. Ладонь с пальцами напоминала паука.
Марианна сидела, не чувствуя холода и не слыша шагов, и просто смотрела на не свои руки.
- Может быть, ногти еще вырастут, - раздался над ее головой резкий голос.
Девушка перевела взгляд на Рею.
- Вы не дали мне умереть, - с трудом проговорила она.
- Я помогла тебе не умереть, - поправила знахарка. – Но я ничего не смогу вернуть. И никто бы не смог.…
Марианна снова посмотрела на руки.
- Они не вырастут, - вдруг раздельно сказала она. – Да? ... Я вся так изменилась?
Знахарка присела на постель. Она сделал а глубокий вдох, словно набираясь мужества:
- Ты просто не знаешь… Не понимаешь, что у тебя есть…
Марианна и не собиралась понимать. Она по - прежнему сидела неподвижно.
- - У вас есть зеркало? Или… что-нибудь. Мне нужно посмотреть…
Рея поколебалась, а потом поднесла ярко начищенный тазик. Марианна посмотрела, поднесла руку к лицу, посмотрела под рубашку, потом легла в постель и укрылась с головой.
Больше всего знахарку потрясло то, как медленно, спокойно и беззвучно девушка все это сделала. Единственная дочь торговца, Марианна, была блондинкой с роскошными волосами, ослепительной кожей и крутыми бедрами. Девушка, пережившая Поступь Господина, была такой худой, что, казалось, через нее проходит лунный свет. Ее лицо и тело были покрыты шрамами, пышная грудь исчезла почти бесследно, талия и бедра казались одного объема, а то, что осталось от волос, превратилось в редкие короткие пряди мышиного цвета.
Марианна умерла. Родная мать не узнала бы в этом искореженном существе свою красавицу-дочь. Осталась тень, призрак, Мара – именно то, что безошибочно узнал бы мертвый поэт, если бы, конечно, он не был мертв.
На следующий день знахарка погладила девушку по голове, выводя из оцепенения, которое стало заменять ей сон:
- Тебе нужно поесть.
- Я не хочу, - еле слышно отозвалась она. – Все это время мне было хорошо без еды. Без всего хорошо, - еле слышно добавила она.
- Теперь надо. То время прошло, - нетерпеливо отозвалась Рея, поставила возле лежанки миску, и вышла.
Мара медленно села, приподняв покрывало, посмотрела на собственные ноги, и очень осторожно, держась за топчан, встала. Голова кружилась, слабость была ужасная, но она смогла сделать шаг и не упасть. Очень маленькими шажками, держась за стену, она добралась до большой шкуры, лежащей у дверей, с трудом накинула ее, и толкнула дверь. В глаза брызнул свет – такой яркий, что она закачалась. Схватившись рукой за косяк, она сделала шаг за порог, и босыми ногами встала на снег. Холода она не почувствовала – его заслонил непрекращающийся страх – от солнца – невыносимо яркого, воздуха – чересчур свежего, и пространства – такого громадного, что, казалось, поглощает все.
Мара сделала шаг назад – слишком резкий, упала, зацепившись за порог, и, лежа на холодном деревянном полу, последним усилием захлопнула дверь. Как она добиралась до постели, вспомнить не смогла, но очень четко запомнила, как накинулась на миску с уже остывшей похлебкой, и начала жадно глотать, не обращая внимания на страх, что опять всю ночь будет тошнить.
Это была ее первая спокойная ночь, и на следующее утро она попросила мяса .
- Ты поправишься, - почти мягко сказала Рея, протягивая девушке дымящуюся миску.
- Я думала, от Поступи Господина не выздоравливают.
- Выздоравливают. Если лечить. Некоторые.
Мара смотрела в чашку.
- Почему я заболела? Почему Доминик заболел? Почему не ты, не Андрей, не священник?
Рея подняла голову, и в лице ее Маре почудилось что-то такое, после чего не нужны никакие ответы и вопросы.
- Ты слышишь шаги?
- Да, - девушка очень удивилась вопросу. – Кажется. Иногда. Очень редко. Сейчас уже нет, - неуверенно добавила она.
- У того пастуха это тоже было. У других - нет .
- Откуда ты знаешь? – выпалила она, и тут же поняла, что тоже это знает.
На мгновение встретившись глазами со знахаркой, она подалась вперед:
- Ты тоже болела и тоже слышишь?
- Нет, - голос у Реи теперь был почти безжизненный. – Не слышу. Кажется. Я просто знаю, что они существуют. Должны существовать.
- Я не думала, что ты тоже веришь в Господина, - виновато проговорила девушка.
- В Господина?! – вскинулась знахарка. – Да с чего ты взяла, что это Господин стучится в твои стены?
- Но…, - Мар а совсем растерялась, а Рея, доев похлебку, вышла в снег и свет.
Так началась ее новая зима. Когда Мара жила в деревне, зимой они ткали, шили, вышивали, ездили на ярмарки, гадали и каждый день устраивали себе новые дела и забавы. Тогда ей казалось, что все это весело, а дни такие разные, что их невозможно упомнить. Теперь она сидела в маленькой избушке, шила, готовила, и слушала Рею. Спать она по-прежнему не могла, поэтому ей оставалось только учиться. Знахарка показывала ей лечебные травы, учила готовить настои, рассказывала, как и где ставить силки, и, самое главное, она научила девушку читать и писать.
Перед Марой словно распахнулся целый мир. Она даже не подозревала, что может существовать такое счастье и источник непреходящей радости. У Реи было всего три книги: одна – про растения, вторая – о лечении всевозможных болезней – от перелома до отравления, а третья… О! Третья книга была сокровищем.
В потертом томике рассказывалось о том, как был создан волшебный мир, и в этом мире были демоны и злые духи, Темный Хозяин Леса и Князь болот, и еще много дивных существ, о которых девушка никогда не слушала. Книга была написана стихами – но не теми, которые бывают в песнях. Это были идеально звучные и безгранично прекрасные рифмованные строки. Слова были так реальны, что она целые вечера проводила, представляя себе описанное. Рея хмуро поглядывала на нее, и только покачивала головой.
- Разве тебе не нравится эта книга? – изумленно спросила Мара, перехватив мрачный взгляд.
- Нравится, - коротко ответила Рея. – Даже слишком. Как и тебе.
- Ну и что!? – с вызовом бросила девушка.
- Послушай, девочка, - Рея вздохнула. - Послушай меня, и, возможно, когда-нибудь, это спасет тебя жизнь. Ты можешь читать эту книгу. Но эта книга не должна тебе нравиться. В ней описан мир, которого нет. Из этого мира Господин когда-то изгнал духов и Хозяев леса, и все остальные темные сущности. Именно благодаря его жертве мы можем бесстрашно ходить по лесу и не бояться колдовства. Именно поэтому вокруг тебя не умирают люди и темные силы не жрут трупы. Разве отец Николас не рассказывал об этом?
- Рассказывал, - хмуро отозвалась девушка. – Но совсем не так. Это вовсе не было прекрасным…
- Эта книга написана чужаком и о чужаках, - повысила голос Рея. - Тот мир был плох, и его больше нет. Мы живем в лучшем мире…, - она запнулась, и сухо добавила, - Священники тебя не похвалят, если узнают, что ты ее читала…
Мара опустила голову.
- Но, ведь люди все равно умирают… от странных вещей… Доминик. Я едва не умерла…
Рея осеклась.
- Это – другое, - неуверенно ответила она. – И хватит об этом. Я все равно не смогу тебе ответить…
И тут Мара удивила и ее и себя.
- А кто сможет?
Рея помолчала, помешивая в котле.
- Живущий только надеждой – умрет от разочарования, - внезапно проговорила она. – Просто твое время еще не пришло…
И Мара закрыла книгу. Она и так знала ее наизусть. Что время? – лишь созерцание гаснущего огня…
Весна наступила неожиданно рано. Мара не спрашивала о днях, но чувствовала, что все не так в этом году, и солнце слишком яркое. Теперь знахарка часто уходила, объясняя, что ей нужно набрать первых, самых целебных и нежных листьев. Маре нравилось оставаться одной, и ее мало интересовало все, что происходит за пределами хижины. Знахарка упомянула, что Андрей женился на дочери рыбака, Анне, но Мара лишь повела плечами. Даже сообщение о переломе ноги у отца ее почти не коснулось. Разве что-то в этом мире может сравниться с Поступью Господина?
Она по - прежнему не решалась выйти за порог, смутно надеясь, что весна пройдет мимо, но когда свежий ветер принес болезнь для самой знахарки, именно Маре пришлось собирать хворост и носить воду. Хворост она собирала с удовольствием – раньше ей не нравилось даже ходить по лесу, а теперь она нашла в деревьях друзей и утешителей. Но ей по-прежнему не хотелось видеть воду и смотреть на себя, даже не смотря на осознание, что она не сможет прятаться вечно. Безошибочно уловив причину ее колебаний, Рея тихо заметила, что настало время научиться не смотреть на вещи – нужно заставить вещи смотреть на себя.
Чувствуя, как пересыхают губы, Мара взяла ведро и побрела к озерцу. Подойдя к самой воде, она поколебалась, скинула одежду и, наконец, открыла глаза, чтобы показать себя водной глади.
Из прозрачной глубины смотрела худая, как жердь, девочка – назвать девушкой ее бы никто не решился. У этой нескладной девочки с короткими серыми волосами и изуродованными смертью руками было незапоминающееся лицо. Только глаза удерживались в памяти, как удерживаются осенние листья на мокром стекле, потому что они делали ее безумно похожей на кого-то, чье лицо никогда не получалось забыть, но сейчас, почему-то, еще труднее вспомнить. От былой красоты сохранился только миндалевидный разрез глаз и чистый, правильный профиль.
Мара глубоко вздохнула, и встретилась со своим отражением. После купания стало легче, и боль почти ушла. Почти. Это было очень странное чувство – словно она совсем другая, и, в то же время – та же. Уродливая оборванка, цепляющаяся за тень прошлого – как продрогший нищий, заворачивающийся в когда-то теплый плащ. Все было кончено.
- Все только начинается, - говорила Рея, потягивая настой, приготовленный ученицей, – ты просто не знаешь, девочка, какой подарок тебе достался…
- Подарок? – она уронила чашку, и ее словно прорвало, - да посмотри на меня! Я – уродина, у меня вылезли ногти и волосы, сплошь шрамы, нет груди, и я никогда не смогу иметь детей и я не могу спать! Видишь ли ты хоть один способ стать счастливой?
- Счастливой! – Рея закашлялась. - Речь не идет о счастье! Тебе досталось то, чего нет у других! То, что ты не сможешь никому показать, то, о чем ты никогда не расскажешь, то, что останется у тебя, когда все уйдет. И ты никогда ничего об этом не узнаешь – но это у тебя есть.
На мгновение Мара подумала, что знахарка бредит, а потом ее слова показались странно знакомыми – как шаги.
Рея цепко наблюдала за лицом девушки:
- Вот видишь, - удовлетворенно проговорила она, - ты знаешь, о чем я говорю. У тебя это есть.
И Мара вздрогнула, как от удара.
- Нет! – выкрикнула она. – Теперь – нет! Ты вылечила меня, и больше – нет… Я не слышу шагов, - и впервые, за все месяцы боли, - заплакала. – Ничего нет. Это больше не вернется и даже не приснится. Лучше бы я там умерла, но слышала бы это, слышала….
И тут Рея медленно закрыла лицо ладонями.
- Умерла…. , - еле слышно повторила она. – Значит, дело не в том, что ты уродина и тебя даже родная мать не узнает… Дело в том, что ты не слышишь, больше не слышишь – как и я…
Мара сидела, скорчившись, на земляном полу, и рыдала, теперь уже не понимая, что именно она оплакивает.
- Прости девочка, прости, - невпопад говорила больная знахарка. Она неуклюже пыталась сесть в постели, вытирая одной рукой слезы и испарину. – Ты не сможешь больше жить так, словно ты красивей всех, но ты можешь…, можешь хоть попытаться, жить так, словно ты все еще слышишь, словно у тебя это еще есть…. Как будто, это самое главное на свете, единственная вещь… Просто нет другого выхода… я же так живу …
По тому, как почти в припадке, Мара повалилась на пол и закашлялась кровью, Рея поняла, что ее слова услышаны даже слишком хорошо .
Весна расцветала с каждым днем. Рея перестала топить печь, и продрогшей Маре ничего не оставалось, как выходить греться на солнце. Она сидела возле сруба, и смотрела, как вокруг нее летают шмели и распускаются цветы. Казалось, жизнь бьется в каждой былинке, и только худая уродливая девочка целыми днями сидела неподвижно, пока знахарка не просила ее чем-то помочь. Потом она возвращалась к своему оцепенению, и даже ночью оставила попытки заснуть. Это хрустальное благополучие было сметено в один день, когда Рея сказала, что к вечеру нужно ждать гостя.
- Гость? – изумленно переспросила Мара, заканчивая раскладывать на противнях для просушки листья мать-и-мачехи, - незваный?
- Наоборот, - и Рея улыбнулась так счастливо, что Мара вздрогнула, - давно званный и ожидаемый. Нужно приготовить что-нибудь особенное…
Гость приехал с закатом. Услышав цокот копыт, Мара вскинула голову, а Рея кинулась за дверь. Через несколько минут, опустив голову, чтобы не стукнуться о притолоку, вошел мужчина в темном плаще. Первое мгновение Мара изумилась – такой старой, а все еще ездит верхом. Позе, когда он снял плащ, она поняла, что была обманута его седыми волосами - на самом деле он не был старым: спину держал ровно, а глаза смотрели пронзительно и жестко. Еще через минуту она решила, что он совсем старик – хотя и крепкий. А потом, чем она дольше смотрела, тем больше, казалось, лицо гостя терялось и расплывалось в тенях очага. Поднимающийся от котелка пар размывал очертания фигуры, делая ее какой-то нереальной.
Рея закрыла за собой дверь и порывисто обняла старика.
- Торэмен!
- Да, девочка, - неожиданно мягко сказал он, и Мара изумленно перевела взгляд на знахарку – если уж эта пожилая женщина «девочка», то, сколько же лет старику?
Рея поспешно отошла, и начала помешивать в котелке. Гость присел на лавку, снял плащ, и неожиданно повернулся к Маре.
- Что с тобой?
Она даже не успела понять, что обращаются именно к ней, как Рея уже ответила:
- Поступь Господина.
- Так, - медленно произнес старик, теперь пристальней вглядываясь в девушку , - вЫ ходила?
- Она сильная, - сразу ответила Рея, мгновенно поняв, к кому обращен вопрос.
- Ты слышала шаги?
- Да, - наконец-то ответила Мара, не разжимая губ. – Да. И это были шаги Господина? Того самого, в которого все верят?
Торэмен издал какой-то странный звук – то ли смешок, то ли хлопок.
- Да, - тем же тоном бросила Рея. - Господина. Но не того, в кого все верят.
- Нет. Не шаги. И не Господина. Конечно, ты их не слышишь – нет никаких шагов и Господина нет. Это просто реальность стучится в стену твоего разума.
Мгновение Мара переводила взгляд с одного на другого, но оба собеседника были одинаково серьезны и мрачны.
- Возможно, тебе повезло, девочка, - наконец сказал Торэмен.
Мара опять не успела ответить.
- Ей повезет, если ты заберешь ее в столицу.
- В Белларозу? – переспросила девушка.
- Зачем? – невозмутимо поинтересовался старик, не глядя на Мару .
- Люди здесь… не те… А она сможет помогать тебе по хозяйству…
Торэмен пожал плечами и перевел взгляд на угли в очаге.
- Она и так помогает тебе…
- Ей нужен ты! – раздраженно отозвалась Рея. – Она все еще не может заснуть. Эти селяне напуганы, а священники стали позволять себе слишком много… . Я не хочу, чтобы моя работа пошла насмарку!
- Я умру? – тихо проговорила Мара, пристально глядя на старика .
- Мы все умрем, - невозмутимо отозвался Торэмен, придвигая к себе миску.
- Но…
- У нее это есть, - перекрыла ее голос Рея, - так дай ей это! Научи!
Мара не могла понять, что происходит. Все слова были понятны, но смысл речи ускользал.
- Зачем? – еще мрачнее поинтересовался гость.
Стало тихо, и тут Мара поняла, что знахарка ничего не собирается говорить. Или она сама сейчас найдет этот ответ, или умрет. И ответ пришел – такой простой, что у нее на мгновение сшибло дыхание.
- Я хочу, чтобы это вернулось.. .
- Твоя болезнь? Боль? Потерянный сон? Страх смерти? Ужас? Отчаяние? – с внезапной резкостью проговорил старик, опустив ложку.
Она попыталась объяснить, но слова разбежались, оставив пустой ответ, не имеющий никакого отношения к ее переживаниям, желаниям и реальности.
- Нет, - глядя ему в глаза, ответила она. – Чувство свободы.
И тут он начал хохотать. Это было так неожиданно, что Мара совсем растерялась. Смех Торэмена оборвался так же резко, как начался.
- Рея, покажи же его! А то – ехал за одним, неужели заберу совсем другое?
Знахарка подошла к топчану, с трудом отодвинула его от стены, и извлекла оттуда нечто длинное, завернутое в тряпье. И в тот момент, когда тряпки упали, Маре показалось, что она слышит шаги – идущего за этим мечом. Поступь Господина. Короля. Убийцы.
Торэмен медленно встал, и благоговейно взял меч – не так, как знахарка, а двумя руками, как воин. Он сделал выпад, и девушка моргнула – он же вовсе не старик! Только молодые умеют двигаться так легко и плавно…
- Это он! - еле слышно проговорил гость. – Не знаю, как тебе удалось…
- Случайность, - криво усмехнулась Рея. – Та самая, которой ждешь сорок лет…
- Сорок лет! – повторил Торэмен, зачарованно глядя на меч. – Так скоро …
На лице Реи отразилась такая печаль, что у Мары сжало сердце.
- Я знаю, дед. Хоть что-то тебе от меня останется…
И на глазах ошеломленной этой фразой Мары, Торэмен, продолжая держать в одной руке меч с темным узором на лезвии, другой нежно обнял уже седую женщину.
- Что ты, моя девочка, ты же знаешь, как я тебя люблю…
Рея спрятала лицо на плече старика.
- Конечно, дед. Тем более, что я – последняя…
Даже в полутьме было видно, как мягко он улыбается.
- Каждый совершает свой выбор в одиночестве.
Она отстранилась, вытирая слезы.
- Завтра утром я пойду в деревню за второй лошадью. Уезжайте поскорее!
Пока Торэмен спал, Мара выскользнула вслед за знахаркой в холодное утро .
- Он твой дедушка?
Рея покачала головой.
- Спроси его сама. Если правильно попросишь – он правильно ответит.
От ее тона спина покрылась испариной.
- Как именно ?
Рея глубоко вздохнула.
- Я тебе уже сказала – живи так, словно ты все еще слышишь шаги. Словно это чувство свободы никуда и не уходило… Тогда он тебе и ответит. А мне больше нечего отдать.
Мара посмотрела на сутулую, словно постаревшую женщину.
- Поэтому ты и попросила его уехать поскорее? Ты отдала ему, отдала мне, и нам больше нечего делать здесь…
- Долги надо отдавать, - жестко проговорила Рея, накидывая на плечи платок. – У меня хватает ума не занимать время, когда все сделано.
Мара схватила ее за руку:
- Если у меня получится…. – начала она, а потом медленно разжала пальцы: она и сама не знала, что должно получиться, и как теперь отдавать свой долг женщине, которая сначала спасла ее от смерти, потом – от помешательства, а теперь еще и дает совсем новую жизнь.
Рея молча побрела по тропе .
Выехали, когда солнце было уже высоко. Торэмен увозил от знахарки не только меч, но и множество настоек и лечебных сборов, упомянув, что в Белларозе за них платят серебром. Привезенные им деньги Рея взяла.
Мара ехала налегке – у нее не было вещей, кроме тех, что на ней. На прощание Рея отдала ей свой теплый плащ с капюшоном. Благодарности были не уместны, и Мара только смахнула слезы, наблюдая, как знахарка, кивнув, закрывает за собою дверь .
- Я тоже не люблю прощаний, - буркнул Торэмен и пришпорил коня.
За месяцы болезни Мара совершенно отвыкла сидеть на лошади, и уже через полчаса скачки почувствовала себя уставшей. Попутчик же соизволил заметить ее усталость, только когда Мара почти легла на шею коню, из последних сил вцепившись в гриву.
- Удивительно, - пробормотал Торэмен, подчеркнуто неторопливо спешиваясь, - почему для слабого так зазорно признаваться в своей слабости? Сильные люди делают это легко и естественно, а вот такие как ты… Чего тебе стоило меня попросить? Гордости? Самолюбия? Самообмана?
Мара, не глядя, сползла с коня, и тихо опустилась на поваленное бревно. Торэмен сноровисто начал раскладывать костер.
- Наверное, - наконец проговорила она, - я просто не умею просить.
- Умеешь, - неприветливо отозвался Торэмен. – Все умеют, при жизненной необходимости.
Девушка слегка повела плечами:
- Если не было необходимости, зачем ты остановился?
- А она была! – отрезал старик, на мгновение оставив ее в недоумении, а потом добавил совсем другим тоном, - подставляясь, ты помогаешь мне загонять тебя в ловушку. Не давай возможности тебя ударить!
Именно после этих слов у Мары появилось ощущение, будто ее ударили. И, что еще больнее, она сама виновата в этом ударе. Молчать она не могла, а сказать было нечего. Торэмен, возясь в мешке с едой, украдкой наблюдал за ее терзаниями. Он знал, что обязательно последует вопрос, но, услышав, почувствовал себя разочарованным
- Ты жалеешь, что взял меня? – Мара так и не взяла ни кусочка.
- Жалею? – изумленно воскликнул он. – Я – жалею? Почему ты так решила? Решение было принято, я взял эту ответственность, и мне больше не от чего отказываться. И жалеть мне не о чем…
Девушка опустила глаза, и поплотнее запахнула плащ, скрывая свое недоверие. Если бы он и вправду ни о чем не жалел, то не кричал бы так об этом. А сейчас он словно пытался заглушить собственную тоску, доказывая что-то самому себе. Тоску слишком громадную, чтобы она была связана с уродливой крестьянкой.
После двух чашек чая с мятой, усталость, казалось, отступила. При ярком солнечном свете Торэмен казался старым, но его глаза и манера двигаться не давали понять, сколько ему лет .
Мара, решив, что ответы все равно от нее не уйдут, подошла к коню.
- Я готова.
- И надолго тебя хватит?
- Думаю, ты узнаешь это последним, - огрызнулась девушка.
Торэмена явно позабавила ее дерзость. Он коротко рассмеялся, что-то пробормотал, и до вечера не сказал ни слова, старательно придерживая коня. Мара почти весь день продремала в седле, и, конечно, до постоялого двора они не доехали.
Волей-неволей, ночевать пришлось в лесу, соорудив из веток некое подобие шалаша и подстилки.
Первый раз за всю недолгую жизнь Мара ночевала в лесу, и это, к ее изумлению, оказалось самым ярким переживанием за последние месяцы. Небо было холодным и звездным. Она сидела у огня на куче веток, тщательно закутавшись в теплый плащ, пила чай, жевала кусок мяса и не могла избавиться от щемящего ощущения, что, наконец-то, все в мире становится на свои места, и она нашла свое место. Откуда же было знать, что это место окажется не у печки в мужнином доме, а у костра со стариком.
- Ты, правда, приходишься ей дедом?
Торэмен вздрогнул: у девочки была такая же манера говорить, как у людей, с которыми он простился слишком много лет назад, чтобы сейчас не защемило сердце.
- Для живущих вне потока, время течет медленно.
Мара молча смотрела на собеседника. Лицо ее было совершенно неподвижно. Торэмен почти физически наслаждался ее реакцией, любуясь лицом – сейчас, в отблесках костра, скрывавших шрамы, она была почти красивой.
- Я смогу так жить?
- Зачем?
Это была жестокая игра – требовать от нее ответов, которые были у него. Да, она пережила Поступь Господина, но осталось все той же деревенской девочкой - только теперь испуганной и некрасивой. Она не могла спать, и больше не могла находиться в этом круге жизни, но и вырваться она не могла. Никто не мог – но кто-то упорно старался.
- У Реи есть книга, - медленно начала она. – Про мир, которого нет. Священники рассказывают, что с небес спустился Господин и своей жертвой заставил сгинуть убийц и чудовищ…
В полутьме она не заметила, как подался вперед Торэмен:
- И что тебе не дает покоя? – голос его звучал подчеркнуто отстраненно.
- Я не знаю! – выдохнула она. – Это первая книга, которую я прочла, я ничего не знаю, мне не с чем сравнивать, но тот мир, ушедший, был совсем другим. Не таким, как говорят про него священники… В нем было… было…, - она запнулась и растерялась, старик видел, что она почти плачет, пытаясь подобрать слова, - то, чего нет здесь. Что-то, что я почувствовала, когда слышала шаги… не знаю, - отчаянно выдохнула она, умоляюще глядя на Торэмена, - ты же знаешь, понимаешь, о чем я говорю….
- И чего ты хочешь? – незнакомым тоном проговорил старик.
- Чтобы ты рассказал. Пусть даже это будет то, что я уже знаю – я просто надеюсь, что мне станет легче… я хочу знать, что там было. То, что я все время ищу здесь, и не могу найти… словно меня поманили мечтой, и тут же эту мечту отобрали… И я не могу спать, и все пытаюсь, пытаюсь… как слепец…
И Торэмен, выдохнув, закрыл глаза. За все время его рассказа она не шевельнулась.
- - Много веков назад бушевала война между людьми и порождениями Хаоса . Это – правда. Остальное, что говорят священники - ложь - от первого и до последнего слова.
Люди проигрывали войну. Они сами не воевали, а Охотников было слишком мало. Шаг за шагом они отступали, Охотников с каждым годом становилось все меньше, и правители городов, подзуживаемые священниками, уже планировали подписать мирные договора с Фейт – Принцессой Хаоса.
Пророчество, обещавшее последнюю битву и явление Короля, так и не сбылось. Но то, что случилось потом, порвало легенды как шелковые платки.
В Белларозу, которая с тех пор стала столицей Объединенного Королевства, пришли два человека – Охотник, и еще один – не Охотник и не ученик. Эти люди принесли предложение от Фейт – настолько неожиданное, что невозможно себе вообразить. Она поклялась уйти, и забрать с собой всех темных тварей. Она обещала, что в этом мире от них не останется и следа, и за это, у уже почти проигравших людей, она просила еще более ошеломительную вещь – забрать всех Охотников и их учеников. Именно тех, кого священники и горожане ненавидели чуть ли не больше темных тварей, и от кого так же горячо мечтали избавиться…
Предложение ее было подобно грому. Люди никак не могли поверить своему счастью, они много дней читали и перечитывали договор, все надеясь найти подвох. Никто до конца не был уверен, что Фейт их не обманет, но и выбора все равно не было. Больше всего горожане опасались, что Охотники не захотят пожертвовать собой и уйти вслед за Принцессой Хаоса во тьму. Но, каково же было их изумление, когда все, до единого, Охотники без малейшего колебания выразили согласие. Так и родилась эта жалкая легенда про самопожертвование. Люди так и не поняли, - голос Торэмена, наконец-то, сбился, - все это не имело никакого отношения к самопожертвованию… Охотники точно знали, что делали и почему … - он сглотнул.
Мара молчала, а в глазах у нее блестели слезы.
- Тот мир ушел бесследно ?
- Думаешь, - зло отозвался он, - многим нужны кровь, ужас и вечная битва? Полная свобода и дыхание смерти за плечом? Никаких законов кроме собственной воли? Посмотри, в каком счастливом мире мы живем сейчас – никаких чудовищ и проклятий, никаких опасностей за каждым камнем… Дом, дети, работа, маленькие радости и горести. Власть, деньги, любовь, болезни. Некуда идти и не за что сражаться , - он с трудом перевел дыхание, - Я не знаю, кто выиграл и кто проиграл. Но я точно знаю, что Фейт не проиграла – она никогда не проигрывала. И я не уверен, что мы – выиграли… Все время я терзаюсь одной мыслью – зачем, зачем ей это было нужно? Зачем принцессе Хаоса подписывать договор, когда она в любой момент могла выиграть? Зачем ей соблюдать договор, если ничто на свете не могло помешать ей его нарушить?
Теперь они оба молча смотрели на огонь. Тихое потрескивание бревен делало мир на одно дыхание прекраснее.
- Спасибо, - наконец проговорила она.
- За что? – хмуро удивился он.
- Я поняла, что изменилось после моей болезни и этой книги, - она неуклюже взмахнула затекшими руками, - Я стала понимать мир по - другому, и это меня не отпускает. Не дает спать и жить, как все. Понимание, что подвиги не имеют смыла, а моя жизнь, как и жизнь всех окружающих – подобна жизни животного. Словно в загоне. Видеть по-другому оказалось так больно! – почти по - детски проговорила Мара. - Куда больнее, чем Поступь Господина … Знание, что были и сила, и блеск, и воля, а теперь эти герои живут в каком-то другом мире, а мы остаемся давиться нашим ничтожеством… Осталась лишь какая-то подделка, а истинный мир не вернется.
- Мир не вернется, - эхом отозвался Торэмен , наслаждаясь пониманием.
- Те люди, Охотники, тоже слышали шаги?
Старик горько засмеялся:
- Откуда, ты думаешь, эта болезнь? Просто сила просачивается в наш мир. Как ни закрывай двери – просачивается и убивает…Забрав Охотников и темных творений, Фейт забрала гораздо больше. Что-то жизненно важное, и мы загниваем без этого и умираем с этим… Как ни закручивай кран – реальность все равно просачивается. Сила каждую секунду бьется в стены разума и иногда прорывает ограждения …
Лицо Мары было таким напряженным, что, кажется, сейчас треснет кожа.
- Чудо, что ты сумела это пережить.
- Поэтому, - медленно проговорила она, – вы и сказали, что мне повезло?
- Даже дважды. Ты смогла увидеть дверь, намертво закрытую для других, и ты сумела после этого выжить… Осталось научиться самому трудному - жить с людьми после всего этого. Твое сердце никогда не будет в этом участвовать, но ты должна научиться играть эту роль. У тебя больше нет выбора.
- Я хочу вернуться! - она опустила голову.
- Вернуться! – горестно отозвался он. – Куда? Зачем? Мир, в котором ты жила до болезни, для тебя закончен. А того, другого мира – нет. Дверь закрыта, - он осекся.
- Ты же сам в это не веришь, - она сощурилась.
- Да, - очень медленно сказал он. - Но это только вопрос веры. Только моей веры. Я знаю, что все не так, но продолжаю верить – у меня просто нет иного выбора.. . Я все еще верю, что дверь есть. Мне даже кажется, хотя сам знаю, что нелепо, что эта сила ищет – ищет того, кто закроет дверь. Того, единственного, кого сможет забрать с собой – миновать Господина и выскользнуть.
- Если бы ты действительно верил, что дверь осталась – ты бы искал ее, - недоверчиво проговорила она.
- Или бы ждал, что сила сама найдет меня, - спокойно закончил он. – Этот разговор не имеет смысла. Да и любой другой.
Мара смотрела на огонь, пока он не начал гаснуть. Торэмен так и не смог понять, спал ли он в ту ночь.
Больше они так не разговаривали. Ехали медленно и почти все время молча. Торэмен не был уверен, что вообще стоило столько сразу рассказывать девочке, а Мара не хотела показать, как сильно ее всколыхнула история, и сколько странных мыслей и объяснений она породила .
Смотрящий уткнулся лбом в стекло, и в который раз попытался пересчитать все башни Белларозы. Не смог, как не получалось и вспомнить их имена. Башня Скорби и Синий Ветер обычно вставали первыми, но что-то всегда ускользало: Дорога к тебе, Вкус Меда, Кошачья, Белая, День и Ночь - бесконечная цепь имен. Говорят, еще три повелителя назад, жил человек, который мог назвать все башни, но трудно пережить короля. Больше никто не сможет назвать Башни, а те, что были, даже в памяти не остались. Отсюда и пошла легенда о том, что тот, кто назовет все имена - и прошлые, и настоящие, станет Королем. Но с каждым годом строятся новые башни, и шансов все меньше.
Недавно рассыпалась самая любимая - Королева цветов. Место уже расчистили. Неважно - Девять Дворцовых Огней остаются самыми прекрасными, и никто так и не смог их превзойти. Странно только, что у них нет имен – одно имя на девять башен. Старый Король, и его приказы. После того, как Девять Дворцовых Огней были закончены, он под страхом смертной казни запретил всем, живущим в городе, строить на крови. И сейчас с Девятой Башни весь город как на ладони, хоть и не достать до границы.
Странно, что только один-единственный человек построил башню из тех же камней, которыми мостили дороги. Больше никому в голову не пришло, что это может быть красиво. Сейчас, после дождя, она казалось почти черной, и, как знал Каэр, слишком массивной. Несмотря на то, что крыша протекала, сад давно зарос, дорожки исчезли под слоем листьев, а внутри было пыльно и неуютно, Каэру здесь нравилось. Никаких дворецких и церемоний, никаких правил и законов. Только книги, мечи и человек, знающий все об этих книгах и мечах.
Идеальная жизнь. Несуществующая жизнь.
Когда Каэр, старший сын герцога Алукарского, пришел к Торэмену и попросился в ученики, у того уже жили два сынка местных торговцев, которые за два месяца так и не научились держать в руках меч. Каэр предложил в два раза большую сумму, и Торэмен в тот же день с величайшим удовольствием избавился от обоих.
Уже через месяц сын герцога научился называть это место домом, тем более, что домашние были рады - радешеньки хоть на время избавиться от желчного красавца. Они бы очень удивились, узнав, что этот красавец с королевской статью и холеными руками сам прибирается в своей комнате и почти целыми днями не фехтует на мечах, а читает древние книги, изучает историю и географию, и зазубривает древние языки.
Торэмен слыл лучшим фехтовальщиком Белларозы, но его ученик, сначала, как и все, желавший обучаться элегантным способам убийства, постепенно предпочел тихую комнату с книгами. А убийства… Лишь много позднее Торэмен снизошел, и показал ловкому и гибкому юноше, как именно нужно убивать – быстро и тихо, не оставляя следов. Никакой элегантности и честности – просто смерть.
Каэр никогда не спрашивал, как Торэмен, не покидавший границ королевства, научился так убивать, тем более, что войн у Белларозы не было уже лет триста, и боевые мечи тихо покрылись ржавчиной. Он и сам догадался – почти догадался.
Когда в тяжелые ворота заколотили, Каэр вздохнул почти с облегчением – он даже не думал, что будет так рад возвращению старика.
За Торэменом во двор въехал какой-то оборванец. Сам хозяин был раздражен шумом и запахами города, и, яростно швырнув поводья, направился к башне. Мара же, ошеломленная нечеловеческой красотой города, еще мгновение сидела на лошади, приходя в себя.
- Ты что сидишь, как приклеенный? Тебя сюда взяли бездельничать? – язвительно поинтересовался Каэр.
Мара оглянулась, и умерла на месте.
Человек, державший коня Торэмена под уздцы, был самым прекрасным мужчиной на свете. Он был из тех, кто получает принцесс, и ни одна деревенская девчонка даже мечтать о таком не смеет. Мара рассматривала этого любимчика судьбы, улыбка которого становилась все презрительнее, и горела от желания убить его на месте – растерзать холеное лицо, выцарапать сказочные глаза и переломать все пальцы на руках.
- Ты еще и глухой? – высокомерно бросил ученик.
И она поняла, что сейчас сделает главный выбор в своей жизни. Она будет держать удар, потому что терять ей больше нечего и нечего прятать. Все так, как есть – он богатый прекрасный ученик хозяина, а она…
Она спрыгнула с коня и, повернувшись к солнцу, сняла капюшон, открывая свету каждый шрам на серой коже.
- Я – служанка, - очень спокойно отозвалась она. – Буду стирать, готовить и убирать.
Каэр сглотнул и на мгновение прикрыл глаза. Когда он справился со своей бледностью, девушка уже скрылась в башне. Торэмен, наблюдавший всю сцену из окна, затрясся от беззвучного смеха.
Мара готовилась сыграть в новую жизнь и другую реальность, поэтому заставила себя идти, не оглядываясь. Пройдя в скрипящую, туго открывающуюся дверь, она очутилась в сыром зале, с многовековой грязью на полу и сказочно красивой, даже под слоем пыли, люстрой на потолке. Хрусталь зазвенел на ее шаги.
Невольно старясь держаться подальше от стен, она скользнула взглядом по дверям, и начала подниматься по зеленоватым от сырости ступеням. На неширокой площадке было две двери: кованная - слишком тяжелая, чтобы Мара смогла ее открыть, и деревянная, давно прогнившая из-за сырости. Девочка распахнула ее рывком, и в ту же секунду дверь упала с петель. Серые от пыли окна почти не пропускали света. Она осмотрелась: несколько сундуков, старые кресла и нечто, похожее на шкаф.
Мара села в одно из кресел, и откинула голову. За окном в стекла скребся дождь и по стене уже начала сочиться вода. Здесь очень давно не было хозяина. Теперь нужно все начинать сначала, и, на много дней вперед, ей будет, чем заняться. Она так и осталась в этой комнате, проведя всю ночь в кресле, которое отодвинула от влажной стены. Заглянувший в проем Каэр смог разглядеть только тонкий профиль – неожиданно красивый для такой уродины.
Из привычного оцепенения, заменявшего сон, она вышла только к утру. И первым было не обычное в таких пробуждениях непонимание, а ощущение, что она – есть. Дождь ушел. На стенах остались мокрые пятна, и сквозь подтеки грязи на стекле пытался пробиться солнечный луч. Солнце уже начало окрашивать башни, и они напоминали цветы, тянущие головки к свету. Мара закрыла глаза, и попыталась вспомнить, как это будет.
Какое безумие - все то, что заставляет отвечать на вызов. Ответить можно только себе. Просто, когда жизнь бьет наотмашь, уже не успеваешь думать. Она и не нуждалась в этом, чувствуя себя чистой возможностью – когда может произойти все, что угодно. Нужно было лишь задать цель и дать толчок – извне, чтобы возможность стала реальностью, потому что внутренний толчок просто делает возможность еще большей возможностью.
Мара встала и решительно направилась к новому хозяину. Комната на втором этаже так и осталась за ней.
Теперь каждый ее день начинался походом на базар, где покупалась еда на день. Сначала Маре понадобилось очень много мужества, чтобы выбраться туда – ее пугал прекрасный город с мощеными улицами, высокими башнями, чистенькими палисадничками, разодетыми гражданами и суровыми стражами порядка. Но потом оказалось, что базар остается базаром – шумным, ароматным, зазывающим. Только очень большим. Самым трудным было не кокетничать, торгуясь с толстыми продавцами. Она даже не подозревала, как трудно уходят старые привычки, и как легко она забывала о своем уродстве…
В конце концов, Мара купила себе высокие сапоги и плащ, скрывающий лицо, а также полотно на рубашку и толстую домовину на штаны. Провозившись несколько дней и взяв за образец рубаху Каэра, которую должна была постирать, она сшила себе несколько комплектов одежды, которые, к ее величайшей радости, делали из нее просто неприметного юношу, а не уродливую девушку. С того времени она больше не носила платьев.
Каэр отпустил несколько язвительных шуток, но, тем не менее, одобрительно кивнул. К тому же, Мара обнаружила, что, когда ее принимают за юношу, ей чаще уступают – то ли жалея, то ли не желая связываться. Торэмену, впрочем, была глубоко безразлична экономия в один или два медяка. Каэр, как она поняла, платил ему немалые деньги за уроки фехтования, но деревенская гордость Мары не позволяла покупать, не торгуясь.
Готовила она в большой кухне, располагающейся в подвале. Это было первое место, которое она привела в порядок, и которое потребовало для уборки больше всего времени и сил. День за днем, медленно и упорно, Мара мыла, чистила, скребла и стирала. Ей нравилось это занятие, тем более, что Торэмен не вмешивался, а Каэр, с которым она старалась не сталкиваться, лишь отпускал саркастические замечания.
На первом этаже располагались столовая, крохотная гостиная и что-то среднее между библиотекой и оружейной, которую Торэмен использовал как кабинет. Там же, в пристройке с отдельным выходом, жил Каэр. Эта комната, как ни странно, была единственной, которая почти не нуждалась в уборке.
На втором этаже она довольно быстро привела в порядок свою комнату и Торэмена. Обстановка была небогатой – кровать, шкаф, столик, пара кресел. Из комнаты Торэмена в свою Мара сначала даже хотела перенести зеркало, но потом, глянув, решила, что легко без него обойдется.
Вместо этого она принесла целых три подсвечника, и теперь каждую ночь вместо бессмысленных попыток заснуть, зачитывалась книгами. Сначала Мара привычно зажигала одну тоненькую свечку, но однажды, мельком заглянувший Торэмен буркнул, что после того, как ее с таким трудом вылечили, не слишком - то умно с таким упорством портить себе зрение, экономя медяки.
И Мара, посмотрев, сколько свечей за ночь сжигает Каэр, возясь с книгами, решила, что уж эту роскошь она тоже может себе позволить. Книги она тоже брала у Торэмена. Большая их часть была ей непонятна или неинтересна, но в некоторых рассказывались чудесные истории – о далеких странах, прекрасных принцессах, любви и предательстве, кладах и законах. И об Охотниках и порождениях Хаоса – самые любимые. Среди них не было лишь той книги, что она прочла у знахарки.
Торэмен совершенно не интересовался, что она читает, а вот его ученик, однажды увидев в руках девушки два толстенных тома (очень ветхая «История Охотников» и еще более старая «Темные сущности леса»), презрительно хмыкнул:
- Зачем это тебе?
- А тебе? – выпалила она быстрее, чем подумала.
Уродливая девочка с каменным взглядом зло смотрела на прекрасного темноволосого ученика хозяина.
- Ты деревенская дурочка, служанка. Ты даже не понимаешь, о чем эти книги…, - губы его презрительно кривились. – Ты ни разу в жизни не держала меча!
И тут в ней словно что-то прорвалось.
- Ты, холеный герцогский сынок! – голос ее, против воли, все нарастал, - ты знаешь, что такое умирать, цепляясь ломающимися пальцами в землю? Ты знаешь, как это – блевать кровью и одновременно задыхаться от счастья? Ты знаешь, как это было – слышать шаги, и понимать, что ты – свободен – абсолютно! И в мире нет ничего, кроме воли и власти. Ни страха, ни жалости. Только чистое движение и незамутненный миром взгляд? Ты знаешь, как это – быть абсолютно голым и начать жить совершенно другой жизнью? Ты знаешь, что это такое – увидеть мир и тут же его потерять, чтобы потом лишь бесконечно идти по следам? Я даже это сумела пережить…! Я – выжила! А ты бы – смог?
Голос ее оборвался на какой-то запредельно высокой ноте, и она так и замерла, не в состоянии ни вдохнуть, ни выдохнуть.
- Поступь Господина! – голос Каэра задрожал. – Какой же я идиот!!
Мара смотрела в пол. Она чувствовала себя нестерпимо глупо – ну зачем, зачем она все это говорит? Он же не виноват, что у нее была болезнь. И она не виновата, что он не болел. Какая дура. Что она пытается ему доказать? И, главное – зачем? У него свой опыт, и она не сможет ничем поделиться… Все, что происходит – лишь однажды. По чужим следам все равно не пройти…
Она, прижимая к груди книги, хотела пройти к себе в комнату, но он резко схватил ее за предплечье:
- Расскажи!
- Отпусти меня! – яростно отозвалась она, с ужасом чувствуя, как ее захлестывает жаркая волна от его прикосновений.
- Я должен знать! – он продолжал держать, зло и жестко.
- Иди, читай книги! – со всей возможной ненавистью парировала она, мечтая, чтобы он отпустил ее руку, потому что иначе она сама упадет к его ногам.
- Каэр! – раздался тихий угрожающий голос, и в ту же секунду ученик разжал пальцы.
Мара, не оглядываясь, побежала по ступеням, чувствуя, что больше не может сдерживать слезы .
Торэмен, чуть склонив голову, слушал ее удаляющиеся шаги.
- Неужели ты думаешь, что тот, кто владеет истиной, будет делиться с тобой? – он перевел холодный взгляд на понурившегося Каэра. – Тебя накормят, приютят и обогреют. Дадут денег, жену и положение. Ты получишь все, что хочешь – не хитростью, так силой… Но это… Нет, холеный герцогский сынок, этого - никогда. Если у тебя этого нет – никто не отдаст. Лишь тот, у кого этого нет, будет тебя приманивать, вытягивая силы и надежду. А тот, кто владеет – не отдаст. Ты просто не сможешь это взять, пока этого нет у тебя самого… Не знаю, зачем я тут с тобой вожусь, - горестно добавил старик . – Передай ей, что завтра утром я дам ей урок. Пусть хоть меч в руках научиться держать…
Каэр, с горящим от стыда лицом, побрел наверх, чтобы замереть перед дверью, из-за которой доносились рыдания.
Мара, сидя прямо на полу, никак не могла успокоиться. Проклятый красавец не только всколыхнул тяжелые воспоминания; одним прикосновением он невольно вытащил на поверхность ее жалкую и смешную надежду. Конечно, она не смела о нем мечтать и желать, она старалась не попадаться ему на глаза и не даже думать. Она знала, что бесполезно и бессмысленно – даже если каким-то чудом он до нее снизойдет, чтобы позабавиться, это кончится так быстро, что выжжет ей сердце. Она не переживет еще одной памяти.
Она мечтала о его руках и губах. Его фигура заставляла терять остатки разума.
Она бы убила его, если бы это что-то изменило.
Слушая надрывное рыдание, Каэр вспоминал тонкий профиль и прекрасные глаза. И внезапно, опять слишком запоздало, сообразил, что до болезни она, наверняка, была красавицей. Все деревенские парни, небось, бегали. И вот, в один миг все потерять… Любовь, семью, надежду. Начать сначала – пусть служанкой, пусть в мужской одежде, но держаться мертвой хваткой – подчиняться и учиться, не питать надежд и рассчитывать только на себя. Жить! Без надежды. Без спасения. Без веры. Без любви. Жить!
А ведь он бы не смог. А она – справилась. Не смотря ни на что. И он уже готов был извиниться, но не знал, нужны ли его слова, или лишь растравят рану. Впервые за долгое время он не знал, как себя вести и что делать. И ему почти показалось, что он завидует. Завидует ей…! Ей!
И впервые в жизни Каэр Алукарский, сын герцога, сидел под дверью комнаты девушки, и слушал, как все тише становятся всхлипы. Когда, наконец, она вышла, то с изумлением увидела его, все так же сидящего на ступеньках. Он встал, и небрежно протянул книгу.
- Эта - самая лучшая. Моя собственная. У Торэмена ее нет…
Мара взглянула на обложку, и губы ее дрогнули. Опять захотелось плакать .
Пустое место у погасшего костра
- Откуда ты знаешь эти стихи? - теперь она действительно его удивила.
- Знаю, - просто ответила она, и, осторожно отстранив его, начала спускаться, чтобы приготовить обед. Каэр так и остался наверху с закрытой книгой.
Через несколько дней установилась удивительно теплая и сухая погода. Каждое утро Торэмен посвящал девочке ровно час, уча ее фехтовать. Особых успехов не было, но сияющий взгляд прекрасных глаз на несколько часов заряжал старика такой радостью, что он ни за что не согласился бы прекратить уроки.
Стараясь как-то выразить свою благодарность, Мара решила, что настало время заняться починкой крыши и нежилой комнатой на третьем этаже. Там было настолько сыро, что мебель почти полностью сгнила, и тошнотворный запах пропитал даже каменные стены.
Рано утром девушка направилась к кровельщику. После долгой торговли и угроз отрезать ему нос, она договорилась о времени и цене работ, и побрела домой, беззастенчиво разглядывая платья жен и дочерей богачей. Внимание ее привлекла роскошная карета, сияющая так, словно сделана из чистого золота. Карета остановилась у широких ворот, за которыми виднелась башня из розового камня. Мгновение – и дверь распахнулась, а на подножку спустилась стройная нога в расшитой золотом длинноносой туфле, каблук которой стоил дороже, чем вся одежда Мары. Владельцем ноги, к глубокому изумлению девушки, оказался Каэр, одетый настолько богато, что Мара едва не зажмурилась. Небрежно оглянувшись, он протянул руку, и по ступенькам золотой кареты спустилась девушка – такая легкая, что, казалось, ее может унести ветер.
Когда девушка подняла голову, сердце Мары болезненно сжалось. Отвернувшись, она поспешила домой предупредить Торэмена о приходе кровельщика, к тому же, ей нужна была помощь, чтобы вынести с третьего этажа прогнившую мебель.
С трудом переведя дыхание и пытаясь успокоить лихорадочно бьющееся сердце, Мара постучалась в тяжелую дверь кабинета.
- Заходи! – раздался раздраженный голос.
Она закрыла за собой дверь, и вздрогнула от солнечного света, свободно проходившего через теперь чистые стекла, и отражающегося от десятков мечей, висевших на стенах. Меча с темным узором, который старику отдала Рея, среди них не было. Зато был Каэр – одетый в рубашку с обтрепанными манжетами, потертые штаны и грязные сапоги.
На лице девушки отразилось такое изумление, что он опустил книгу.
- У меня выросли рога и хвост? – холодно осведомился он.
Она с трудом перевела взгляд на Торэмена.
- К полудню должен прийти кровельщик. Мне нужно помочь вынести старую мебель с третьего этажа. Если он приведет в порядок крышу, а мы – комнату, то, я думаю, на второй этаж перестанет течь во время дождей, да и запах гнили в конце-концов выветрится…
Неожиданно Торэмен отшвырнул пожелтевший свиток, и направился к двери.
- Несколько дней меня не будет, - сообщил он, обращаясь только к Маре. – Где лежат деньги, ты знаешь. А этот бездельник, - он кивнул на угрюмого юношу, - поступает в твое полное распоряжение до моего возвращения, - и вышел из комнаты.
Мара опять перевела взгляд на Каэра – он был белым от ярости и унижения.
- Чего уставилась? – резко бросил он, встал, и начал бережно расставлять книги по полкам .
- Это был не ты! – с радостью понимания на нее обрушилось облегчение. – Ты совсем по -другому двигаешься…
Он быстро обернулся:
- И как же?
Ее опять ожгло взглядом, и она опустила глаза.
- Мягко. Как… Охотник?
- А он? – по тону Каэра она поняла, как же ему приятно сравнение.
- Просто человек, - и окончательно справилась с дыханием. – Это был твой брат?
- Вот это и был холеный герцогский сынок по имени Даэр… Любимец папочки и наследник титула, - от холода, прозвучавшего в его голосе, могли замерзнуть лилии на окне.
- Не понимаю, - как струна отозвалась Мара, - если он – холеный герцогский сынок, то кто же ты?
- Охотник? – тем же тоном отозвался Каэр.
Теперь они смотрели в глаза друг друга, и Мара думала, что надо бы рассмеяться, другие бы на их месте обязательно хоть улыбнулись друг другу, а они могут просто смотреть. Слишком важная тема. Слишком болезненное имя.
- С ним была девушка, - наконец проговорила Мара, заглушая сумасшедшую мечту.
- Красивая? – равнодушно осведомился Каэр, возвращаясь к расстановке книг.
- Невероятно, - горестно проговорила она, наблюдая за легкими движениями юноши.
- Скорее всего, это невеста братца, Вивиана да Бэр, - Каэр закончил с книгами, и направился на третий этаж.
Мара шла прямо за ним, украдкой любуясь широкой спиной.
- И когда свадьба?
Каэр, брезгливо толкнув ржавую дверь, вошел в комнату, и содрогнулся от запаха гнили.
- Скоро. Да Бэр – древнейший род, и отец с нашего рождения мечтал об этом браке. Именно братцу, как любимчику, и достается этот приз. Проклятье! Топорик нужен, - и Каэр побежал вниз по лестнице.
Мара, осторожно обходя гнилую мебель, добралась до окна, которое, после недолгих усилий, сумела распахнуть. Каэр примерился к подлокотнику дивана, и легким движением разрубил его пополам, после чего выкинул обе части прямо из окна во двор.
- Помогай, что стоишь? Со стульями сама справишься?
Девушка настолько привыкла к его манере разговаривать, что даже не заметила резкого тона и холодности помощника.
- Почему отец тебя не любит?
- Потому что меня не за что любить, - еще злее ответил Каэр, доламывая диван. – У Даэра будет титул, наследники и состояние. Именно Даэр владеет кольцом рода, которое принадлежит мне, и которое он наденет на палец своей красавицы-жены. У него – все, что было моим, и от чего я отказался. Почему мой отец должен любить такого сына, как я, тем более, что у него есть еще один – куда более правильный и знающий, чего хочет …
- А ты не знаешь, - тихо ввернула Мара.
- А я не знаю, - голос его стал горьким. – Я не знаю, чего хочу, и что мне нужно. То, что для меня важнее всего на свете, все равно лишь память о легенде…
Мара швырнула в окно тумбочку.
- Быть охотником.
- Быть собой и жить в своем мире! В мире, где нет игр в герцогов, роковых женщин, нищих, солдат и отцов семейства… Просто быть свободным.
- Разве может быть большая свобода, чем у тебя? – девушка смотрела в окно. - Ты делаешь все, что хочешь, тебе не нужно зарабатывать на жизнь, тебе ничто не угрожает, ты здоров и богат. Что же еще нужно для свободы?
- Именно то, чего у меня нет, - угрюмо отозвался Каэр, отламывая ножки от стола.
- Возможно, - тихо проговорила Мара, - то, чего нет, и делает свободным? У меня никогда не будет детей, у меня нет ни дома, ни красоты, и я не нужна ни одному мужчине. Держаться не за что…
- Держаться не за что…, - повторил ученик, и вдруг быстрым резким движением взял ее за подбородок.
Минуту он рассматривал изуродованное лицо.
- Ты нужна Торэмену. А многие мужчины были бы только рады, что у тебя не будет детей…
Она недоверчиво скривила губы.
- Я, например, - спокойно продолжил он. – Так что дело не в том, чего у тебя нет. Если поискать – можно найти, за что держаться. Дело в том, что ты не ищешь. Потому что у тебя это уже есть. То, что невозможно отдать или отнять… А у меня – нет.
Они молча кидали обломки мебели, и куча под окном становилась все больше.
- Почему Торэмен на тебя разозлился?
- Потому что я не могу его простить, и все время растравливаю старую рану. Иногда мне кажется, что у него стальная воля, раз он это терпит, а иногда – что такой слабый, что вот-вот у него от отчаяния разорвется сердце…
Мара выронила тяжелую раму.
- Это как-то связано с Охотниками?
Каэр медленно опустил на пол спинку софы.
- Я думал, он сказал тебе…. Что ты сама догадалась, тем более, что столько прочла…
- О чем? – она чувствовала запах добычи.
- Про договор…
- Он рассказал про договор, но при чем здесь….
- И он сказал, что бы одним из подписавших? – перебил Каэр.
Слова застряли у нее в горле.
- Сказал, что он был учеником Охотника и мог уйти? Сказал, почему он остался? Остался по своей воле? Убил собственную свободу и мечту? Сказал? – голос Каэра дрожал от ярости .
- А как же…, - жалко начала она, но Каэр уже не мог остановиться.
- С Охотниками ушел еще один человек – не Охотник, и не ученик. Говорят, что он даже не был человеком, хотя и не принадлежал к темным сущностям. Чтобы сохранить равновесие, Торэмен остался здесь. Договор подписали 12 священников и он. Все они умерли много сотен лет назад. Он остался. Говорит, что это Фейт так пошутила…
- Но почему же… ?
- Он был влюблен, - Каэр отвернулся к окну. – Он сделал свой выбор и остался с любимой…
- Это был его выбор, - мертвым голосом проговорила Мара.
- Он не может себе этого простить, - резко бросил Каэр. – И никогда не простит. Всю свою вечную жизнь….
- Дед! – сообразила Мара, вспомнив Рею. – Так она была его пра-пра-пра- внучкой… И у нее нет детей… Поэтому она извинялась – его род прекратился… Словно история заканчивается…
- Что? – повернулся Каэр.
Она только отрицательно покачала головой.
- Как ты узнал? Неужели он сам тебе сказал? Ты смог его правильно спросить?
- Я догадался, - с легким презрением отозвался Каэр. – Почти год читал книги, спрашивал у него, а потом до меня дошло, как обычно, запоздало, что никто, кроме Охотника, не мог знать всех этих вещей. И тогда я спросил. А он – ответил.
Мара с трудом подняла столешницу, и вышвырнула ее в окно.
- Это ты не можешь его простить. Ненавидишь его за то, что он не ушел… За то, что тебя не было на его месте… И растравливаешь его раны, не даешь ему забыть и отпустить… Зачем его так мучить?! Он не заслужил ни твоей ненависти, ни твоего осуждения. Как ни старайся – тебе не прожить чужую жизнь, еще и такой, какой она могла бы стать, так зачем рядиться в чужие одежды?
Ее вопрос повис в боли – такое безграничное отчаяние было написано на тонком лице Каэра.
- Ты же знаешь это, - в голосе его звучали слезы, и сейчас это казалось самой естественной вещью на свете. – Показать мечту – своими движениями, знаниями, книгами – и тут же ее забрать, каждым мгновением напоминая, что того мира больше нет… . Я потерял все – себя, надежду, покой и счастье – когда понял эту недостижимость, - голос его разбивался, как хрусталь…
- Но я же смогла! – выкрикнула она.
- Ты – сильнее меня, - он уже почти справился со своим горем .
- А гений всегда одержим и безумен, - тихо ответила она строкой из поэмы.
- В чем же еще мне черпать силы, кроме моего сумасшествия? – яростно бросил он. - Все остальное кажется лишь тенью реальности… Я не знаю, на что мне опираться…
- Торэмен опирался на любовь. Теперь – на воспоминания. Не отбирай у него этого.
- Я все равно не смогу сделать ему больнее, чем он сам себе, - и сын герцога уткнулся лбом в холодные сырые камни, безнадежно скрывая слезы.
Он даже не заметил, как Мара ушла…
Без Торэмена в башне стало пусто и холодно. Каэр целыми днями не выходил из своей комнаты, и Мара, пользуясь случаем, решила убраться в комнате хозяина.
Там, на самом дне сундука, она и нашла меч с темным узором на лезвии – бережно завернутый в очень ветхий серый плащ. Мара сжала рукоятку, лезвие сверкнуло в лучах солнца, и все вдруг встало на свои места. Она закричала так громко, как смогла:
- Каэр!
Он, встревоженный, примчался через несколько секунд. Увидел и окаменел.
- Откуда?
- Меч Охотника. Правнучка Торэмена искала его сорок лет .
- О, Господин! - и Каэр благоговейно взял меч в руку.
Мара смотрела на высокого красивого человека, и видела Охотника. Они выглядели именно так – безумные, одержимые, свободные. Безгранично прекрасные… Уходящие в рассвет.
Девушка тихо выскользнула из комнаты, оставляя Каэра наедине с его единственной любовью.
Он догнал Мару в холле. Держа меч в одной руке, другой он схватил ее за предплечье и притянул к себе – привычным движением, как делал уже сотни раз.
Все это он уже делал сотни раз – но теперь с ним был его меч… И теперь все было по-другому – для нее.
Теперь, после бессонных ночей, она снова могла спать. И просыпаться – рядом с человеком, на котором замкнулся мир. Она мечтала всю ночь любоваться великолепным лицом, но после любовных игр ее смаривала такая усталость, что она забывала обо всем на свете, и просыпалась поздно утром до безобразия счастливой.
Это было странное чувство – наслаждаться каждым мгновением, мечтая выпить его досуха, и каждое мгновение ждать, что это кончится. Она контролировала свое счастье точно так же, как до этого контролировала свою боль. Для Мары это был вопрос жизни и смерти – она прекрасно знала, что стоит ей погрузиться в океан радости, как малейшая перемена накроет ее с головой, и еще одной потери она не переживет.
Пока она держалась за мысль, что через мгновение все это кончится – она еще могла дышать. Но, лишь только она теряла контроль и начинала мечтать – ее настигал такой ужас потери, что она не могла пошевелиться, и лишь беззвучно плакала, зная, что она потеряет. Рано или поздно – конечно, это кончится. Но, пока не кончилось – о, Господин, не дай этому кончиться!
Это было чистое, идеальное счастье, заслонившее все остальное – и надежды и безнадежность. Больше никогда в своей жизни она не была так счастлива.
Поведение Каэра почти не изменилось – разве что он стал немного откровенней, и теперь каждую ночь спал в ее постели. А она каждое утро давилась страхом – сейчас он откроет глаза, посмотрит при свете дня на ее изуродованное тело, и больше не вернется… Но он всегда просыпался раньше, и будил ее поцелуем. Она мечтала умереть в эти секунды. Он занимался с ней любовью только при свете – глядя в глаза.
Она знала, что ее сердце пропало навеки – больше никто и никогда не сравнится с ним. С этим ничего нельзя было поделать. Ей осталось лишь подчиниться происходящему, и готовиться к концу.
Но приехал Торэмен, а Каэр продолжал ночевать в ее комнате. Меч он так и не вернул, спрятав его где-то в своей комнате. Старик не сказал ни слова – ни Каэру, ни Маре, только на занятиях по фехтованию стал намного больше бить девушку. С Каэром он прекратил заниматься, но тот и не настаивал. Ослепленная счастьем, Мара даже не заметила, что Торэмен почти перестал сдерживаться, и нападал теперь быстро и жестко, а она держала удар. Она просто не обратила внимания, насколько легко стала держать удар. Все получалось само – словно без ее участия, и без ее участия все закончилось легкими шагами незнакомки.
В то утро ворота оказались открыты – то ли сама Мара, возвращаясь с рынка, не успела их затворить, то ли уходящий Торэмен оставил створку распахнутой. В эти ворота без стука вошла девушка, ведя за собой холеного коня. Выглянув в окно, Мара бросилась к дверям, стараясь подавить тревогу.
Она не узнала лица девушки, но не могла не узнать эту ошеломительную, небесную красоту. Невеста Даэра – Вивиана, как назвал ее Каэр.
- Добрый день, - мелодично проговорила девушка с той смесью приветливости и высокомерия, которая свойственна всем, у кого в кошельке не переводятся золотые монеты. – Сообщите Каэру Алукарскому, что его хочет видеть Вивиана да Бэр.
- А Каэр Алукарский хочет ее видеть? – очень ровно проговорила Мара.
Невеста молодого герцога смерила ледяным взглядом служанку с изуродованным лицом.
- Так поинтересуйся у него! – холодно бросила она.
Мара зло улыбнулась, и уже готова была ответить, но тут во двор вышел Каэр – растрепанный, босой, одетый только в старые штаны, с мечом в руках – тем самым мечом. Увидев белокурую гостью в синей амазонке, он замер.
- Вивиана да Бэр? – осведомился он, даже не поклонившись.
На лице Вивианы отразилось сначала удивление, потом – брезгливость, и, наконец, – подчеркнутое презрение.
- Решила нанести визит будущему родственнику, и лично сообщить о дне свадьбы, - с ледяной вежливостью сообщила она.
Теперь он поклонился. Она смотрела на него чуть сузившимися глазами. Мара кожей чувствовала, как обрушивается ее счастье, и самое время было уйти - хоронить мечту, но не могла двинуться с места.
- Вы ожидали найти что-то другое, леди? – издевательски прервал он затянувшуюся паузу.
- О, нет! – тем же тоном ответила она. – Все рассказы оказались чистой правдой!
- В самом деле? – еще язвительней переспросил он.
- О, да! Вы распущены, не имеете понятия о приличиях, и явно предпочитаете общество слуг. И служанок, - ядовито добавила она.
- Вы не оставили мне выбора, леди, - также язвительно отозвался Каэр. – Вы ведь предпочли выйти за моего брата.
На щеках Вивианы вспыхнули розы. Мара подумала, что сама она никогда в жизни не была такой красивой.
- Можете ли вы, сударь, предложить мне что-то больше, чем ваш брат?
Теперь он смотрел на нее в упор.
- У меня есть меч, который мне не принадлежит, но это – мой меч. У меня есть сердце, которое давно занято – но я готов отдать его. У меня есть бесстрашие – человека, которому уже нечего терять. Думаете, леди, я плохая партия?
Она не отвела глаза. Глаза отвела Мара, потому что ее сердце разбилось так громко, что она уже ничего не видела и не слышала.
Вивиана выпрямилась. Ноздри ее затрепетали от ярости.
- Моих денег хватит на весь род. Моей знатности – на сотню простолюдинов. Но вот чего я не стерплю – так это самоуверенности голодранца, который даже не снизошел до того, чтобы меня поприветствовать, как полагается! – произнося эти слова, Вивиана сделала к нему еще один шаг.
- И на что же рассчитывала моя леди? – в его голосе появилась какая-то новая нотка. – Что я паду к ногам? Буду молить о разрешении прикоснуться к руке? Не буду. Если мне что-то нужно, я просто иду и беру это.
- В самом деле?
- В самом деле.
- Что же, - она еле заметно перевела дыхание, - надеюсь, вы не снизойдете до присутствия на моей свадьбе!
- Только в качестве жениха, леди! – безмятежно отозвался он.
- Эта служанка – максимум, на что вы можете рассчитывать! – яростно отозвалась она.
- Я так не думаю, леди, - еще безмятежнее отозвался он, но в глубине глаз зажегся опасный огонек. – Я уже сказал, что получаю все, что хочу. Где вы остановились, леди?
- Вы не посмеете! – выдохнула она, теперь отходя на шаг.
Каэр смерил ее взглядом, и молча отвернулся, направившись к башне. Вивиана села на коня, и умчалась так быстро, словно ее преследовали призраки. И только Мара медленно-медленно опустилась на мощеную дорожку, закрыла лицо руками и разрыдалась.
Каэр уехал в тот же день, оставив все свои вещи. Когда под вечер вернулся Торэмен, он нашел девушку, сидящую на обычном месте Каэра. В руках у нее была книга, увидев которую, Торэмен изменился в лице.
- Он забрал меч?
- Да, - бесцветно отозвалась девушка.
- Значит, он вернется, - с еле слышным удовлетворением проговорил старик, тяжело усаживаясь в кресло. – Ты знаешь, что это за книга?
- Такая же была у Реи, - голос Мары чуть оживился.
- Знаю, - кивнул старик. – Я сам ей подарил. Свою самую любимую и лучшую книгу – за меч, что она нашла сорок лет спустя… Теперь я потерял меч, а она ко мне вернулась…, - он протянул руку, и Мара покорно отдала книгу. – Ты тоже в нее влюблена?
- Да, - просто ответила она.
- Ее нельзя не любить, - Торэмен погладил ветхий корешок. – Она написана поэтом, ушедшим вместе с Охотниками…
И Мара забыла о боли и отчаянии.
- Тем, вместо которого ты остался!?
- Нет. Я просто остался. Потому что сам принял решение. А он ушел. Ему нечего было здесь делать, хотя именно он и мог услышать поступь иного мира, - Торэмен опустил голову.
- Каким был тот мир? - робко спросила она.
Он горестно улыбнулся.
- Настоящим. Миром, в котором невидимая реальность наступает на пятки обыденности. Иногда было достаточно просто оглянуться. Ты чувствовал себя ведомым силой ветра, огня, земли и воды. Абсолютная свобода. Идеальная реализация. А теперь двери мира захлопнуты, и я постоянно задыхаюсь, не слыша шагов. Осталось лишь читать стихи – только они помогают вспомнить о том, до чего я больше не дотянусь… , - он сжал пальцы. - Потерянное навсегда… и больше ничего в этом мире, кроме возможности размножаться и пожирать все, до чего можешь дотянуться. Чтобы в конце все равно сдохнуть…. Теперь-то я знаю, что эта жизнь не имеет никакого смысла без возможности выйти, выскользнуть… Но тогда я был молод, и думал, что любовь излечит все раны.
- Но любовь не спасает? – прошептала Мара.
- Спасает, - зло бросил Торэмен. – Пока не угаснет. Ах, если бы кто-то знал, как быстро угасает эта хваленая любовь! Угасает, и оставляет тебя, раздавленного, перед навсегда закрытой дверью с пониманием, что ничего больше в этом мире для тебя не осталось. И, чтобы выжить, тебе приходится делать вид, что все – настоящее, бесконечно обманывая самого себя, чтобы не сойти с ума от отчаяния, от того, что неподдельный мир – потерян. Навсегда.
- Неужели все так изменилось с тех пор?
- Не все, - с еле слышной насмешкой ответил он, гладя корешок. – Только люди. Они не слышат шагов. Я никак не могу привыкнуть, что они напрочь утратили чувство опасности…
- Разве они перестали бояться? – удивленно отозвалась Мара.
- Нет. Они боятся, возможно, еще больше, чем прежде. Но чувство опасности – это другое. Страх - это страх перед смертью, страх за свою шкуру. А чувство опасности – это состояние Охотника – знающего, что он в любой момент может стать жертвой. Он предельно сосредоточен и собран, он будет сражаться до последнего, и ничто не остановит его Охоту. Он не боится смерти, а просто смиренно принимает ее.
Торэмен закрыл глаза, и голос его зазвучал глухо:
- Больше всего мне не хватает именно этого... За все эти сотни лет я встретил только одного человека, у которого есть что-то похожее на это чувство. Того, кто слышал шаги и знал, как это… Наверное, он единственный, с кем я могу поговорить, но вот именно с ним и нет никакого смысла говорить – он понимает инстинктивно.
Ответ был таким простым:
- Каэр!
- Каэр?! – расхохотался Торэмен, выпрямляясь. – Девочка, это ты! Я только поэтому взял тебя с собой! Только поэтому я отдал в твое распоряжение эти книги, да и весь мой дом! Лишь поэтому я начал с тобой заниматься! Ты! Пережив Поступь Господина, ты стала тем, чем должна. Ты видела смерть, почти прошла через нее, и перестала бояться. Ты!
Она смотрела в блеклые старческие глаза, и не чувствовала ни радости, ни удивления. Лишь спокойное понимание.
- Но ведь Охотников больше нет… Все ушли…
- Охотников – нет. Но страсть то осталась… И жертвы… Мир, полный жертв…
- А что же с Каэром? – она не могла поверить, что видела и понимала его совсем не так.
- Дух некоторых людей идет впереди их самих. Каэр Алукарский не Охотник, и никогда им не станет! Он буде т кем угодно – жертвой, поэтом, убийцей, но только не Охотником! Ибо Каэр одержим, и это его не выпустит, а Охотник, даже если ведет Дикую Охоту, всегда владеет своей страстью. Невозможность быть тем, кем Каэр должен быть, рано или поздно его уничтожит. Этот мир не подходит герою… Видишь ли ты способ быть свободным?
- Да, - горестно отозвалась она. – Иногда мне кажется, что свобода может быть только результатом незнания.
- Незнания? Девочка, свобода – это единственное знание. Все остальное имеет слишком много значения и совсем не имеет смысла.
- Почему же свобода, так или иначе, упирается в Смерть? – отчаянно выдохнула она.
- Не в Смерть, - тихо поправил Торэмен. – В вызов. Это свобода отвечать на вызов и быть целостным в своей реализации. Смерть – это единственный вызов для героя, который не играет в человеческие игры. Остальное, по сравнению с этим, не имеет никакого значения. Каэр понимает это слишком хорошо. Он не понимает, как ему с этим жить – именно поэтому он не Охотник. Он не будет выживать, как ты. Ты его переживешь, а он – сгорит в своей страсти. И я сам готов всю свою жизнь положить лишь на то, чтобы научить его контролировать свои желание свободы и страх смерти. Хоть как-то облегчить его боль от невозможности открыть дверь…
В голосе его прозвучало что-то такое, что Мара невольно улыбнулась:
- Ты ведь его очень любишь, да?
Лицо старика застыло.
- Я никого не люблю. Я думаю, что любовь - просто еще одно объяснение, костыль, то, что загоняет наш разум в привычную колею. Когда я встречаю ученика, я хочу научить и помочь. Почему? И вот здесь мы не способны сказать - просто потому. Просто потому, что хочу. Просто потому, что должен, и чувствую, что могу. Просто потому, что таково устройство мира, и я чувствую, что это правильно, так должно быть. Просто потому, что это сейчас единственный для меня способ реализации. Этот человек - мой. Нет! Ничего подобного! Вместо этого мы гордо говорим – любовь! Так же, как священники гордо всюду тыкают словом "сострадание". А потом начинаются бесконечные споры и рассуждения о том, где же это сострадание, и где любовь, и как это должно выглядеть, словно эти любовь и сострадание могут кого-то спасти.
- Не могут? – тихо спросила она.
- Не могут. Человека может спасти только он сам. Ему можно лишь указать путь к спасению – но этот путь тоже не имеет никакого отношения к любви. Любовь – это слишком человеческое изобретение, чтобы оно могло спасти героя. Есть принятие, есть ответственность, есть смирение и открытость – но это все не имеет никакого отношения к любви и к миру людей. А вот долг, честь, гордость, справедливость и сострадание – изобретения наших священников и правителей. Тому, кто принимает вызов Смерти, не нужно ничего, кроме его внутренней пустоты, - Торэмен с трудом перевел дыхание, встал, и, шаркая, направился к двери.
- Каэр вернется, - он обернулся. – Наиграется и приползет. Не ко мне – к тебе. А ты перерастешь и его и эти игры. Ты, а не он, найдешь дверь для одного… Так – будет. Я знаю это точно.
Наконец она сумела отвести взгляд.
- Нет, - отрешенно проговорила Мара. – Он не вернется ко мне. Ему не это нужно.
- Ты просто сейчас боишься, и поэтому не можешь увидеть! – теперь с раздражением отозвался Торэмен. – Он будет любить тебя – неужели ты думаешь, что можно не любить Охотника? Особенно в этом пресном мире, где нет ни одного настоящего живого человека…, - он осекся, и заговорил другим тоном. - Страх потери не дает тебе выскользнуть из этого ужаса, в который ты сама себя загоняешь! Вспомни, как это, когда твои пальцы гибкие, как ветки ивы, а голова подобна полуразрушенному дому, в котором ничто не задерживает ветер. Держи это чувство, не давай себе потеряться в собственных домыслах и фантазиях. Никто и ничто в мире не сможет тебя задеть.
Она подняла голову, и лицо ее вдруг преобразилось:
- Ты сказал про дверь для одного…
Он уже почти вышел из комнаты.
- Неважно, - донесся старческий голос, - если ты сумеешь этой найти – значит, я был безупречен… Забудь…, – и в тоне его была отчетливо различима жестокая нотка.
День проходил за днем, и ничто не могло ее задеть. Она фехтовала каждое утро и читала каждый вечер. Каждый день с ней был Торэмен. Каждую ночь она продолжала ждать. К ней, словно против воли, пришло то странное чувство опасности, о котором говорил старик. Она почти физически чувствовала, как что-то должно случиться. То, что опять сломает мир.
И снова в тот вечер ворота были открыты.
Мара сидела в гостиной, лениво просматривая уже прочитанную книгу. За мгновение до того, как она услышала знакомые шаги, книга выскользнула из рук. Очень медленно девушка повернулась к двери, и встала.
В проеме, прихрамывая, появился Каэр – бледный, растрепанный, с мечом в руке. Правая нога была обвязана.
- Торэмен у себя? – каким-то неестественным голосом проговорил он.
Чувство опасности сделало каждое ее движение болью. Она не успела открыть рта, как он схватил девушку за предплечье.
- Пойдем со мной!
- Куда?
- Ты должна быть со мной! – он говорил так быстро, что она лишь угадывала слова.
- Но…
Он молча потащил ее в комнату. Мара спотыкалась на ступеньках, и пыталась перевести дыхание.
- Каэр, что происходит?
Он распахнул дверь, втолкнул девушку, а сам остановился на пороге. Вглядываясь в его лицо, Мара очень осторожно, словно приручая зверя, протянула руку.
- Каэр…
Он смотрел на нее так, словно увидел в первый раз.
- Скажи мне, что я прав, - голос Каэра звучал так, словно ему трудно подбирать слова. – Просто скажи.
Что-то ускользало, и Мара лихорадочно старалась успеть понять.
- Я не знаю, - она так и не осмелилась прикоснуться к нему.
Стало тихо-тихо. На мгновение ей показалось, что он почти готов протянуть руку, но он вдруг сделал шаг назад, развернулся, и, резко захлопнув дверь, задвинул засов. Все произошло так быстро, что пленнице понадобилось несколько секунд для понимания.
- Каэр! – заорала она, заколотив в дверь.
Только уходящие шаги.
- Каэр!
Чувство опасности было таким сильным, что, казалось, сейчас взорвутся виски. И она уже точно знала, за кого боится. Еще не понимая, что и как, она знала, что сегодня Господин получит свою добычу.
В тот день в его руках рассыпалась книга – та самая. Страницы падали, как сухие листья – так медленно и долго, словно хоронили время. Они были на столе и на полу, в портьерах и под подушкой, саваном покрывая комнату. Он даже не пытался их собрать. Просто сидел за столом в кресле с жесткой резной спинкой, и слушал шаги. Его волосы стали совсем седыми, руки уничтожило отчаяние, а лицо не изменилось, словно время решило посмеяться еще раз, последний, сделав его молодым навечно. Смертельно уставший человек с бесцветными глазами, бескровными губами и больными коленями, наконец, сточенный болью, смотрел на стихи и слушал приближающиеся шаги.
Мара не знала, сколько времени провела на полу, сглатывая слезы ярости и отчаяния. В конце концов, она заставила себя встать и оценить положение. Железная дверь была закрыта намертво, значит, оставалось только окно. Она лихорадочно начала связывать простыни, делая из них веревку. До земли немного не достало, но ей было уже все равно. Привязав один конец к ножке тяжелой кровати, она осторожно начала спускаться по отвесной стене.
Ей в жизни не было так страшно, и, с каждой секундой, становилось все страшнее. Вместе со временем она теряла человека, которого любила больше всего на свете.
Спрыгнув на землю, Мара кинулась в кабинет Торэмена. Дверь была приоткрыта. Девушка проскользнула в проем и замерла – пол покрывали кучи бумаг и книг, опрокинутых с полок. В кресле, опустив голову на грудь, сидел Торэмен, а в проеме окна был виден силуэт Каэра, держащего в руках несколько листов, и светившего себе факелом.
И Мара закричала.
Каэр вздрогнул и поднял голову.
- Прости меня, - сказал он голосом, которого она никогда не слышала. – Это все моя вина.
Боль была такой сильной, что она могла только кричать. Кричать и кричать, упав на колени перед трупом, кровь которого окрасила стихи рассветом.
- Мара!
Она не слышала. Он говорил все тише и тише – самому себе.
- Наверное, я и есть абсолютный Охотник – тот, кто никогда не станет никем другим. Мне все еще хочется, чтобы это мгновение – за секунду до смертельного удара – длилось вечно.
Она продолжала захлебываться рыданиями. Он наклонился и поднял еще один забрызганный кровью лист.
Меня вдохновляли лишь ты и дорога
Мара так и сидела, обнимая ноги мертвеца. Мир кончился.
- Вставай!
Она не слышала и не понимала. Даже если бы она захотела, она бы не смогла подняться. Каэр небрежно сунул листы в карман и, прихрамывая, подошел к девушке. Но, лишь только он опустил кончики пальцев ей на плечи, она дернулась так резко, что он выронил факел. Пожелтевшие книги под ногами моментально вспыхнули.
Мара даже не шевельнулась. Каэр оглянулся, молча взял на руки безвольное тело и с трудом побрел к двери.
- Конец, - тяжело дыша, проговорил он, опуская ношу на влажную землю. - Когда дом достроен – хозяин умрет. Я закончил работу.
Она, сидя на коленях, смотрела на его работу – все горело, горело, горело.
- Мара!
Ей было все равно. Единственное, в чем она сейчас нуждалась – это время. Бесконечно много времени, которое позволит ей войти в состояние тихого оцепенения и больше из него не выходить. Не выходить в мир, который сгорал прямо на глазах.
- Это теперь не имеет значения, но… , - он опять говорил куда-то в пустоту, тоже глядя на огонь. – Я его любил.
Это теперь не имело значения. Он отвернулся, и направился к воротам.
- И тебя! – бросил он в спину.
Теперь не имело значения, слышит ли она его.
Капитан гвардии Арен, молодой муж и счастливый отец, проснулся от стука в окно. Еще в полусне он узнал эту замысловатую дробь, и еле слышно выругался. Поцеловав сонную жену, он спешно оделся и вышел во двор. Переминающийся с ноги на ногу гвардеец подал письмо. Арен прочел несколько строчек и изменился в лице.
Когда они доехали до места, пожар почти догорел. В отблесках углей угадывались фигуры и слышались возбужденные голоса. Пахло мокрой землей и смертью. Сонные гвардейцы вяло поприветствовали капитана. Арен осмотрелся, и побрел искать врача. Тот, присев под еле горящим фонарем, быстро писал, примостив бумаги прямо на коленях.
Арен присел рядом.
- Мертв?
- Как обгорелое бревно, - не отрываясь от бумаг, буркнул врач.
- Убит?
- Понятия не имею. Ты бы видел, что от него осталось, - врач сделал широкий жест, словно приглашая оценить пейзаж: обугленные доски, мертвые деревья, сажа и клочки бумаг.
- Понял, - оглядываться Арен не стал. – Свидетели есть?
- К приезду пожарных тут был только мальчишка слуга. Его сразу же отвезли на Край. Соседей, понятно, полно… Никто ничего не видел, но все или догадывались, или чувствовали…
Капитан тяжело вздохнул.
- В Башню Да Бэр ехать имеет смысл? Кто там работает?
- Дон поехал. Я уже был. Сейчас допишу заключение….
Ожидая, Арен походил по пепелищу, обменялся короткими фразами с соседями и пожарными, понюхал воздух и вернулся в теплую карету, повезшую его к зданию тюрьмы, которое какие-то шутники лет триста назад обозвали Краем.
Следующие два часа он тщательнейшим образом изучал все, имеющее отношение к Торэмену - начиная от отчета врача, и заканчивая обрывочным и весьма неполным списком его учеников. Закончив с архивом, пользы от которого было не больше, чем от клоунов на кладбище, Арен послал за мальчишкой из башни Торэмена, строго-настрого запретив мешать допросу.
Когда Мару ввели в комнату, она зажмурилась от яркого света. Потом ей удалось разглядеть просторное помещение с большими, высоко расположенными окнами. У стены находился широкий стол с тремя стульями. Место для арестованного было в некотором отдалении, прямо посередине комнаты. Мара села, и тут же низко опустила голову – встающее солнце светило точно в глаза. За столом, в окружении кучи бумаг, сидел красивый мужчина в форме, и делал пометки, небрежно перебирая листы. Он даже не поднял голову на ее шаги.
Каким-то краем сознания Мара отметила этот факт, и тут же о нем забыла. С момента смерти Торэмена, она не произнесла ни слова, и не видела смысла что-либо говорить или делать. Оцепенение! Самое лучшее, самое сладкое чувство, тем более, что она опять не смогла заснуть, несмотря на отчаянную усталость.
Только через несколько минут Арен сообразил, что играет против себя же: судя по тому, как выглядел и сидел мальчишка на маленьком жестком стуле, он был явно не в себе, и, казалось, мог так сидеть до бесконечности, глядя неподвижными глазами в пол. Под яркими лучами было отчетливо видно, насколько же арестант некрасив – худой, сутулый, с жидкими волосами и изуродованным лицом. Глядя на болтающиеся как плети руки, Арен подумал, что запугать парня будет сложновато – не факт, что он поймет хотя бы половину сказанного. Оставалось попробовать с ним подружиться.
- Меня зовут Арен, и я капитан королевской гвардии, - он заговорил тоном, который заставлял женщин оборачиваться. – Как называть тебя?
- Мара.
Слово выстрелило прямо в голову. Девушка! Это уродливое полусумасшедшее создание даже не мужчина!
Очень медленно она подняла голову, и тем же неподвижным взглядом посмотрела на капитана – словно и не заметила замешательства. Или, напротив – слишком привыкла, чтобы реагировать.
- Ты была слугой… служанкой?
- Да.
- Как долго?
- Около года, – голос был настолько невыразительным, что Арену показалось, что он похож сразу на все голоса в мире .
- Кто еще работал у него?
- Никто.
- У Торэмена были ученики? – он знал ответы на все эти вопросы, но старался ее разговорить.
- Да, – она отвечала ровно столько, сколько спрашивали.
- Кто?
- Каэр Алукарский.
- Он все время проживал в башне Торэмена?
- За исключением последних двух недель.
- Где он жил это время?
- Не знаю.
- Ты что-то предполагаешь?
- Это не мое дело.
Арен чуть подался вперед – он сразу уловил если не фальшь, то какую-то недоговоренность, тень лжи.
- Ты видела Каэра за эти две недели?
- Да.
- Расскажи об этом.
- Он запер меня в комнате. Я вылезла через окно и направилась в кабинет к Торэмену. Он был мертв. На полу валялись книги. Каэр уронил факел, все вспыхнуло, он вынес меня из дома и ушел.
Арен помолчал, переваривая сказанное. Девушка ему не нравилось, и он ей не доверял. Она не просто была на редкость некрасива, она еще и вела себя так, словно ничто на свете не имеет значения. Капитан несколько раз видел таких людей в монастыре – навсегда потерянных для мира, словно выскользнувших из реальности, и теперь равнодушно наблюдающих со стороны, как остальные любят, работают, и умирают. Для этой Мары не только капитан Арен был пустым местом, но и любые слова о чести и справедливости, жизни и смерти. Меньше всего на свете Арену хотелось оставаться с ней с глазу на глаз, и пытаться получить хоть какие-то сведения.
Судьбу не выбирают. Она ведь тоже вряд ли выбрала себе такое лицо и такого хозяина. Или выбрала?
- Ты не пыталась его задержать?
- Нет.
- Почему?
- Каким образом?
Если бы Мара сказала это другим тоном, он бы подумал, что она издевается.
- У тебя есть предположения, куда он мог пойти?
- Нет.
Арен откинулся на спинку жесткого кресла. Он чувствовал, что она не лжет, но был готов заложить руку, что она и не говорит правды. Ему оставалось выложить козырную карту.
- Сегодня ночью Каэр убил еще двух человек.
- Кого? – голос Мары, как он с раздражением отметил, не изменился.
- Своего брата Даэра и его невесту – Вивиану да Бэр.
И тут она его удивила.
- Этого не может быть, - равнодушно проговорила она. – Вы лжете.
Медленно и удовлетворенно Арен вздохнул, и потянулся к бумагам.
- Посмотри сама – вот заключение врача. Я так понимаю, это случилось до того, как он пришел к Торэмену, - он подвинул бумаги к краю стола, но девушка не шевельнулась, продолжая просто пристально смотреть на капитана. – Даэр и его невеста были найдены в спальне Вивианы. Даэр был убит одним ударом, его попросту закололи. Вивиана была тяжело ранена в живот, она умирала около получаса, истекая кровью, пока ей не перерезали горло. Точно мы, конечно, не знаем, но, судя по количеству крови… в общем, жуткая смерть, - он хотел добавить еще несколько подробностей, но, посмотрев на изуродованное лицо девушки, сдержался.
И тогда Мара закрыла глаза. Больше ничего не изменилось – ни поза, ни выражение лица – просто закрытые глаза, но Арен, против воли, напрягся, почему-то ожидая удара.
Мара, стараясь справиться с дыханием, мечтала только о том, чтобы продержаться до момента понимания. После слов капитана все построения обрушились, и она, именно сейчас, должна ухватить реальность. Здесь и сейчас – потому что потом это ускользнет. Она должна вспомнить и сложить историю, картина за картиной восстановить увиденное. Во всем этом должен быть смысл; пусть безумие – но не глупость.
Сейчас ей просто нужно понимание – чистое и глубокое, как горное озеро.
Мертвый Торэмен и Каэр в просвете окна. Прихрамывающий Каэр, идущий к ней. Каэр с перевязанной ногой. Она задержала дыхание, удивляясь, как не сообразила раньше – Каэр был ранен. Кем? Не Торэменом – тот сидел спокойно и расслабленно. Не Вивианой – Каэр упоминал, что она даже меча держать не умеет. Остается…
Только Даэр.
Арен рассматривал девушку, лицо которой выражало такое страдание и напряжение, что хотелось ее ударить, чтобы хоть немного разгладить черты.
Думай! Вивиана, истекающая кровью, а потом погибающая от одного удара – милосердного удара. Небрежно одетый Каэр… Вспоминай, иначе ты навсегда это потеряешь!
Каэр, блестяще владеющий мечом и вдруг – ранен. Небрежно одетый… Захваченный врасплох! Вот и все объяснение. А где его могли застать? В спальне Вивианы – там, где ее нашли. Кто застал? Так просто – сам Даэр, который его и ранил. Мстил за поруганную честь и невесту? И был убит. Сходится…
Вивиана. Если бы Каэр хотел бы убить ее – он бы нашел способ куда милосердней, чем удар в живот. Он и был милосерден – он добил умирающую. А первый удар мог нанести только Даэр… Тогда – все логично. Даэр вламывается в спальню, ранит Каэра, смертельно ранит Вивиану, возможно, это происходило в другом порядке. Каэр убивает брата и добивает его невесту.
Все правильно, все так. Но почему он так долго ждал? Полчаса смотреть, как девушка умирает. Чтобы потом ее добить и прийти убивать Торэмена. Что же случилось в тот промежуток? Что Каэр пережил? Узнал? Понял?
Мара осторожно перевела дыхание. Арен боялся пошевелиться.
Торэмен, его кабинет. Где-то тут должна быть зацепка… Каэр приходит к Охотнику и без сопротивления убивает его … Почему? Каэр подкрался неслышно? Это невозможно. И книги – все брошено и сметено. Что он искал? Что он надеялся найти без помощи Торэмена? Или с помощью? Но почему же тогда…
Казалось, голова сейчас лопнет.
Просвет окна, факел и читающий Каэр. Тот листок в руках. Стихи он прочитал потом, подняв их прямо на глазах Мары. Но что он держал в руках до этого? Что там было?
Лист, из-за которого он переворошил всю библиотеку… И нашел – значит, знал, где искать. Не точно, но знал…. А откуда он мог знать?
Только от одного человека на свете. От того, кто сам положил этот листок в одну из книг.
Того, кого он потом убил, и этот человек не сопротивлялся.
Мара поперхнулась.
Каэр, говорящий, что это все его вина. Убить любимого учителя – разве можно представить ужас больше? Только если сам учитель позволил… Торэмен отдал все, что было, и отпустил… Это у них что – такая семейная черта??!!!
Мир снова рухнул. Мара покачнулась и упала с маленького стульчика.
Боль отрезвляла. Ставила все на свои места. Приглушала вопросы.
Арен не шевельнулся, наблюдая, как она встает, и занимает тот же неудобный стульчик, и лишь подумал, что Торэмен взял себе очень странную служанку. Она, конечно, что-то знала. Больше, чем «что-то» и явно больше, чем сам Арен.
- Тебе что-нибудь принести? Воды?
Она даже не сочла нужным ответить.
- Ты ничего не хочешь мне сказать? Думаю, я смогу тебе помочь.
- Ты все равно не сможешь понять, - отозвалась она, и Арен вздрогнул – ему показалось, будто заговорил совершенно другой человек .
- Почему ты так думаешь?
Она только посмотрела, но в этом взгляде был такой океан жалости и презрения, что благородному капитану Арену первый раз в жизни захотелось ударить женщину. Если это – всего лишь служанка Торэмена, то каким же был его ученик? И чем тогда был сам Торэмен? В голове вдруг всплыл обрывок фразы из древней летописи «…не Охотник, и не ученик. Иные говорят, что он даже не был человеком, хотя и не принадлежал к темным сущностям…».
Капитан гвардии Арен тряхнул головой, отгоняя наваждение.
- Мы можем обвинить в убийстве тебя, - вкрадчиво проговорил он, но, еще закончив фразы, осознал свою ошибку – кого он пытается напугать? Неужели он действительно рассчитывает вызвать искренность?
Она лишь отвернулась, и Арен вдруг увидел пронзительно прекрасный, чистый профиль.
- Послушай, - сделал он еще одну безнадежную попытку, - этот человек – убийца. Он уже убил троих, и, возможно, убьет еще. Разве ты не хочешь его остановить?
Она повернулась, и наваждение прошло. Все-таки, ужасно уродлива.
- И у тебя нет никаких предположений? Ты ни о чем не догадываешься?
Никто еще не вызывал у Арена такого раздражения.
- Ты, в самом деле, уверен, что тебе что-то даст мой ответ?
Кажется, он искал свой ответ целые века тишины, а потом дверь распахнулась так громко, что все содрогнулось.
В комнату ворвался донельзя грязный капитан с копной каштановых волос, и положил на большой стол черного дерева белый лист. Арен протянул руку, взял бумагу, приблизил к глазам, и почти сразу же разжал пальцы. Лист скользнул белой лодкой по поверхности. Двое бледных мужчин молча глядели друг на друга расширенными глазами.
- Неужели он знает? – наконец, ошеломленно проговорил Арен .
- Неужели он верит? – тихо бросил в ответ капитан .
И тогда Мара встала.
- Кого еще убил Каэр? – тихим и ясным голосом произнесла она.
Арен поднялся так резко, что стул с грохотом упал.
- Откуда ты знаешь?
- Я не знаю, - не глядя, ответила она. – Не знала. Мне неоткуда это было знать. Я просто знаю Каэра.
Мгновение Дон переваривал этот ответ, а потом присел прямо на стол:
- Ты кто?
Этот странный вопрос заданный неожиданно легкомысленным тоном, вдруг разрядил обстановку. Арен, вздохнув, поднял стул, Мара так и осталась стоять, в упор глядя на Дона. Капитан с тенью зависти подумал, что он не сумел привлечь даже половину того внимания, что сейчас доставалось его коллеге.
- Служанка Торэмена. Мара.
Дон склонил голову, и его каштановые кудри заблестели на солнце.
- Ты знаешь, зачем он убивает?
- Нет.
Теперь они смотрели друг другу в глаза: любопытные карие и холодные светло- голубые словно не могли оторваться друг от друга.
- Ты с ней закончил? – Дон так и не обернулся к капитану.
- Да, - мрачно отозвался Арен.
Казалось, Дон что-то хочет спросить, но лишь внимательно посмотрел на капитана и вздохнул.
- Иди-ка спать, молодой отец, хоть на пару часов. Скоро сам знаешь, что начнется...
- Ты…?
- Пойду к министру. Для начала нужно хотя бы разослать гонцов… Она точно тебе больше не нужна?
Еле заметная гримаса промелькнула на лице Арена.
- Нет. И без нее все понятно…
- Иди. Я тут закончу…
Арен кивнул, пожал руку, и, не глядя на девушку, быстро вышел.
И Мара, и Дон проводили его взглядами.
Они заговорили одновременно:
- Что ты хочешь узнать?
- Может, пересядешь на нормальный стул?
И одновременно замолчали.
- Хорошо, - проговорил Дон, откровенно разглядывая девушку. – Попробуем сделать все по-другому.
Мара молча смотрела на него.
- Может, все-таки, сядешь?
- Нет.
- Ладно, - и Дон слез со стола. – Я предпочитаю быть на равных.
Она продолжала смотреть тем же неподвижным взглядом. Дон никогда не встречал такую девушку – совершенную в своей некрасивости и с отчетливой тенью безумия. Для него это было очень забавное переживание: крайне неуютно, и, в то же время, страшно интересно.
- Что ты будешь делать, когда я тебя отпущу? – неожиданно, даже сам для себя, спросил он.
- Пойду искать Каэра, - невыразительно ответила она.
Дон удивился – но не тому, что она сделает. Его потрясло, как буднично она об этом сказала .
- Зачем ты мне это говоришь? – он жадно ощупывал ее взглядом, словно надеясь найти зацепку.
- Я просто ответила на вопрос.
- Тебе нечего скрывать?
- Мне незачем лгать.
- Совсем? – с тихим восхищением спросил он.
- После этого, - она указала на лицо, - мне показалось, что нет никакого смысла давать вещам и своим действиям новые имена.
Теперь Дон просто захлебывался восхищением.
- Что это было?
- Поступь Господина.
- Я думал…
- Все думали. Это неправда. Я же выжила.
Дон уже не мог оторвать от нее взгляда, и ничего не мог с собой поделать – он всегда хотел быть именно таким – с этой внутренней пустотой, этой способностью быть вне мира и абсолютной честностью. Полная открытость миру и независимость от этого мира. Она была совершенством.
- Зачем ты хочешь его найти?
- Это человек, убивший моего учителя и друга….
- Ты найдешь его, и потом…?
Лицо ее стало таким невыразительным, что почти слилось с кирпичной кладкой.
- Потом…, - медленно проговорила она… - Я буду знать, что Торэмен был прав, говоря, что я – Охотник. По крайней мере, я хотя бы попытаюсь им стать. Я, а не Каэр.
- И все? – еле слышно переводя дыхание, выговорил Дон.
Первый раз в лице ее что-то изменилось.
- А мне больше не на что рассчитывать.
И он поверил, что она – Охотник, будет Охотником. Она просто не могла быть ничем другим в этом мире. Она была абсолютно великолепна, грандиозна. В голове у него билась только одна мысль – взять, взять это у нее. Выпросить, украсть, купить – но он должен получить это, стать таким же. Не дать ей уйти, чтобы успеть. И тогда Дон, прикусив губу, взял эту ответственность, чтобы нести до конца и успеть коснуться ее руки:
- Ты мне поможешь его найти? Пойдешь со мной?
После его слов вдруг стали отчетливо слышны крики торговцев за толстой стеной.
- Ты просто хочешь поймать убийцу? – наконец проговорила она. Между бровей появилась морщинка, придающая ей сосредоточенный вид.
- Я хочу найти веру, - осторожно подбирая слова, сказал он, и лицо его стало грустным и сосредоточенным одновременно. - Или вернуть веру. Не знаю. Я попробую рассказать, но не уверен, что получится…
И тогда Мара села – не на узенький стульчик напротив, а возле Дона, в жесткое кресло с высокой спинкой.
- Это – самая охраняемая тайна королевства, - медленно проговорил Дон, продолжая стоять спиной к столу. – Меня бы повесили за ее разглашение, если бы не…, - он затряс головой. – Нет, я не так начал… Лучше по-другому – с самого начала – со лжи. Потому что в наш мир никогда не приходил Господин, и в жертву себя принес не он сам, а несколько сотен…
- Охотников и их учеников, - закончила Мара. – Только это была не жертва. Я знаю эту историю от самого Торэмена.
- Не жертва? – Дон повернулся, - впрочем, это сейчас не самое важное… Значит, ты знаешь про договор. Ну что же, по крайней мере, не я разгласил эту историю… Он сказал тебе, в чем именно состоял договор?
- Фейт уводит из мира всех темных тварей, а так же Охотников и их учеников. С ними уходил еще один человек, поэт, и Торэмен остался вместо него.
- Все?
- Да, - в ее голосе прорезалось удивление.
Дон покачал головой.
- Торэмен рассказал тебе не все. Эти двенадцать человек и Торэмен были носителями знака и свидетельством того, что в мир не вернется темная сила. Умирая, каждый из них, кроме Торэмена, прикосновением руки и магической формулой должен передать этот знак другому. Своему ребенку, чаще всего, конечно, но возможно и кому-то другому, кого искренне любит … До тех пор, пока в мире живет хоть один Отмеченный, темная сила не вернется. Она не сможет пройти в дверь для одного, ибо есть место лишь для одного мира.
Он осекся. Мара смотрела на него расширенными глазами, и губы ее еле слышно шевелились.
- Нежели магия так ощутимо присутствует в нашем мире, что смерть тринадцати человек обрушит мир?
- Кажется, Каэр в это верит…
Он чувствовал, как она хочет об этом поговорить, но подбирает совершенно другие слова:
- Вивиана и Даэр были Отмеченными?
И Дон поразился быстроте и точности ее мышления.
- Даэр – нет. Вивиана – да, как и Торэмен. И сегодня ночью были убиты еще двое Отмеченных…
- А в городе еще остались Отмеченные? – медленно спросила Мара. Дон почти физически ощущал, как напряженно она размышляет …
- Да. Я.
И стало тихо…
- Покажи! – наконец проговорила она.
- Ты не поняла, – он развел руками. - Этого знака нет физически на теле. Мой отец просто перед смертью взял меня за руку и прочел формулу на потерянном языке. Я сам заучил эти слова, и произнесу их, когда буду умирать…
Мара сжала пальцами виски.
- Вот откуда тот промежуток времени – между ранением и смертью Вивианы… А я все ломала голову…
- И что получилось?
- Все получилось, - бесцветно ответила она. - Даэр хотел убить Вивиану, но только смертельно ранил ее, а потом и замешкавшегося Каэра. Но Каэр слишком хороший воин… Он сам убил Даэра. А потом умирающая Вивиана рассказала ему про договор. Наверняка, затем, чтобы передать знак. Значит, она любила его. Или была убеждена, что любит… И Каэр нашел… понял… он добил Вивиану, а потом пошел к Торэмену, чтобы знать точно…
- Послушай, - прервал ее Дон, - самый главный вопрос для нас – является Каэр Отмеченным, ибо, если это так, то мы не сможем его и пальцем тронуть…
- У вас что, нет ни единого способа узнать, является ли человек Отмеченным? – недоверчиво проговорила она.
- Нет. У нас есть только их имена. Когда умирает один и появлятеся другой носитель знака, нам об этом сообщает Страж, приставленый к каждому Отмеченному, и мы просто меняем имя.
Мара встала.
- Он не носитель знака. Он убивает и будет убивать всех Отмеченных, просто потому, что темная сила должна вернуться.
Лицо Дона словно окаменело.
- Он знает имена всех Отмеченных? Откуда?
И все сложилось идеально.
- От Торэмена.
- Этого не может быть… Он что, пытал старика? – Дон вскочил, и нервно заходил по комнате.
- Не знаю. Я просто видела у него в руках эту бумагу. Это не могло быть ничем иным. И видела труп Торэмена. ( Открыть дверь и слушать шаги Господина!)
- Он вломился ко мне в дом, - после паузы проговорил Дон. – К счастью, меня не было…
Она тряхнула головой, словно отгоняя мысли.
- А что имел в виду Арен, когда сказал, все ясно и я ему больше не нужна?
- До того, как мы узнали о двух последних убийствах, оставался вопрос, убивает ли Каэр Отмеченных сознательно, или это просто жуткое совпадение. Соответственно, ты могла бы помочь что-то о нем узнать и как-то прояснить ситуацию… Но теперь понятно, что Каэр действует по плану…
- - А как много людей знает о списках и, вообще, об этой, - она запнулась, - легенде?
- Обо всем знают только министр внутренних дел и Арен – именно к ним стекается вся информация об Отмеченных – умерших или появившихся. Торэмен, естественно, знал, и я. И все, в общем-то. Возле каждого Отмеченного обязательно живет Страж, который и поставляет нам всю информацию, но, конечно, полной картины он не знает, - Дон помолчал, раздумывая. - Я так понимаю, что этим делом будем заниматься я и Арен. Само собой, Каэра будут искать по всей стране, но причины этого не будут разглашаться. Ничего не должно всплыть – считается, что это вызовет панику…
- Как мы будем его искать? – перебила Мара.
- Идти по тому же списку имен… Я еще не знаю, будем думать и прикидывать. Сейчас попробую прорваться к министру и получить максимальные полномочия. Будет разослан приказ задержать Каэра – чего бы это ни стоило. Также будут предупреждены сами Отмеченные и Стражи. Думаю, им следует срочно переехать…
- Но охранять их вы не будете…, - утвердительно проговорила Мара.
Дон вздохнул.
- Когда двенадцать священников и Торэмен подписали договор, главной проблемой была именно охрана Отмеченных. Судя по летописям, все были уверены, что в мире осталось достаточное количество безумцев, которые захотят разорвать договор…
- А их не осталось, - еле слышно проговорила Мара. – Они ушли, сбежали из этого чертова мира… Ни одного безумца за восемьсот лет. Ни одного Охотника – на весь мир, полный жертв…
- Да. Но тогда было решено, что лучшая защита – неведение. Никто не знал этих людей, и они не имели права разглашать тайну… Их расселили в разных концах королевства, и постарались об этом забыть. Летописи, соответственно, подчистили. По сей день, сведениями полностью владели только четыре человека.
- А Стражи?
- Они следят лишь за конкретным человеком, даже не зная, что он Отмеченный. В случае каких-либо проблем, Отмеченный может рассчитывать на полную помощь и поддержку короля. После смерти Отмеченного, Страж сообщает в столицу о преемнике.
- По какому принципу выбирается преемник?
- По желанию умирающего. Он касается рукой того, кого любит, и говорит магическую формулу.
- И что происходит?
Дон резко повернулся.
- Отмеченный касается рукой и произносит формулу!!! Что еще ты хочешь от меня услышать??
- Ты во все это веришь? – она, все-таки, вернулась к этому вопросу. К главному вопросу.
- Я не знаю, - Дон опустил голову. - Не знаю. Хочу, и не могу – потому что у меня нет ни одного подтверждения. Ни одного, даже самого крохотного знака с небес… Я знаю, что я – Отмеченный, как до меня – мой отец и дед, но я ничего этого не чувствую… Я не знаю, как мне верить в события, произошедшие восемьсот лет назад, если нет ни одного свидетеля…
- А Торэмен?
- Сейчас он мертв, но, даже когда был жив, откуда и как мне знать, что он действительно прожил эти восемьсот лет? Как доказать, если все летописи лгут? Нет ни одного подтверждения его словам… Ничего нет… Как мне верить, что ни одна из двенадцати цепочек не порвалась за эти самые восемьсот лет? Где хоть одно доказательство? Может, эти люди на самом деле умерли давным-давно…
- А может, со смертью последнего из них, мир закончится…
- А если нет?
Дон сейчас был настолько похож на Каэра, что у Мары заслезились глаза.
- Значит, миру ничего не грозит, - холодно проговорила она.
- Это значит, что мне больше не во что верить! – жарко отозвался он. – И вся история этих восьмисот лет – просто ложь для избранных, спрятанная под покровом лжи для всех. Если все не так – то и вера не имеет смысла. Мир не обвалится. Обвалится сознание – а разве это не ужасней? Я с трудом могут представить себе что-то более жуткое, нежели это осознание – маленькое, слабое, примитивное. Крохотный мир без надежды вырваться. Мир, в котором нет, и никогда не было магии, который лишь копия наших подчищенных летописей. Мир, без надежды знать точно…
Эти последние слова почему-то резанули ее, напомнив что-то очень близкое и важное. Как Каэр. Как Торэмен. Как этот человек.
Дон почувствовал ее взгляд, и осыпался, как цветущая вишня от порыва ветра. Отмахнувшись от белого дождя лепестков, он начал собирать бумаги. Мара так и не отвела взгляда.
Арен, взлохмаченный и с мешками под глазами, ходил по комнате, сжимая и разжимая руки:
- Дон, это безумие. Ты нарушил закон, уже просто рассказав ей. А брать ее с собой – это даже за гранью сумасшествия.
- А как еще ты хочешь найти безумца? – резко откликнулся собеседник. – Министр полностью одобрил мой план.
- Он тоже сумасшедший! Тебя нужно посадить в самую охраняемую камеру и не спускать с тебя глаз!!! Ты должен остаться! А ты ломишься в самое пекло!
- Ты предлагаешь мне просто ждать смерти!?
- Спасения!
- За твой счет?
Они с вызовом смотрели друг на друга. Арен первым перевел взгляд на мешок с золотом .
- Я должен поехать, - тихо проговорил Дон. – Я не могу остаться. Я должен знать. Я должен это видеть. Иначе я больше никогда не смогу найти покоя.
Арен только покачал головой, на мгновение прикрыв глаза.
- Давай хотя бы оставим эту служанку, - почти умоляюще проговорил он. – Я не хочу брать ее. Она опасна. Она опасней даже этого безумца…
- И что? Она же все равно поедет за ним. И я не удивлюсь, если она найдет его раньше нас… Пусть уж она лучше будет на нашей стороне.
- Она будет только на своей стороне! – Арен начал мерить шагами коврик у стола.
- Чего ты так боишься? – Дон резко понизил голос, вспомнив о спящем ребенке.
- Всего, - коротко бросил капитан. – Я боюсь, что легенда – правда, и нашему миру грозит смерть. И я боюсь, что легенда – это только легенда, и все, что делалось на протяжении восьмисот лет – просто глупейший ритуал. Я боюсь, что эта погоня убьет тебя. Но, еще больше меня пугает твое настроение… словно ты радуешься.
- - Наверное, я и радуюсь…, - Дон начал убирать деньги и сопроводительные грамоты . – Первый раз я увидел знак, впервые моя жизнь приобрела хоть какую-то осмысленность… Извини, я не могу объяснить это по-другому, я не уверен, что ты поймешь. Тебе ведь знак не нужен…
Арен вздохнул.
- Мне просто нужно выполнить свою работу. Я должен найти убийцу, и сделаю все, что смогу.
- Какая легкая у тебя жизнь! – с горечью отозвался Дон.
- Ты сам усложняешь свою жизнь этими вопросами о вере и неверии. А теперь еще и этой сумасшедшей…
- Она не сумасшедшая! – бросил Дон. – Просто в ней есть что-то, что было в Охотниках, и теперь она пытается взять свое, стать тем, чем никогда не сможет… наверное, - неуверенно закончил он.
- Что? – Арен развернулся так резко, что со стола слетели несколько листов. – Дон, о чем ты говоришь? Этой легенде восемьсот лет! И ты сам не веришь в ее правдивость.
- И ты тоже не веришь? Не веришь в гибель мира, но готов достать этого человека из-под земли?
- Я хочу спасти людей, которых он намерен убить!
- Зачем? Ты никого из них не знаешь. Тебе же наплевать…
- Ты говоришь сейчас о себе, а не обо мне! – наконец-то Арен повысил голос.
Лицо у Дона стало такое, словно его ударили.
- В том-то и дело… Кажется, я верю в легенду…
- Не в легенду, Дон, - устало отозвался Арен. - В реальность этой легенды. И не людей ты хочешь спасти. Ты просто хочешь узнать истину.
- Да! Это так предосудительно?!… Ладно, неважно, - он выпрямился. – Собирайся, и подъезжай ко мне. Мы все приготовим в дорогу.
- Ты не спал всю ночь. Как ты собираешься провести день в седле?
- Мы должны его нагнать.
- Ты уже решил, куда мы поедем? – Арен подошел к окну, и устало привалился к подоконнику.
- Есть кое-какие идеи, - неопределенно ответил собеседник, и направился к двери.
- Дон! – догнал его встревоженный голос. – Остановись и подумай, просто подумай – почему она хочет поехать с нами, если она может найти его сама?
- Потому что с нами это сделать легче, - с легким недоумением отозвался собеседник.
Арен опустил голову.
- А ты в этом уверен? Ты абсолютно в этом уверен?
- Да какое это имеет значение!? – с раздражением выкрикнул Дон.
Всю длинную паузу он открывал дверь.
- А Мара уже у тебя? – резанул его напоследок насмешливый голос.
Как только за Доном захлопнулась дверь, на лестнице послышались шаги, и Арен кинулся наверх, чтобы обнять жену.
Он обожал Анну. Это было предметом зависти всех женщин в округе и поводом для шуток всех мужчин. Он влюбился в будущую жену в десятилетнем возрасте, и почти пятнадцать лет ждал, пока ее отец даст разрешение на брак. После рождения дочери, казалось, любовь затопила собою все. Каждый час вдали от семьи был пыткой. Ему даже не нужно было касаться или разговаривать – для абсолютного счастья было достаточно просто быть рядом и видеть их.
- Уезжаешь? – прошептала она, уткнувшись лицом в его грудь.
- Как малышка?
- Будет скучать по папе. Вместе со мною.
Арен обнял ее покрепче, мечтая растворить в своих объятьях.
- Я так тебя люблю!
- Надолго?
Их понимание было столь глубоким, что можно было даже не разговаривать.
- Не знаю, - с болью ответил он. – Ничего не знаю.
- Не важно, - еще тише ответила она. – Главное, что ты вернешься…
- Вернусь. Конечно, вернусь. Клянусь тебе…
В ожидании хозяина домика, Мара устроилась в большом кресле, и впала в опять ставшее привычным оцепенение. Ей нравилась эта небольшая скромная комната, и книги, и засаженный белым шиповником садик. Она бы хотела жить в таком доме. Но умереть она бы хотела совсем по-другому. И с совсем другим человеком.
Зато с этим можно было жить.
Войдя, Дон несколько минут стоял молча, рассматривая гостью. Темный костюм, высокие сапоги и небольшая шапочка делали ее больше похожей на некрасивого пажа, чем на болезненную девушку. Неожиданно она открыла глаза, и Дон, смахнув бумаги со стола, разложил карту, и присел в кресло.
- Что думаешь?
Мара склонилась над столом.
- Я был у министра и получил исключительные полномочия, - он не смотрел на девушку. – Гонцы уже разосланы ко всем Отмеченным с приказом немедленно сменить место жительства и спрятаться от друзей, родственников, и, главное, гостей. У меня три сопроводительных письма и куча золота. Думаю, в течение часа подъедет Арен. До этого времени мы должны собраться и решить, куда именно ехать, и следует ли ехать вообще.
- А спать ты сегодня не планируешь? – бесцветно проговорила Мара, все пристальней рассматривая карту.
Дон даже бровью не повел.
- Из тринадцати Отмеченных на сегодняшний день убиты четверо: Вивиана да Бэр, Торэмен, поставщик королевского двора Норберт, и лорд Валлиант Онеж – камердинер его Величества. В городе остался только один Отмеченный – я. Поэтому, самый главный вопрос, на который мы должны ответить – покинул ли Каэр город, или он будет подстерегать меня?
Девушка опустилась в кресло.
- Давай порассуждаем… Каэр знает, кто ты, и наверняка догадывается, что будут разосланы гонцы, и его будут искать. Чем больше времени он проведет в Белларозе, где он хорошо известен, тем меньше шансов добраться до остальных… Я думаю, он покинул город, надеясь опередить гонцов…
Дон кивнул.
- Я тоже думаю, что его здесь уже нет. Судя по карте, у него есть два главных направления - или на север, в Приют Двенадцати, где среди монахов живет Вальтазар, откуда будет двигаться по часовой стрелке, или на юго -восток, в Вингард, и тогда, чтобы захватить всех Отмеченных, ему придется двигаться против часовой стрелки …
Несколько минут Мара сосредоточено созерцала карту.
- Если он едет в Вингард, он ничего не выигрывает. До бургомистра в любом случае будет трудно добраться – не зависимо от того, предупредят его гонцы, или нет. И уехать бургомистр не сможет – слишком приметная фигура…
Дон кивнул.
- Разумно.
Она продолжала водить пальцем по пергаменту.
- На северо-западе живет Олли Трельян. Кто это?
- Фермер. Там куча деревушек и сплошь пахотные земли.
Мара подняла голову, и Дон поразился произошедшей с ней перемене: она вся подобралась, лицо ее было напряжено, а глаза – прищурены. Словно Охотник, взявший след.
- Он там.
- Почему? Ведь это неудобно – чтобы добраться потом до Приюта Двенадцати, ему придется делать петлю. А там – сплошь крестьяне; он при желании в любой момент легко доберется до фермера – это же не бургомистр…
- Потому что, - с еле слышным раздражением отозвалась Мара, - он должен успеть туда до гонца – ты же сам сказал, что там сплошь пахотные земли и деревушки. Там сразу примечают чужаков, там негде спрятаться. Он поедет в это , - она заглянула в карту, - Кузнечное, он уже опередил гонца, доберется или уже добрался до этого Олли, и сразу помчится в Приют Двенадцати… Мы уже опоздали. Нам не имеет смысла туда ехать – нужно сразу направляться в горы.
- Ты абсолютно уверена?
- Да, - она повела плечами. – Кстати, как он убил тех двоих?
- Проще простого. С Валлиантом они были знакомы, он пришел как гость, сказал, что у него личный разговор – это было при слугах, они удалились в кабинет Валлианта, через час к двери подошел дворецкий, которому показалось, что там подозрительно тихо и нашел тело. А Каэр, заколов беднягу, сразу же отправился к Норберту, и действовал по той же схеме – пришел как гость, сказал, что у него срочный заказ и…
- С одного удара?
- Насколько он хороший фехтовальщик?
- Мне не с чем сравнивать…
Дон прикусил губу.
- Я так мечтал научиться… Я просил Торэмена взять меня в ученики. Умолял. Цитировал ему древние рукописи. Обещал горы золота… Все бесполезно – он бросил меня с моими верой и неверием. Теперь он умер, и у меня даже нет шанса узнать, почему…
Грустная усмешка мелькнула на тонких губах девушки:
- Потому что ему не нужен был сомневающийся. Он не хотел быть твоим доказательством истин.
- А ты верила всему, что он говорит?
- Да, – просто ответила она.
Дон тряхнул головой, отгоняя наваждение, и склонился к карте.
- - Как я понимаю, после Приюта Двенадцати он постарается попасть в Восточный предел, туда, где живет лесник Сивард.
- Скорее всего. Хотя, возможно, что напрямую поедет в Равенхолл. Там ведь живет целых двое Отмеченных.
- А что он выиграет, если сразу рванет в город?
Она пожала плечами:
- Я бы сделала именно так. Для лесника лес – лучшая защита, Сивард может скрываться там вечно и ничего не бояться. А эта женщина, Идона, живущая в городе, может испугаться, и предпочтет поехать в столицу, чтобы затеряться там. Кстати, чем она занимается?
Дон еле заметно усмехнулся:
- Она содержанка. Запредельно дорогая. Вряд ли она будет рассчитывать затеряться в столице, но ей определенно понравится идея находиться под защитой королевской гвардии…
- Хорошо, - задумчиво проговорила Мара. – Значит, сначала Приют Двенадцати, потом – Равенхолл, потом, видимо, эта прибрежная деревушка, Кэлен, и дорога на Вингард.
Дон начал медленно сворачивать карту:
- Ты так об этом говоришь, словно знаешь, что мы не сможем его догнать до самого конца… до Вингарда, я имел в виду, - поправил он.
- - «До конца» было очень точным. Впрочем, ты прав – я, действительно, не верю, что мы сможем его догнать.
- Тогда почему ты…
- А ты?
Мгновение они смотрели друг на друга, хорошо, даже слишком хорошо, понимая.
- Главное, не дай понять это Арену… , - наконец бесстрастно отозвался Дон, открыв шкаф, и начиная складывать вещи. – Я так понимаю, у тебя все сгорело, и нет ничего, кроме того, что на тебе?
Она только кивнула.
- Мои рубашки, куртка и плащ тебе вполне подойдут… А вот со штанами… Разве что ты попробуешь их подшить…
- Попробую, - она встала. – Где у тебя иголка с ниткой?
Дон аккуратно раскладывал вещи по седельным сумкам, время от времени поглядывая на склонившуюся над шитьем девушку.
- Ты тоже веришь, что он меня убьет?
Она медленно подняла голову:
- Откуда же мне знать?
- Я не спросил, знаешь ли. Я спросил – веришь ли…, - голос Дона был таким спокойным, что становилось страшно.
- Торэмен как - то сказал мне, - медленно проговорила она, - что неверие – освобождает. Возможно, тебе нужна вовсе не вера, а именно неверие. Чтобы просто быть свободным.
- Мне просто нужно быть готовым к смерти. И вот, я стараюсь приготовиться…
Она опустила шитье.
- Зачем?
Дон продолжал сосредоточенно складывать вещи:
- Я никогда не хотел умереть во сне, или от внезапного удара из-за угла. Я всегда хотел умирать медленно, чтобы видеть и переживать каждую секунду расставания с миром… Чтобы в полном осознании уловить этот момент перехода…
Она так и смотрела на иголку с темной ниткой, пока в комнату не вошел Арен. Увидев разложенную карту, он тихо хмыкнул:
- И как ты себе представляешь наш путь ? – он явно обращался только к Дону.
Мара словно и не заметила .
- Расскажи сначала ты. Мне интересно, насколько совпадут наши рассуждения, - Дон затянул ремни на второй сумке.
- Я почти уверен, что он поедет в Кузнечное, а потом – в Равенхолл. А уже из Равенхолла будет удобно добраться до Вингарда, а дальше эти деревушки - Лоувилль, Кэлен и, наконец, Восточный предел. Так что, едем прямо в Кузнечное.
- Зачем? – прервал его резкий голос. – Если Каэр поехал в Кузнечное, то он давно до них добрался, и уже убил этого крестьянина. Какой смысл ехать к трупу? Нам нужно двигаться к следующей точке – или в Равенхолл, или в Приют Двенадцати, и, скорее всего, это будет именно Приют.
- Почему ты так уверена? – Арен хмуро покосился на Дона. – Откуда ты вообще знаешь, что он поехал убивать, а не решил затаиться?
Мара встретила его взгляд.
- Потому что Каэр одержим, и не сможет остановиться, пока не закончит начатое, иначе страсть сожрет его заживо. Он будет петлять и путать следы, но он будет двигаться к своей цели… Нам следует ехать в Приют и поджидать его там.
- Других доказательств у тебя нет? – язвительно уточнил Арен, наконец-то взглянув на девушку.
И тут же отвел глаза – в лице ее было что-то такое, на что смотреть было невыносимо. Арену немедленно захотелось умыться ледяной водой.
- Он будет там, - хрипло проговорила она. – Это совершенно точно. Там, а не в Равенхолле.
Арен повернулся к Дону:
- Что скажешь?
Тот пожал плечами:
- Если мы считаем, что Каэр поедет в Равенхолл, мы без ос обых проблем можем заехать в это Кузнечное – нам же почти по пути…
- Каэр поедет в горы!
- Хорошо, - невозмутимо отозвался Арен. – Значит, едем в Равенхолл, по пути заезжая в Кузнечное .
Мара как-то сразу осунулась. Черты ее потеряли остроту, а блеск в глазах потух бесследно.
- Как капитан прикажет…
- Все готовы? – Арен встал.
Дон вынес седельные сумки во двор, и начать седлать лошадей.
- Пусть Господин освещает наш путь! – и Арен окинул взглядом попутчиков.
- Пусть охота будет легкой, - еле слышно отозвалась Мара, садясь на лошадь.
Выехав за городские ворота, Дон с удивлением почувствовал, что ветер тут резче и холодней, нежели в городе, да и вид полей почти сразу начал навевать тоску. Арен ехал впереди, ни с кем не разговаривая и не оглядываясь. За бесстрастием на лице Мары проглядывала усталость.
В конце-концов, Дон понял, что если не займет себя чем-нибудь, то просто заснет на ходу, и он подъехал к девушке, которая к тому времени уже перешла на рысь.
- Если ты считаешь, что Арен не прав, зачем же ты едешь с нами?
- Я еду с тобой. И потом, существует вероятность, что он прав, а я – ошибаюсь.
- Но ты в это не веришь, - еле заметно улыбнулся Дон.
- Не верю. Но допускаю, - так же улыбнулась она.
- Охотники никогда не ошибаются?
- Когда Охотник знает свою жертву, ощущает ее, как себя, он безупречен. Он снесет все на своем пути. Это называли Дикой Охотой – состоянием, когда жертву чувствуют абсолютно, безошибочно. В таком состоянии Охотник не может остановиться, пока не настигнет жертву, и он не может ошибиться, идя по следам.
- Откуда ты об этом знаешь?
Ему показалось, что она смутилась. Нет, просто показалось.
- Я много читала.
Он ждал совершенно другого ответа, и, все-таки, попытался получить этот ответ.
- У Каэра тоже есть это чувство? Он, как Охотник, безупречно двигается по следам?
- Нет!
А теперь ему показалось, что она ответила слишком резко.
- Каэр не может так охотиться! Для Дикой Охоты нужно быть идеально, полностью погруженным в преследование. Нужно знать свою жертву, принимать ее, любить ее! Нужно хотеть быть ею и жить только ею! Ничто в мире не сравнится с этой страстью Охотника к жертве! Это абсолютное, всепоглощающее чувство, рядом с ним не может быть никакой иной страсти или вожделения. А для него это невозможно – его сердце ему не принадлежит. Он не Охотник. Он вне правил, и даже его страсть за гранью этого мира… Он настолько одержим своей страстью, что не может ждать и терпеть, у него нет сил остановиться, раз движение уже начато. Он – жертва своей страсти, и лишь поэтому мы сможем просчитать его движения.
- Наверное, Охотники счастливее остальных людей, - горько про говорил Дон. – Они никогда не бывают одиноки…
- Ты чувствуешь себя одиноким из-за того, что ты – Отмеченный? И не можешь никому сказать об этом?
- Сказать-то могу, - отозвался он. - Но кто поверит этой истории, если я сам почти не верю? Мы так долго охраняли эту тайну, что она растворилась. Ушла, как вода в песок. К тому же, я не уверен, что хочу вообще об этом говорить. Я бы предпочел быть Охотником и ничего не объяснять.
- Ты действительно считаешь счастьем убийство собственной страсти, уничтожение того, кого любишь? Каждый раз, из года в год, тот же взмах меча и та же кровь…?
- Думаешь, это хуже, чем жить совсем без страсти?
Она опустила голову.
- Не знаю. Я чувствую себя тем, кем всегда хотела быть, но я бы никому не пожелала этой страсти и этой Дикой Охоты. Она отбирает все. Остается лишь страх – что у меня не получится, что Каэр убьет всех, и в мир вернется Хаос. Остается лишь ужас – что у меня получится, он умрет, и мир пребудет неизменным. Не желай себе такой судьбы, Дон. Твоя смерть и так бродит где-то близко…
Дон облизнул обветренные губы и пришпорил коня. Порыв ветра растрепал его длинные волосы, и Мара разглядела в каштановых прядях седину.
К вечеру путникам начали попадаться одинокие домики, которых постепенно становилось все больше, и груженые телеги, которые устало тащили невысокие коренастые лошадки.
- Мы успеем к закату? – Дон подъехал к Арену, который, нахмурившись, изучал карту.
- Устали?
- Да, – спокойно ответила Мара.
Арен оглянулся, потом посмотрел на пасмурное небо, и буркнул , что осталось не более часа езды. Дону этот час показался очень долгим. Он уже почти задремал в седле, когда Арен пришпорил коня и помчался прямо на огоньки, мелькающие где-то далеко впереди.
- Вон Кузнечное! – в голосе Арена слышалось нетерпение.
Путники рассматривали аккуратные квадратики полей, расчертившие пространство до темнеющего горизонта. По пыльной дороге брели несколько крестьян, ветра не было, и в теплом воздухе разносился запах цветущего клевера. Медленно прокатилась повозка, на которой, болтая босыми ногами, сидели женщины и мальчишки. За ней – еще одна, груженная сеном и овощами. Тихое ржание лошади вплеталось в тишину, и казалось ее естественным продолжением. Мирное существование в обжитом мире, все уравновешенно и ожидаемо. В таком мире невозможно представить убийцу, особенно такого, как Каэр – изящного, утонченного, с идеальными чертами и длинными волосами.
Как всегда, от этого воспоминания сердце Мары болезненно сжалось, и она подумала, что они тоже выглядят здесь совсем чужими – высокие сапоги, кожа тонкой выделки, руки, не привыкшие к тяжелой работе на земле, и тонконогие кони.
- Этот человек, Олли, - нарушила она молчание, - что это за человек?
- Хороший человек, - неожиданно отозвался Арен. – Правильный. Я таких видел – настоящий. Любит по телу, бьет лишь по делу. Не скупой, но лишнего не потратит, зла не держит, но обидчику не спускает. Землю любит и будет защищать свое добро…
- Я не знал, что ты с ним знаком, - потрясенно отозвался Дон.
- А я и не знаком, - хмуро отозвался Арен. – Я их просто знаю. Мой отец был таким. Много работал, дом большой справил для всей семьи, жену любил, дочек обожал, сыновей растил, как хозяев… Вот и этот, Олли Трельян, тоже – дочь недавно замуж выдал, к дому пристройку сделал, чтобы всей семьей жили, землю с купает понемногу, овцами занялся… Я читал донесения Стража, - пояснил он, не дожидаясь вопроса. – Все у него спорилось. Человек, в общем, и точка.
- Что же ты уехал от семьи и от земли? – негромко спросила Мара.
- Я встретил свою судьбу, - глухо отозвался Арен. – Мою жену…
- И эта жена оказалась уточненным городским цветком – с чистыми руками, не приспособленными для копания в земле, с тонкой белой кожей, не выносящей палящего солнца в полях, и с манерами высокородной госпожи? Еще бы, куда деревенским простушкам до такой принцессы…
Еще больше, чем неприкрытая горечь, звучащая в голосе Мары, Дона поразило, что Арен промолчал.
- Сколько у него детей? - Дон неловко попытался перевести разговор.
- Шестеро, - хрипло ответил капитан. - Младшему лет пять, кажется. Крепкий дом, богатый урожай, счастливая семья…
- И Каэр, - закончил Дон, неожиданно поймав внимательный взгляд девушки.
Кузнечное оказалось неожиданно большим поселением с широкими улицами. Арен медленно двинулся по главной улице, всматриваясь в номера домов.
- Семнадцатый, - ответил он на незаданный вопрос.
Мара первая увидела добротный дом, еще раньше уловив целый букет запахов – свежего дерева, краски и снеди. Все окна ярко светились, можно было разглядеть множество фигур, и Мара готова была поклясться, что хозяина уже нет в живых. Жертва сделала свое дело и ускользнула, а Охотник остался не у дел – и все из-за самовлюбленного болвана, едущего рядом! Чтобы не зарычать от ярости, она сжала зубы.
Арен первым свернул во двор. Ворота были распахнуты. Спешившись, и не дожидаясь попутчиков, он вошел в дом.
- Подождем? – тихо спросил Дон.
- Ну почему же, - не скрывая сарказма, отозвалась она, - пойдем с ним. Мне тоже интересно услышать историю убийства.
Внутри было светло, жарко и мало места. У всех стен стояли скамейки, на которых тесно сидели угрюмые люди, в основном мужчины. Посреди комнаты, прямо на столе, возвышался пахнущий сосною гроб, кажущийся совсем светлым рядом с темной одеждой покойника. Мара привстала на цыпочки, и выглянула из-за плеча Арена. Олли Трельян оказался именно таким, каким Арен его описывал – крепкий, еще не старый, с широким обветренным лицом и темными полосками грязи под ногтями, которые останутся с ним навеки.
- Королевская гвардия, - бросил Арен, выходя на середину комнаты, почти к самому гробу. – Рассказывайте.
Заговорили все одновременно – женщины голосили, дети плакали, мужчины что-то выкрикивали и угрожали. Они размахивали руками, пытались заглушить друг друга и говорили, только чтобы не молчать.
Мара смотрела на эту шевелящуюся, гудящую толпу, и не могла поверить, что она и эти люди сделаны из одинаковых костей, кожи и волос. Они казались пришельцами из иного мира, и у нее не укладывалось в голове, что она могла когда-то к этому миру принадлежать.
- Кормилец, хозяин, что же теперь…
- Мы зачем налоги платим, коли любой проходимец может вот просто так приехать и всех нас прямо в постелях зарезать?
- А я только мерина ему продал… Мерин то, лучший в здешних землях…
- То мужик был…
- И весь в черном-то, ну точно смерть…
- А кабы не пошел бы он в тот день…
- Я с утра чуяла, что беда…
Дон и Мара переглянулись. Капитан гвардии Арен издал рык, и все смолкли.
- Староста есть? Будешь говорить!
Вперед неторопливо вышел крепкий, еще не старый, но уже совершенно седой мужчина.
- Я староста. Только, не было меня там. Вон, Йохан был, да сынок Олли, младшенький, тоже Олли… Вот они то и видели…
- Йохан?
Суетливо расталкивая мужиков, словно боясь не успеть, вперед выбрался сухонький старичок с хитрыми глазками и ловкими пальцами. Одет он был неряшливо, но пояс и сапоги выдавали в нем человека не бедного.
- Я, Йохан, добрый господин. Мы то с Олли третьего дня как сладили про землю-то, кусок, что у ручья, так и порешили, что замерить надобно да на овраг глянуть… Вот и пошли смотреть – я, да Олли, да малец его. Идем, значит, а солнце то припекает, дорога длинная, и только где-то далеко - далеко повозка, - Йоханн явно наслаждался ролью рассказчика. Слова лились так гладко, он так ловко отслеживал реакцию слушающих, что сразу становилось ясно – эта история будет жить долго, обрастая все более драматическими подробностями.
- К делу, пожалуйста, - прервал его описания пейзажа Арен.
- Идем, значит, - с легкой обидой продолжил рассказчик, - а тут нас всадник и догоняет… Ну, я-то сразу смекнул, что дело нечисто…
- Это почему? – еще раз перебил Арен.
- Да ты б, добрый господин, видел бы этого конного – и масть вороная, и сам он в черном, а волосы то, волосы – так и вьются на ветру, ну прямо крылья, и плащ хлопает за спиной… А ведь жара-то… ну, чисто демон…
Дон невольно покосился на Мару, и поразился ее лицу: застывшему, мечтательному, словно она слышит песню барда у костра. И он подумал, что она до отчаяния влюблена в того человека.
- И!? – нетерпеливо дернулся Арен. Он так и стоял в круге крестьян, принимая все взгляды на себя, а Мара и Дон прятались в тени, где-то за его спиной.
- Так я же и говорю, добрый господин, подъезжает этот всадник, ну прям в трех шагах от меня, конь в мыле, да и спрашивает, кто из нас Олли. Я-то смекнул, сразу в сторону отхожу, мало ли что, а вот Олли прямо так на себя и показывает и улыбается еще. Ну а конник-то, даже не спешиваясь, достает из-за спины меч, да и прямо в грудь Олли. И все так скоро, так у него ладно, что я только смотрю и смотрю, даже не понял сразу, что случилось… А Олли точнехонько мне под ноги падает, и кровищи-то, кровищи – так и хлещет…
Арен нахмурился:
- А откуда всадник вообще на дороге взялся? Как он узнал, что Олли будет именно там?
Йоханн уже набрал воздуха, чтобы разразиться речью, но староста его оттеснил.
- Это все Маришка, дочь Олли. Она сейчас и говорить-то не может – плачет …Жарко было, а она как раз у колодца воду набирала. Всадник подъехал, попросил напиться. Говорит, красивый….
Эта фраза словно разбудила Дона, и вызвала у него целую череду образов. Он грезил с открытыми глазами, и видел, как наяву: солнце в зените, серая пыль, потрескавшаяся земля, черный всадник на взмыленном коне, юная девушка, подносящая ему напиться ледяной воды, и заглядывающая в незнакомое красивое лицо. Собственными руками напоить Смерть. Снова пыльная дорога, бескрайние поля, усталые путники, одно движение – легкое, быстрое, и пыль превращается в кровавую кашу, а три человека смотрят, как на дороге умирает четвертый – ни в чем не виноватый. Умирает на глазах сынишки, который тоже ни в чем не виноват…
- Ну, она поднесла воды, всадник спросил про Олли, сказал, что хотел сена на корм коням купить. Ну, она и сказала, где его искать…
Арен вздохнул:
- Всадника потом видели? – безнадежно поинтересовался он.
- А то! – неожиданно вмешался один из мужиков. – Лоточник его встретил как раз по дороге в ущелье…
- Куда? – ошеломленно переспросил Арен. – Разве не в Равенхолл?
Из угла, где стояла Мара, донесся еле слышный смешок.
- К Олли приезжал гонец? – вдруг стало слышно, как капитан королевской гвардии устал, словно за одно мгновение выполнил тяжелейшую работу.
Кто-то из мужиков сплюнул.
- Ну да, приезжал солдат, из столицы вроде, так то же после смерти Олли. Ну, он и уехал, несолоно хлебавши… Так и не поняли – чего приезжал, чего хотел… Со старостой даже не поговорил, - в голосе Йоханна послышались обида и глубокое сожаление, от того, что им не суждено узнать, зачем же приезжал столичный гонец.
Мара повела плечами.
- Ты так и предполагала? – не разжимая губ, обратился Дон к Маре.
- Даже младенец смог бы это предсказать, - еле слышно отозвалась она. – Только не этот самовлюбленный болван… У Каэра фора в день. Я не верю, что мы сможем отыграть это время. А если этот самоуверенный дурак вмешается, будет еще хуже…
Дон перевел взгляд на Арена. Тот не выглядел ни самоуверенным, ни дураком.
- Нам нужен ужин и место, где мы сможем переночевать, - ровно проговорил Арен. – И припасы на неделю. Мы хорошо заплатим.
Все зашумели, предлагая свои услуги. В конце концов, Арен решил, что они переночуют у старосты, который выделил им целую комнату в своем просторном доме, и поклялся, что на рассвете лошади будут готовы, сумки собраны, и господа останутся довольны. Мара вполголоса заметила, что все это означает лишь одно – что их безжалостно обдерут, но Арен не стал торговаться.
Войдя в небольшую, но относительно чистую комнату, он лег прямо на скамью, и закрыл глаза, шепча ругательства. Когда Дон, помывшись, вошел в комнату, Арен лежал в той же позе.
- Ты бы помылся. Легче станет, - Дон присел рядом. – Мара воду тебе оставит. Вода тут хорошая – теплая и пахнет вкусно.
- Я выгляжу дураком?
- Нет. Любой мог ошибиться.
- Она же не ошиблась!
- Она – это другое.
- Почему?
Дон лишь сокрушенно покачал головой:
- Ты не на то равняешься и не туда смотришь… Ее в этом не переиграть. Она – как Охотник. Ее гонит Дикая Охота. Именно такими они и были. Тебе глупо с ними соревноваться…
- О, Господин! Дон, она просто женщина! Уродливая деревенская девчонка, которую взяли в город, чтобы она убирала и готовила! Она поднахваталась знаний и лоска, приобрела столичные манеры, явно взяв за образец этого герцогского сынка, но она так и осталась той деревенской дурехой, только теперь самоуверенной до крайности…
- Ты рассуждаешь так, словно в мире нет никакой магии, и никогда не было Охотников. И все объяснимо, логично и просто…, - голос Дона прозвучал так глухо, что Арен поднял голову. - В каком же рациональном мире ты живешь… Все живут… Не видя того, что прямо у них под носом… А ведь вот она – магия – безупречное чутье, страсть, которая прорвется через любые запоры, изменяя мир, и сила – позволяющая выстоять любую боль… Бесстрашие и абсолютно идеальное, чистое действие… Вся магия прямо здесь, а ты – словно ослеп. Это мир слепых…
Арен сел.
- Дон!!! Одумайся! Вспомни ее, посмотри на нее! Хорошо, я готов признать, что она была права, она умна, у нее сильный характер и поразительная выдержка, но при чем здесь магия? Какая магия? Где ты набрался этих сказок? Зачем же ты обманываешься, сам себе придумывая мечту?
- Потому что иначе жизнь не имеет смысла. Как твоя…
- Это моя жизнь не имеет смысла? – в голосе Арена начала прорываться ярость. – Я служу своей Родине, я защищаю людей, я люблю свою жену, и у меня растет дочь! Что ты можешь предложить вместо этого?
- Смысл жизни, - медленно, по слогам проговорил Дон, вставая и подходя к темному окну. – Каким бы стал твой смысл, если бы твоя жена ушла к другому, дочь умерла, король оказался изменником, а сограждане – подлецами?… Что бы стало со всей твоей жизнью, если бы все эти города, и правители, и войска исчезли в один миг? Представь – никакого общества, никаких долгов, никакой морали. Просто действие, просто движение. Когда не за что бороться, нечего доказывать и ничего не нужно защищать… Смог бы ты жить в таком мире, Арен?
Дон оглянулся, пустыми, мечтательными глазами взглянул на ошеломленного друга, и так же медленно вышел – туда, где Мара, ночь, полная луна, а в воздухе пахнет цветущими полями.
Мара сидела на крыльце. Было уже совсем темно, на половине старосты все спали – деревенские жители рано ложатся, и где-то, совсем рядом, пел сверчок. Дон присел рядом, и закрыл глаза, невольно принюхиваясь – от девушки пахло чем-то невыразимо приятным.
- Я только что твоими словами рассказывал о твоем мире.
- Арену? – она чуть повернула голову, - и он тебя понял?
- Мне кажется, я понял тебя. И, возможно, даже Каэра. И теперь не могу понять, почему Торэмен остался…
- Каэр тоже не мог понять, - отозвалась она. – И, возможно, так и не понял.
- А ты?
- Это не имеет значения. Наверное, мне это просто не интересно. Это был его выбор, и он сам принял решение, - она медленно выдохнула. – Ты все еще хочешь остановить убийцу?
- Я все еще хочу жить! Больше, чем когда-либо! И я понимаю эту его страсть к свободе. Я не понимаю, почему она должна быть оплачена жизнями других… Моей жизнью… Не дай ему убить меня! – внезапно его лицо оказалось совсем близко.
- Разве это зависит от меня? – она в упор смотрела на него.
- Я не знаю. Но если ты сможешь сделать хоть что-то – не дай мне умереть.
Она отвернулась.
- Ты не хочешь его убивать? – медленно проговорил Дон.
- Я - Охотник, который хочет свою Жертву. У меня нет выбора, - невыразительно проговорила она. – Мне нет спасения от Дикой Охоты. И у меня шансов почти столько же, сколько у тебя. Он быстрее, умнее, опытнее, он лучше двигается…
- Ты хочешь, чтобы у него все получилось, - спокойно закончил Дон
- Да. В этом мире мне приходится заставлять себя дышать, чтобы не умереть от отчаяния. Я хочу, чтобы он открыл дверь для одного – для нас это единственный способ выжить.
- А для меня - умереть, - закончил Дон невысказанное.
- Ты все равно умрешь. Ты даже не заметишь разницы – так бесцветна твоя жизнь.
- Теперь – замечу, - горько отозвался он. И я так благодарен тебе за это. За мир. За понимание. За именно такую жизнь.
- И все? – бесцветно осведомилась она.
- И за надежду.
Она едва заметно повела плечами:
- Я просто таким способом старюсь отдать долги. Хотя, отдать-то мне и нечего…
Н а крыльце появился Арен .
- - Вода еще осталась?
- - В бочке, - Мара встала и скрылась за дверью.
Дон последовал за ней. Она, пристроив тоненькую свечку у изголовья, стелила постель.
- На кровати со мной ляжешь? Лавку оставим Арену.
- Да, - просто ответил он, перенося одно из одеял в угол, где до этого лежал капитан.
Она стянула штаны с сапогами, и прямо в рубахе нырнула под одеяло. Когда в комнату вошел Арен, Дон чувствовал возле своего плеча спокойное дыхание, и ему было настолько хорошо, что предательски хотелось остаться в этой постели навечно.
- Я был неправ, - ровно проговорил Арен, возясь с одеялом, и пытаясь устроиться поудобнее. – Я прошу прощения.
- Бесполезно, - в тон ему отозвалась Мара. – Мы уже потеряли время, и не сможем его опередить. Уже нет смысла ехать к Приюту… И я думаю, что не стоит ехать в Восточный предел. Если этот лесник, как там его зовут, не захочет, чтобы его нашли, никто, в том числе и Каэр, его не найдет. Я предлагаю поехать в Равенхолл, увезти двоих Отмеченных, если они, конечно, еще там, и подготовить Каэру ловушку.
- Нет, - было слышно, как тяжело это слово далось Арену. – Мы сможем его переиграть даже с такой потерей времени. Есть короткая тропа в Приют. Совсем короткая, но тяжелая. Когда Каэр доберется до Приюта Двенадцати, мы будем его ждать. И мы его возьмем.
В наступившей тишине Дон слушал ровное дыхание девушки.
- Насколько короткая?
- Раза в три-четыре. Конечно, я не был там, но этот путь нашел Страж, который сам не живет в монастыре, но регулярно носит туда ягоды и дичь. Обычный путь, по сути, огибает Забытые горы. Страж же идет напрямую… Он и проведет нас.
- А если его не будет на месте? А если дорога окажется не такой короткой и еще более трудной?
- Других предложений у тебя нет? – с еле слышным раздражением отозвался Арен.
- Я бы предпочла ни от кого не зависеть.
- Какое, все-таки, странное название – «Забытые горы», - мягко проговорил Дон. – Откуда у них именно такое имя?
- Говорят, что на пути Духа о горах, как бы высоки они ни были, забывают. Страсть любую дорогу делает послушной…
- Ты интересовалась дорогой к Господину? – Арен безуспешно старался скрыть изумление.
- Нет. Я просто читала рукописи, бывшие у Торэмена. Эти горы называли Забытыми еще до того, как слуги Господина пришли в мир. Страсть не знает хозяина.
- Это Охотники дали такое имя горам? – Дон приподнялся на локте .
- По легенде, все имена мира были даны Мастерами. Приют Двенадцати был построен Охотниками.
- Зачем?
- Держать высоту и защищать долину. Там и жили Охотники…
- А почему там поселились монахи?
- По той же причине – на крышу мира взбирается лишь тот, кто слышит шаги Господина настолько ясно, что его уже ничто не остановит.
- И ты действительно думаешь, что те, кто поднимались туда, слышали шаги Господина?
- Понятия не имею, - равнодушно отозвалась она. – Это уже не имеет значения. Шагов все равно больше никто не слышит.
- Откуда ты знаешь?
- Потому что это шаги из другого мира, и этого мира давным-давно нет, и те, кто их услышал, умирают в своей запредельной страсти.
- Ты не можешь этого знать, - голос Арена опять выдал раздражение.
- Теперь нет. Я тоже больше не слышу шагов.
- Но откуда тебе знать, что это был именно Он…– неуверенно начал Дон
- Поверь мне! – резко отозвалась она. – Даже тень этого ты ни с чем не перепутаешь и никогда не забудешь!
И Дон опять, как всегда с нею, почувствовал себя нищим у двери, которые никогда не откроется.
Они выехали на рассвете, когда дорога была чуть влажной от первых капель дождя. У Дона ломило все тело, и он не выспался, у Мары был вид сосредоточенный и слегка раздраженный, а Арен был просто мрачен. Он долго изучал карту, а затем решительно повернул коня на северо-восток.
Почувствовав трещинку в отношениях с Ареном, Дон счел за лучшее поговорить с ним, и дать понять, что они близки, как прежде.
- Этот Отмеченный, Вальтазар, он - монах?
- Почти. Монахи не могут заводить детей, но он – обязан, чтобы было кого любить. Его семья живет в долине. Они разводят овец. Сам же Вальтазар стал библиотекарем Приюта…
- Удивительно. Монах верит в Господина и его жертву, и одновременно – в легенду, которая говорит совершенно о другом….
Арен не успел ответить.
- Людям вообще свойственно искать компромисс между тем, во что хочется верить и тем, что есть, - неожиданно ввернула Мара.
Дон даже не оглянулся.
Привалов они не устраивали, ели на ходу, и во все глаза смотрели, как меняется ландшафт. Сначала закончились аккуратные квадратики полей, потом начали появляться холмы – такие четкие и яркие, что, казалось, они написаны на синем холсте неба масляными красками. Дорога постепенно поднималась вверх, и перед глазами мелькали склоны, покрытые цветами. Еще через час холмы начали превращаться в горы, а среди цветущих полей стали появляться сосны – совсем не такие, как на равнине. Эти деревья были словно из другого мира – высокие, гордые, с длинными стволами без единой ветки и с пышной шапкой кроны на самом верху.
- Тоже любишь их? – Дон поймал совершенно необычное, восторженное выражение лица девушки.
- Словно вернулась домой, - глухо отозвалась она. – Наша деревня стоит на узкой полоске земли – впереди море, позади горы. И я никогда не поднималась высоко – не было надобности. Теперь время взять свое.
- Я тоже никогда не был в горах, и боюсь, что они здорово меня потреплют, - он улыбнулся.
- У нас нет выбора, - раздраженно бросил Арен. – Мы просто должны успеть, – он скользнул взглядом по вершинам.
Мара еле заметно вскинула бровь. Выражение лица ее сразу стало оценивающим и насмешливым.
- Ты, все-таки, не веришь…, - Дон удивлялся сам себе – как он научился безошибочно читать ее лицо.
- Я не знаю. Я не знаю маршрута, по которому движется Каэр. Я не знаю, какая дорога нам предстоит. Я не знаю ничего, и я очень удивлюсь, если мы успеем. Но, еще больше меня удивляет наш капитан.
- Арен? А что с ним?
Она повела плечами.
- Не важно. Если я права, то ты сам увидишь. Если не права – забудешь.
Дорога все поднималась, и теперь они ехали между холмов по еле заметной тропе, а совсем рядом проносилась мутная речушка. Дон поглядывал на попутчиков, и замеченное заставляло его выпрямляться и следить еще внимательнее. Мара, конечно, была права. Он еще не понял, что и как, но с Ареном что-то происходило – еле заметно изменились лицо и жесты, что-то стало с его взглядом. Единственное, что мог сделать Дон – это просто поговорить с ним, вызвать реакцию, чтобы прояснить хоть что-нибудь. Он и сам себе казался навязчивым, уставая от необходимости завязывать разговор, но не мог остановиться.
- Желающие получить истину идут именно этой дорогой?
- Желающим получить истину все равно куда идти, - опять вмешалась Мара, - раз они ничего не знают, что толку искать направление?
Арен даже не услышал их. Мысли его были заняты женой и дочкой. Он скучал по первым улыбкам дочери и податливому телу жены, он мечтал о сыне и больше всего на свете хотел вернуться домой. Дома – теплый, только из печи хлеб, тюльпаны в саду, старая ограда, которую давно пора поправить. Дома, солнце, вставая, освещает башни лучшего на свете города, и в фонтанах на площади появляется радуга. Мир, ради которого стоит умереть.
А здесь – суровы е горы, пронизывающий ветер, сумасшедшая служанка и сходящий с ума, ей под стать, Дон.
- И как долго это терпеть? – Дон хотел лишь пошутить, чтобы как-то разрядить все нарастающую мрачность, но Арен дернулся так, словно его ударили под дых.
Почти полминуты он подбирал ответ.
- До темноты мы к Вернону не доедем. Придется ночевать где-то в лесу.
- И хорошо, - с некоторым недоумением отозвался Дон. – Что же здесь плохого?
- Мы слишком медленно двигаемся! – резко ответил Арен.
- Лошади устали, - голос Мары, подчеркнуто тихий и спокойный, вдруг прозвучал почти вызывающе.
На мгновение Дону показалось, что Арен сейчас закричит, но наваждение так же бесследно прошло. Почти до самой темноты они ехали в молчании.
Закат изменил горы и тропы – стало холодно, вершины скрылись во тьме, а бледная луна лишь чуть очертила верхушки сосен. Путники расположились подальше от реки, устроившись под небольшим пригорком. Расчистив место от камней, они выкопали углубление для костра, и начали собирать хворост. Делали все быстро и молча, и Дону осталось лишь удивляться, откуда взялась эта поразительная слаженность в их действиях. После ужина всех начало клонить в сон.
Первой заснула Мара, Дон начал широко зевать, и только Арен продолжал сидеть в той же напряженной позе – словно что-то силился вспомнить. Поворочавшись с бока на бок, Дон не выдержал и снова сел к огню.
- Что тебя так мучает? – он постарался спросить как можно мягче.
- Я не вернусь, - глухо отозвался Арен. – Я не просто это чувствую, я это знаю совершенно точно. И, знаешь, что самое жуткое, - быстро добавил он, не давая Дону возможности сказать положенные слова, - что мне наплевать. Я просто хочу выщемить этого сукина сына. И все. Не зависимо от того, чем заплачу за это… Даже осознавая, что я никогда ее не увижу, Дон, понимаешь, больше никогда. Я больше не прикоснусь к моей Анне… Моя дочь вырастет без меня…
- Значит, тебе, все-таки, не наплевать, - Дон был так удивлен, что в голове у него установилась какая-то глухая вязкая пустота.
Арен подался вперед:
- Если мне будет не наплевать, я вообще не смогу двигаться. Пусть мне лучше будет наплевать на то, чем это для меня кончится… Но я так люблю ее, Дон, и так смертельно боюсь – за нее, за дочь, за мир, в котором она живет.
Дон слушал, и никак не мог понять – он уловил что-то важное в его словах, зацепился за что-то в самом начале, а теперь пояснения Арена лишь погребали под собой это важное, делая вещи совсем не тем, чем они были изначально.
- Если даже ты боишься, то, как же тогда должен бояться я…? – ему опять пришлось приложить усилие, чтобы слова звучали естественно.
- Должен, - почти зло согласился Арен. – Но почему-то не боишься. Наверное, потому, что тебе нечего терять, или потому что ты уже смирился с фактом своей смерти… А я никак не могу понять, почему я должен умереть.
- Все должны умереть.
- И ты с этим смирился?
Дон пожал плечами. Весь разговор вдруг показался ему бессмысленным и жалким – он сам, выжимающий из себя сочувствие, Арен, упивающийся своими терзаниями и жалостью, и только Мара не сотрясает воздух, а просто делает то, что хочет, так хорошо, как может. Он невольно перевел взгляд на фигуру спящей девушки, свернувшейся калачиком недалеко от огня, и вдруг выпрямился, сообразив, что же такого было в словах Арена.
Тогда, в начале разговора, он проговорился о своем всепоглощающем желании поймать Каэра. И наплевать на свою смерть ему было не потому, что он готовился пожертвовать собою ради обожаемой жены. Арен сам себя обманул и утешил. Это же просто Дикая Охота, та самая одержимость, о которой с такой обреченностью говорила Мара. И теперь Арену нужен Каэр, как Охотнику нужна Жертва. Только ради возможности получить жертву, он готов положить свою жизнь, ибо по сравнению с Дикой Охотой ничто не имеет смысла. А он сидит и рассказывает сам себе сказки… У него из-под ног выдернули мир, Арен предал сам себя своей страстью, и, все-таки, продолжает себя убеждать, что все по-прежнему!
Какие странные существа – люди!
С этой мыслью Дон заснул, а проснулся с ощущением, что он что-то нашел – всепоглощающе прекрасное. Мара уже сидела у костра и что-то помешивала в котелке.
- Выспалась? – спросил он, тщетно подавляя зевок.
- Почти. Под утро замерзла, когда огонь потух.
- Надо было прийти ко мне погреться, - он сказал, и удивился, насколько естественно и невинно прозвучали эти слова.
- Надо было, - так же естественно ответила она, а потом хитро улыбнулась. – Просто в темноте я боялась перепутать тебя с Ареном…
Оба хихик нули. Дон подобрался к огню.
- Тебе здесь нравится?
- Очень. Я обязательно вернусь в горы.
Она знала, что не умрет. Она знала, что вернется. И ей нечего было бояться. Дон рассматривал очень правильный, красивый профиль, и думал, что, возможно, если она загорит еще немного, то шрамы будут не так заметны. А если она позволит волосам отрасти, то станет похожа на девушку – вполне симпатичную, только слишком худую и угловатую. Впрочем, если она еще и…
Он покачал головой, отгоняя наваждение.
- Мы сумеем его догнать?
- Возможно, - безмятежно ответила она, и на лице ее появилось то самое отсутствующее выражение, которое одновременно пугало и притягивало Дона. – Какой смысл все время спрашивать меня об этом? Я же сказала, что не знаю. У меня появляется чувство, что ты сверяешь по мне часы…
Он немного смутился.
- Скорее, пытаюсь проверить, можно ли это сделать…
- Зачем? С твоими часами все в порядке.
Дон почти улыбнулся, но его прервал раздраженный голос Арена:
- Нужно было меня разбудить!
- Хорошо спал?
- Голоден.
- Давайте миски, - Мара склонилась над котелком.
Арен осторожно зачерпнул, попробовал, и лицо его посветлело:
- Ты, действительно, умеешь готовить.
Она едва заметно повела плечами:
- Я ненавижу готовить.
- И при этом была кухаркой у Торэмена?
- У меня не было выбора.
Тропа так же медленно вела вверх. Кони двигались неторопливо и неуверенно. Дороги были для них непривычны, и чувствовалось, что долго они не протянут. Арен мрачно заметил, что это не имеет значения, так как скоро их все равно придется оставить - они не пройдут отвесными горными тропками. Был почти полдень, когда возле громадного валуна Арен свернул с тропы.
- Молитесь, чтобы он никуда не переехал…
- Очень вовремя, - буркнула Мара, оглядываясь.
Еле заметная дорога уводила в глубь леса. Еще четверть часа они ехали вдоль ручья, отмахиваясь от комаров, и, неожиданно, выехали на поляну, посреди которой обнаружился сруб, стоящий на каменном фундаменте. Вокруг были вколочены шесты, между ними натянуты веревки с болтающейся на них разнообразной снедью – от грибов до рыбы.
- Хозяин…, - уважительно проговорил Дон, спешиваясь.
Арен приоткрыл тяжелую дверь:
- Вернон!
- Возможно, он на охоте, - своим обычным бесцветным голосом проговорила Мара, по-кошачьи обходя вокруг дома.
Дон начал расседлывать коней:
- Мы можем рассчитывать на обед?
Арен присел на ступени. Внезапно он почувствовал всепоглощающую усталость. Казалось, только мысль о Каэре не дает глазам закрыться.
- Большая часть этих запасов идет монахам в обитель. Вернон потому и спустился с гор, что решил, что от него так будет больше пользы.
- И он, безусловно, прав, - Мара легла прямо на траву.
- - Это не тебе судить, - резко отозвался Арен. Он чувствовал поднимающееся откуда-то из живота раздражение, и никак не мог с этим справиться.
- Не мне, - равнодушно ответил а она. – И раз мое слово ничего не значит, почему же ты кидаешься меня исправлять, и что именно ты хочешь доказать?
Дон предостерегающе поднял руку.
- Это нелепейшая тема для спора. Вы же оба почти ничего об этом не знаете, так есть ли смысл в вашем споре?
- Смысла – нет, - чуть быстрей, чем следовало, ответила Мара, - но в нем очень много значения…
У Арена заходили желваки на скулах, но он смолчал. Дон укоризненно взглянул на девушку, и начал ходить вокруг сруба. Намотав так несколько кругов, он остановился напротив Мары.
- Помоги мне почистить лошадей!
Она встала с явной неохотой. Дон уже успел заметить, что к лошадям она относится так же, как к Арену – лишь терпит и использует по мере необходимости, что, в общем-то, довольно странно для деревенской девочки.
И тут в голову ему пришла странная мысль:
- Охотники часто использовали лошадей?
- Нет, - она опустила скребок. – Почти никогда. Лошади пугливы, далеко не везде пройдут, да и защищаться они не умеют. Охотник рассчитывает только на себя.
Дон взял у нее из руки скребок:
- Даже в этом ты хочешь быть как Охотник?
- Нет, - медленно ответила она. – Я не хочу быть как он. Я хочу быть им, но…
- Но ты и есть Охотник, и ты абсолютно веришь легенде , - еле слышно ввернул он.
Она покачала головой:
- Я не верю. Я должна верить.
Хозяин дома появился внезапно – словно лес выпустил призрака. Вернон оказался худым и угрюмым мужчиной, совсем не старым, но не оставляющим впечатления молодости.
- Давно же мы с тобою не виделись, - неожиданно тонким голосом проговорил он, обнимая Арена. – Что за нужда привела тебя? Жена здорова?
Лицо Арена осветилось.
- У меня дочь родилась, Вернон! Моя девочка такая красавица!
Вернон еще раз обнял капитана.
- Поздравляю! Поздравляю, счастливейший из мужчин!
- Самый счастливый на свете, - подтвердил Арен, и лицо его тут же потухло. – Нам очень нужна твоя помощь.
- Вы голодны? – Вернон перевел взгляд на Мару, и нахмурился.
- Не слишком, но…,
- Вот и пообедаете, за едой расскажешь, - и Вернон приглашающим жестом открыл дверь.
- Нечего тут рассказывать, - Арен энергично жевал кусок хлеба с маслом. – Нам нужно в монастырь, и как можно скорее. Твоей заветной тропой. На Отмеченного началась охота. Скоро до Приюта доберется совершеннейший безумец, одержимый лишь одной мыслью – убивать.
Мара смотрела, как медленно по столу растекается молоко, которое мгновение назад было в кружке Вернона.
- Я никогда не думал, что мне придется…
- Выполнять свои обязанности стража? – с еле слышным сарказмом закончил Дон.
Арен нахмурился. Вернон перевел взгляд на Мару.
- Я не знал, что у вас теперь служат женщины, - неловко проговорил он.
- Она лишь помогает его выследить, - сухо ответил Арен.
Мара даже не шевельнулась. Еще мгновение Вернон изучал ее лицо.
- Поступь Господина?
Она кивнула.
- И после этого ты стала чувствовать след? – продолжил Вернон. – Господин помогает и указывает тебе путь? - Пальцы его нервно двигались по столу.
- Нет, - безмятежно ответила она. – Никто не помогает мне, и я ничего не знаю о вмешательстве Господина. Я не чувствую след.
- Но как же ты помогаешь выслеживать охотящегося ?
И тут на лице ее появилось то выражение, которое Арен уже однажды видел, и возненавидел на всю оставшуюся жизнь – смесь жалости и презрения.
- Даже Господин не может помочь в этом, ибо Охотника нельзя выследить. Он непредсказуем – и этим отличается от жертвы, которая вечно ходит по собственным следам.
Было отчетливо слышно, как капает молоко. С перекошенным лицом Вернон неловко встал.
- Вам придется оставить лошадей. Дорога короче почти втрое, и в десять раз тяжелее…
- Мы готовы, - Арен отряхнул крошки с колен.
Мара продолжала смотреть, как стекает молоко.
Они начали подъем по почти высохшему руслу ручья. Вернон рассказал, что весной, когда тают льды, здесь течет целый поток, грязный и мутный, сильно мелеющий к концу лета. Мара, стараясь ставить ноги на ребра камней, чтобы не поскользнуться, размышляла о том, что ее сапоги долго не протянут. Дон, идущий след в след, невольно восхищался ее легкостью, и надеялся, что сумеет ее поймать, если она поскользнется.
Дорога пошла резко вверх. Вернон по-прежнему шел очень ровно, даже дыхание не сбилось, лишь иногда он оглядывался на девушку, и на лице его появлялось странное выражение. Через несколько часов подъема, когда даже Арен начал спотыкаться, Вернон замедлил шаг.
- Женщина устала. Вам нужно остановиться.
- Она не устала. И она не остановится, - отрезал Арен. – Мы и так потеряли слишком много времени.
- Арен!
- Нет. Пока мы можем, мы будем идти.
Дон успел поймать отчаянный взгляд Мары.
- Ты же взяла это на себя – так неси…
Следующие несколько часов единственное, о чем могла думать Мара, – это дыхание, которое она безуспешно пыталась контролировать. Ей все время хотелось сделать глубокий вдох, и все время было ощущение, что воздуха не хватает. Она бы смертельно устала, даже если бы просто шла по мощеной улице, а карабкаться вверх, хватаясь за ломкие колючие ветки, и чувствуя, как под ногами осыпаются камни, было самым болезненным способом умереть. Она мечтала упасть и больше никогда не встать, но упорно продолжала идти вверх, думая, как бы сейчас улыбался Торэмен, глядя на ее усилия. В какой-то момент, она подумала, что связки сейчас порвутся, и она просто не сможет больше шевелить ногами, но все так же шла, стараясь не вспоминать об изматывающей усталости.
Ее спас Дон – просто повалившись на траву где-то под сосной на относительно ровной площадке. Мара, схватившись за ствол и согнувшись вдвое, пробовала отдышаться. Сесть она не рискнула – зная, что если сейчас опуститься на землю, то встать не сможет. Арен обернулся: губы у него посерели, а глаза, напротив – были красными. Он дышал часто и неглубоко.
- Можешь тут меня закопать,- выдохнул Дон, - но вставать я не намерен. Арен, нам нужен отдых !
И Арен медленно повалился на траву рядом. Мара тихо съехала по стволу, и обхватила голову руками.
- Это с непривычки, - спокойно проговорил Вернон. Он почти не запыхался.
Дон закрыл глаза.
- Дальше будет хуже?
- Да. Крутой подъем.
Никто не шевельнулся.
- Зато у вас есть шанс, - было слышно, как Вернон старается, чтобы его голос звучал ободряюще. – Даже верхом, двигаться по дороге он будет медленно – там этой зимой сошло несколько лавин, и до сих пор не все расчистили.
- Это радует, - еле выговорил Дон.
У Мары опять появилось то самое, отсутствующее выражение лица, словно она что-то высматривает.
- Давайте хоть костер разведем, - Дон хотел как-то отвлечь ее. – После еды и чая должно стать легче.
- Только побыстрее, - буркнул Арен, и поймал внимательный взгляд девушки. – Что?
- Удивительно, как яростно люди стремятся к смерти, только для того, чтобы победить, - тихо ответила она.
- Мара!
Арен сел.
- Для тебя невыносима мысль, - с непривычным сарказмом проговорил он, - что кто-то может тебя обыграть, опередить? Боишься, что в деле охоты я лучше тебя?
Она медленно подняла голову:
- Быть в деле охоты лучше меня, для тебя означает только одно – смерть.
- Почему ты так убеждена, что он не убьет тебя ? – в голосе Арена клокотала ярость.
- Потому что ты уже знаешь, что он убьет тебя …
Кажется, целую вечность Арен думал над этим ответом, а потом развернулся к Дону:
- Ты сказал ей! Зачем ты сказал ей!!!
- Я клянусь, я ни о чем не говорил! Я вообще не понимаю, о чем сейчас речь! Что я мог ей сказать? – Дон в растерянности крутил головой.
- О том, что я чувствую, что он убьет меня!
И стало тихо.
- Арен…, - начал Вернон, но капитан лишь глянул на него, и опять стало тихо.
В этот момент Дон почти ненавидел Мару – то, как она безошибочно все это поняла и почувствовала. И воспользовалась своей силой.
- Ты не охотник! – Арен почти выплюнул эти слова. – Стараешься что-то нам доказать? Даже если ты догонишь и убьешь его, когда мы уже будем мертвы, никто и ничто не сделает тебя Охотником. Ты будешь просто убийцей. Убийцей убийцы, - и он стер слюну, стекающую из уголка рта.
Мара наклонила голову, словно прислушиваясь. На лице ее отчетливо читалась жалость, смешанная с каким-то странным любопытством.
- Я ничего не хочу доказать. Доказательства не имеют смысла, если Господин не смотрит на этот мир. Я просто услышала шаги уходящего. И теперь любые ожидания и надежды не имеют смысла перед лицом этой великой свободы. Мне уже не нужно ничего искать. Я просто следую за своей страстью, владею ей, и делаю так хорошо, как могу. Что именно и кому я должна доказать?
На мгновение Дону показалось, что Арен сейчас зарычит и перегрызет девушке глотку, но вдруг почти завизжал Вернон, и Арен невольно подался назад.
- Замолчи немедленно! Ты не служишь Господину, ты слушаешь лишь себя, и ты переполнена гордыней! Неужели вы не видите, - размахивая руками, он повернулся к Дону, - она заморочит вам голову, совратит вас с истинного пути, и заставит думать о смерти! Женщина должна давать жизнь, а не отнимать ее! Вы одержимы ложной надеждой, что она поселила в вас.
- И что это за надежда? – так спокойно, как мог, проговорил Дон.
- Надежда жить без Господина, - Вернон уже не визжал. – Самая порочная из надежд, ибо никто не может жить без Его присутствия – без Него жизнь не имеет смысла. Жизнь без Него превращается в вечную погоню за вседозволенностью осуществления своих желаний.
И тогда случилась поразительная, нечеловеческая вещь: Мара расхохоталась. Дон первый раз слышал, как она смеялась – и, кажется, он никогда не слышал такого искреннего и звонкого смеха.
- Какие же желания ты, монах, хотел осуществить? Богатство? Слава? Любовь женщин? Власть? Что Господин помешал реализовать тебе? И что дал взамен? Свою любовь? Счастье? Убежденность в правоте?
Вернон хотел ответить, но лишь глотал воздух, как несколько минут назад его попутчики.
- Я не знаю, насколько щедр был твой Господин с тобой, но мне он дал только одну вещь – возможность прожить всю эту безумную жизнь, больше не слыша шагов! Погрязая в мире, который каждый своим вздохом все дальше от Него! - Мара встала, и вскинула голову. - А вы, люди, никогда не слышавшие Его шагов и не ощущавшие Его присутствия, почему-то именно вы так любите рассуждать о необходимости Его существо вания и ежеминутном нахождении Его в этом мире. Наверное, потому, что те, кто воистину слышат Его шаги, никогда не скажут об этом… У тех, кто слышал Его, больше нет другой страсти и иных желаний, кроме того, чтобы последовать за ним, по этим шагам – туда, в беспредельное, за грань этого мира, - голос ее изменился. - И тем, кто видит этот путь, Господин уже не нужен – они сами станут Господином – если только сумеют прорваться. Что, по сравнению с этой целью, желание славы или богатства? Что, по сравнению с этим, рассуждения о том, что есть Господин, и какова Его роль в этом мире? Кому может быть интересен этот человеческий мир с человеческими желаниями, если можно открыть дверь в неведомое?
- Безумна! Совершенно одержима! – губы Вернона дрожали.
Два капитана неподвижными глазами смотрели на стоящую девушку. Мара была как натянутая струна и сверкающий меч – словно весь мир на долю мгновения собрался в ней. Эта вспышка делала ее почти сумасшедшей – она никогда так не говорила и не смотрела – словно кто-то вынул пробку из бутылки с забродившим вином. Он пугала и подавляла – будто за ее спиной встает запредельное.
У Арена было такое чувство, что его ударили в солнечное сплетение, удар все длится и длится, а он никак не может от этого закрыться. Он ненавидел ее. Готов был каждое слово засунуть обратно в глотку, но удар был бесконечен. Он знал, что она права – ему не нужны были никакие доказательства. Она дала имя всему тому, что бурлило под тонкой коркой разума. Человеческого разума. И всем своим человеческим разумом он ненавидел каждое ее слово, разрушающее этот разум.
Дон стоял, смотрел, и не мог поня ть, что сейчас сделает – то ли засмеется от радости, то ли заплачет от счастья – все было настолько просто и легко, все так встало на свои места, что хотелось петь. Все ответы лежали на поверхности. Вырваться! Пройти по шагам! Быть свободным и больше не бояться – умереть.
Очень медленно Вернон опустился на колени и начал молиться – за потерянные души, преисполненные гордыни и отказывающиеся от прозрения.
Ели в молчании. Лицо Мары снова угасло, став таким же невыразительным и равнодушным. Эта вспышка истощила ее, и теперь она напоминала Дону мертвого светлячка. После обеда легче не стало, да и тропа опять пошла резко вверх. От боли и усталости Дон даже думать не мог – только дышать и шагать, шагать, шагать. Чтобы не сойти с ума от этого движения и постоянного ощущения собственного тела, он старался смотреть на сосны и на небо, не опуская глаза на дорогу.
И когда он уже почти выдержал, у него получилось наслаждаться этой красотой вокруг, подъем вдруг закончился. Вернон остановился, и, не глядя на попутчиков, указал на виднеющиеся башни:
- Приют Двенадцати!
К Приюту они бежали, задыхаясь и сплевывая. Чем ближе они были, тем отчетливее становились башни, вырубленные прямо в скале. К тяжелым кованым воротам вела широкая удобная тропа, после тяжелой дороги показавшаяся Дону какой-то неестественной.
Арен яростно заколотил в ворота:
- Именем Короля, откройте!
- Кто нарушает покой слуг Господина? – донесся зычный голос.
- Я – капитан королевской гвардии, у меня особые полномочия и я…
- Открывай, брат Джон, - визгливо проговорил Вернон. – Разве вы меня не узнали? Я ручаюсь за этих людей.
- Брат Вернон! Мы не ждали тебя так рано, - и тяжелая створка приоткрылась.
- Доброго тебя дня, брат, - Вернон протиснулся в ворота, и дал знак попутчикам следовать за собой. – Нам немедленно нужно поговорить с настоятелем и библиотекарем. С Вальтазаром все в порядке?
- Что за день сегодня! – всплеснул руками румяный монах. – За час до вас примчался королевский гонец. И все здоровы, спасибо…
Дон с Марой переглянулись. Арен облегченно вздохнул:
- Успели!
Разговор с отцом настоятелем был коротким, и, по сути, повторял послание гонца: никого не впускать, с Вальтазара глаз не спускать, всех, приходящих к Приюту, показывать Арену, после чего гнать с молитвами и благословениями в какое-нибудь место, где нет библиотекаря. Вальтазара не выпускать ни при каких обстоятельствах. Свою речь Арен закончил размахиванием грамотой об особых полномочиях и прямыми угрозами: если хоть одно из распоряжений будет нарушено, и с библиотекарем что-то случится, от Приюта не останется камня на камне.
Настоятель был сух, лыс и мрачен. О многом, видимо, он и сам догадывался, еще больше было в словах Арена, потому с каждым словом он становился все мрачнее. Когда капитан умолк, настоятель вознес бурную молитву Господину и спросил, чем еще он может быть полезен.
- И что теперь? – спросил Дон, когда они вышли из кельи настоятеля.
Мара молчала, и даже не смотрела по сторонам.
- Есть, спать и ждать. Он появится со дня на день.
Дон оглянулся на Мару. Лицо ее по-прежнему ничего не выражало.
- Как скажешь.
Им выделили три крохотные кельи, куда и принесли ужин. Как объяснил настоятель, не стоит гостям есть в трапезной, вместе со всеми, и смущать монахов мирской одеждой, девицей и оружием.
После ужина они направились знакомиться с Вальтазаром.
Библиотека занимала весь первый этаж и подвал Центральной башни. Проходя мимо рядов книг, Мара не могла поверить, что со всем этим справляется один человек. Вальтазар сам вышел к ним навстречу, оказавшись полным мужчиной средних лет, с лицом мягким и приятным, с высоким лбом и почти без подбородка. Он приветствовал пришедших с такой радостью и гостеприимством, словно они были самим близкими его друзьями, пришедшими на пир.
- Я рад, так рад, - беспрестанно приговаривал он, заботливо усадив все еще не пришедшую в себя от усталости Мару. – Мы так редко видим здесь новых людей. Для нас один гонец – целое событие, а что уж говорить о трех посланцах короля! Вы просто обязаны рассказать о том, что сейчас происходит в Белларозе! Все последние события, самые шумные скандалы, цены на хлеб и лошадей, модные прически… Мы ведем летопись, и я стараюсь записывать абсолютно все, что доносят до нас посетители.
- Вам было бы намного проще, если бы вы жили в городе, - удивленно отозвался Дон.
- В городе нам было бы не до того, - рассмеялся Вальтазар.
Дон вежливо улыбнулся в ответ. Он смотрел на невысокого монаха, размахивающего руками, и никак не мог поверить, что именно этот человек является одним из столпов мира – до такой степени он выглядел обычным и предсказуемым.
Мара словно прочла его мысли, и ее ответ сложился в одно слово, которое Дон скорее угадал по движению губ:
- Жертва.
Идеальная жертва. Простая, медлительная, просчитываемая на годы вперед.
- Вальтазар, а почему ты стал монахом?
Библиотекарь покраснел:
- Да я, в общем-то, и не монах. Не сильно хотел им быть… Я просто люблю книги – этот запах, и странички, и корешки из кожи, и то, что можно писать…, ну, вы понимаете. Все эти волшебные истории о том, кто кого убил, и кто на ком женился. Вернон меня сюда привел, и это самое лучшее место, из всех, где я бывал. К тому же, внизу, в деревне, у меня живут жена и дети, и я могу…
Мара уже не слушала. Лишь покидая библиотеку, она поинтересовалась старинными рукописями, написанными до Великой Жертвы и Изгнания Зла. Смутившись, Вальтазар ответил, что имеется всего несколько таких рукописей - потому что монахи никогда специально не покупали подобные нечестивые работы.
Она кивнула, и, выйдя из библиотеки, направилась к ступеням, ведущим на башню. Поколебавшись мгновение, Дон последовал за ней. Арен, смерив их хмурым взглядом, начал спускаться в свою келью.
Кутаясь в толстый плащ из грубой шерсти, полученный от монахов, девушка смотрела на дорогу, которая с трудом угадывалась в туманном свете восходящей луны.
- Ждешь? – Дон оперся на каменную кладку.
- Жду, - она еле улыбнулась. - Я так устала за сегодня, думала, лишь поем и сразу упаду на постель, а теперь посмотри на меня – я все еще могу стоять и смотреть на луну.
- Смотреть на луну, - эхом отозвался Дон.
Они смотрели, как медленно проступают очертания гор, и серебрятся снега на вершинах, а дорога становится все яснее и призрачнее. Дон дышал, тихо и глубоко, стараясь каждым вдохом запомнить это мгновение абсолютной тишины.
- Вернон уже ушел?
Вопрос удивил его, и он не сразу нашел ответ.
- Я не знаю. Не видел.
В лунном свете лицо девушки казалось маской.
- Почему это так? Почему все думают, что это именно так?
- Мара? – он почти коснулся ее плеча.
У нее шевелились только губы:
- Почему люди убеждены, что без Господина их жизнь не имеет смысла? Почему они считают, что если признать его не-присутствие и безразличие к этому миру, то это даст им свободу – и эта свобода всегда будет свободой удовлетворять свои желания – порочные человеческие желания? Неужели никому в этом мире не пришло в голову, что путь не проходит лишь по двум дорогам – службы Господину или погружения в сердце тьмы?
- Я думаю, - очень медленно проговорил Дон, - что без Высшего жизнь, действительно, не имеет смысла.
- И поэтому она становится грязной и порочной?
- Нет. Наверное. Но почему-то в этой жизни получается именно так…
- Но ведь может быть и не так! – Мара опять зазвучала, как натянутая струна. – У меня не так, и Каэр – другой.
- Каэр – убийца, - негромко напомнил Дон. – И, разве именно Каэр и не идет по шагам Господина?
- Каэру не нужен Господин! Он сам хочет стать Господином – тем, кто создаст новый мир. Этот мир не имеет никакой ценности – ни с Господином, ни без него. С Господином, или без него, Каэр будет убивать. С Господином или без него я буду идти по следам моей жертвы. С Господином или без него в этом мире нет ничего интересного – только мелкие человеческие желания и крохотные дрязги. С Господином или без него, мне никогда бы не пришло в голову желать власти или помогать людям – это все лишь человеческие игры, и я не хочу в них играть. Какое значение перед моей страстью вырваться может иметь Господин, если мир, созданный Им, мне глубоко безразличен, и я не хочу жить в нем? Если Его воля не имеет надо мной власти, почему все убеждены, что моя свободная воля поведет меня по пути тьмы?
- Свободная воля Каэра ведет его к убийствам.
- Свободная воля Каэра ведет его к двери. Двери для одного. Там нет места Господину или любой из человеческих игр.
Мара вдруг замолчала, замерев, прислушиваясь к собственным словам, все еще звенящим в воздухе. Дон не заметил – он продолжал смотреть на дорогу:
- Убить другого – это человеческая игра?
- Если бы можно было обойтись без этого, он бы этого не делал. Неужели ты думаешь, это доставляет ему удовольствие или он пытается что-то доказать? - глухо ответила Мара. Она словно все еще пыталась что-то услышать.
- Без этого можно было обойтись, - твердо проговорил Дон.
- И умереть самому? Прожить свою жизнь в полной одержимости от невозможности вырваться? Утешаться тем, что эти двенадцать человек живут и счастливы, и будут размножаться дальше, любить и умирать? Жить в обществе жертв и каждый день высматривать в этом хоть какой-то просвет, хоть отблеск смысла? Найти себе Господина, поверить, что он здесь, и всю жизнь довольствоваться жалкой поделкой, зная, что реальность недоступна и единственный шанс потерян навсегда?
- Он убил твоего учителя, Мара, - очень тихо проговорил Дон, глядя прямо на нее. – Человека, которому ты многим обязана, и которого, наверное, любила.
- Ты говоришь не о Торэмене, - зло отозвалась она. – Ты сейчас играешь со мной в те самые человеческие игры, и взываешь к моему эгоизму, любви и моей человеческой тоске. Но имеет ли это хоть какое-то отношение к настоящему Торэмену? Что ты знаешь о его жизни? Что ты знаешь о его смерти?
И Дон опять ощутил всепоглощающую растерянность и пустоту. Он чувствовал ее правоту и не мог признать ее. Он знал, что она не права, и нужно что-то сказать, но не мог найти ответов. Словами она сплетала что-то нечеловеческое, против чего все человеческие аргументы казались нелепыми и смешными.
Он знал, что убивать людей, беззащитных и невинных, плохо, и убийца должен быть наказан. Но если стоит выбор между телесной смертью другого и вечной потерей себя в этом мире? Невозможность вырваться, полное отсутствие надежды, необходимость жить в одном и том же круге – среди жертв. Необходимость придумать себе Господина, чтобы не сойти с ума от отчаяния, и всю жизнь довольствоваться лишь плохой копией истинного, до которого ты больше ни когда не сможешь добраться, и будешь вечной жертвой.
Ад. Ад выглядит именно так. Он жил в этом аду, даже не понимая этого, пожираемый тяжелой тоской, до того момента, пока Мара не начала говорить про шаги. И все вдруг стало осмысленным. Просто из-за тени надежды – возможности посмотреть, как кто-то делает попытку прорваться, даже если эта попытка уничтожит все человеческое в этом мире.
И настоящий Ад случится тогда, когда выхода больше не будет. Совсем. Когда даже смерть сотен тысяч людей не откроет тебе дверь. И ты больше не сможешь двинуться. Не услышишь шагов и не увидишь Охотника. О, Господин! И Дон не выдержал – словно плотина прорвалась:
- Ты убьешь его? – заорал Дон, тряся ее за плечи. – Ты убьешь его? Убьешь?
- Я не знаю! Я просто хочу увидеть его, хотя бы еще раз увидеть…
Если бы Дон разжал руки, Мара упала бы прямо к его ногам. Но он только притянул сотрясающееся от рыданий тело, и начал медленно гладить по волосам, всем телом чувствуя каждый ее всхлип.
- Как, откуда мне знать? Как это решить? Если я убью его – я перестану быть Охотником, потому что в мире больше не останется жертв для меня. Но, если я дам ему уйти – то я все равно перестану быть Охотником – потому что Охотник не отпускает свою жертву – или он не Охотник.
- Видишь, для тебя нет никакой разницы…
- Но она должна быть! Разница для Каэра…
- И ты сделаешь так, как лучше для него? – он не мог поверить.
- Я не знаю! - выкрикнула она. - Я не хочу, чтобы он убил тебя, но и жить здесь я тоже не хочу. Я мечтаю, я вожделею убить его. Убить его после того, как он откроет дверь между мирами.
- И позволить жертвам умирать?
- И позволить жертвам умирать, - упавшим голосом повторила она.
- Тогда я сам убью тебя. Совсем скоро.
- Он убьет тебя раньше, - слезы все так же текли по ее подбородку, капая на его руки. – Я не знаю, что делать. Я не знаю, что сделаю. Но я так хочу жить!
- Я знаю, - приговаривал он, продолжая обнимать сотрясающееся тело. – Мы все так хотим жить. Каждая из жертв. Мои родители хотели жить, и прекрасная Вивиана, и дочурка Арена. Все, все в этом мире так хотят жить!
- Только не в этом мире…! – она все плакала и плакала.
- В этом мире… Я не представляю, как позволить умереть всем этим людям. И всем тем, кто умрет, если дверь откроется… И я не представляю, как мне жить, зная, что эта жизнь – лишь тень истины. Что же мне остается, чтобы не сойти с ума? – он говорил, уткнувшись лицом ей в волосы.
Наверное, он тоже плакал, сгибаясь от боли полного тупика. Позволить умереть миру ради истинного мира. Убить их всех. Не убивать их, спасти, убить одного одержимого, и бесконечно умирать в том же тупике. Выход, ему нужен был выход, чтобы не сойти с ума. Что угодно, что позволит хоть как-то действовать. Выход! - и Дон поднял голову, ослепленный надеждой.
Только один выход: верить, что легенда – лжива, и выхода уже нет. Что уже все кончено, он уже живет в аду, что действия Каэра уже бессмысленны, эти смерти никому не нужны, и капитаны королевской гвардии просто найдут и остановят сумасшедшего убийцу. Так просто. Просто признать, что ты уже живешь в аду, и выхода больше не будет. Легенда лжива. Ни Охотников, ни жертв. Не позволить больше никаких убийств – остановить самого обычного убийцу – как это делает Арен. Так просто. Просто мир.
Просто ад, переполненный размножающимися счастливцами, даже не представляющими, где они живут. Наступить на собственное горло и закрыть дверь.
Дон не знал, сколько прошло времени. Ему оставалось лишь держать Мару в объятьях, чувствуя пронизывающий ветер и смертельное отчаяние.
- Нам пора идти, - спустя долгое время своим привычным бесцветным тоном сказала она. – Ты замерз.
Эта неожиданная забота так его удивила, что еще мгновение он вглядывался в неподвижное заплаканное лицо. Вглядывался и думал, каким же красивым кажется это лицо во тьме, когда луна скрылась за облаками, и черты лишь угадываются. И ночью все ее шрамы теряют значение, а в объятиях остается просто красивая и очень стройная девушка. Всю ночь, всю длинную ночь… И он вздрогнул от понимания:
- Он любил тебя?
Мара замерла. На лице ее на мгновение появилось какое-то странное выражение.
- Нет.
- А ты его?
- Нет.
- Но что тогда было? Ведь это было, правда?
Она не отвела глаз – наоборот, очень долго смотрела.
- Я не знаю.
- Ты не хочешь знать.
- Я не хочу знать, - покорно проговорила она, и голос ее опять дрогнул.
В Приюте вставали рано, но никто не осмелился тревожить гостей до того момента, пока в ворота не постучали. Их было двое – совсем юноша и уже пожилой мужчина, выглядящий изможденным в разноцветных лохмотьях.
- Вставай! – рявкнул Арен, заглядывая в келью Мары. – Ты должна его опознать, хотя, по-моему, ни один из них даже отдаленно не похож на Каэра Алукарского.
Стараясь не зевать, девушка натянула серую рясу, и неторопливо пошла к башне, щурясь на солнце. На стене уже стоял Дон, вокруг которого нетерпеливо бродил Арен. Она остановилась рядом, высунулась между зубцами и еще несколько минут наблюдала.
- Ничего похожего.
Арен сделал знак рукой, и ворота приоткрылись.
- Я вот подумал, - осторожно начал Дон, - а что будет, если он не появится? Мы так и должны его ждать здесь?
Стало тихо. Арен смотрел на Дона, Дон – на Мару, а она – в пол.
- Почему ты думаешь, что он не появится?
- Я не знаю. Это просто предположение. Он ведь может и не приехать сюда, а сразу направиться в Восточный предел, - Дон продолжал коситься на Мару.
Она развернулась, подошла к каменным зубцам и начала всматриваться куда-то вдаль.
- Он появится, - убежденно проговорил Арен. – Я уверен. Чувствую, что он вот-вот будет здесь.
- Что-то не так, - голос Мары зазвучал пронзительно. – Я где-то просчиталась, - она повернулась к мужчинам и облизнула сухие губы. – Что-то сорвалось. Он обыграл нас.
Она продолжала смотреть поверх их голов, руки ее были скрещены на груди, а ветер рвал с плеч слишком широкую рясу. Вся фигура девушки выражала такое отчаяние, что Дон невольно прикрыл глаза.
- Где он смог нас обыграть? – голос Арена, на удивление, сейчас походил на голос самой Мары.
Она даже не услышала вопроса – так и стояла, всматриваясь в горизонт .
- Проклятье! – только и сказал Дон.
- Ты тоже считаешь, что нам нет смысла ловить его здесь? – было слышно, с каким трудом Арен сдерживает ярость.
- Я не знаю! Мне неоткуда это знать! – и в голосе ее послышалось нечто, напоминающее раскаты грома.
Дон стоял между ними, и никак не мог поверить глазам: настолько эти двое были сейчас похожи друг на друга – яростные, одинокие, сосредоточенные и горящие одной одержимостью – взять, поймать, достать хоть из-под земли. Вожделеющие так сильно, как только Охотник может хотеть свою жертву. Дикая охота, не знающая удержу.
У Дона опять было чувство, что кто-то сдернул пелену с глаз – все было так пугающе ясно, что теперь он мечтал о слепоте. Он отчетливо видел страсть в них, и не находил ее в себе. В нем самом было только одно желание – тихое, робкое и невозможное – просто поговорить с Каэром. Поговорить и выжить. Всего-навсего. Почти полный абсурд.
- Давайте останемся еще на день, - с трудом проговорил он, и звуки его голоса погасили огоньки одержимости в глазах Арена. – Мы отдохнем и примем решение завтра утром.
Медленно-медленно, не отрывая взгляда от Дона, Арен кивнул. Мара осталась неподвижной.
День тянулся медленно. Дон бродил среди монахов, разглядывая лица и пытаясь составить истории их жизни. Арен почти все время проводил в келье, рассматривая карты, планы и списки. Губы его беззвучно шевелились.
Мара, исполняя просьбу настоятеля поменьше попадаться на глаза монахам, спустилась к Вальтазару. При ее появлении монах, до этого читавший книгу, ушел так быстро, словно за ним явилась сама смерть. Вальтазар же встретил ее так же радушно, как и при знакомстве.
- Вас интересуют летописи?
- Нет, скорее старые рукописи, я понимаю, что у вас их немного, но…
- Ну, конечно, - и Вальтазар, подхватив ее под руку, потащил куда-то в самый дальний угол зала. – Вы сможете кое-что найти здесь.
Мара ошеломленно смотрела на широкие полки, идущие до самого потолка.
- Так много, - растерялась она, - я не думала…
На лице Вальтазара отразилось глубочайшее недоумение.
- Много? Но, милая госпожа…. Ах, простите, именем Господина мою грубость, я просто позабыл, как вы ограничены во времени. Может, вы ищете что-то конкретное?
- Нет, я просто…, - и вдруг резко повернулась к библиотекарю. – Да, ищу. Меня интересует дверь для одного. Вы об этом слышали?
Библиотекарь засиял, как полуденное солнце в безоблачный день.
- Ну что вы, госпожа, это же известнейшая вещь, название клятвы Охотника.
- Что? Известнейшая? Но почему тогда…
- Сейчас-сейчас, - Вальтазар суетливо перебирал свитки. – Где-то у Януса Темного это было, очень просто и понятно. Ага, конечно, - и он вынул небольшой ветхий свиток. – Вот, глядите.
Мара, присев на скамью, бережно развернула свиток и впилась глазами в витиеватые строчки. Она читала их так долго, что Вальтазар с тревогой тронул ее за рукав.
- Госпожа? Вы разобрались с записями?
- Все в порядке, - с трудом проговорила она, разжимая руки и отпуская свиток. – Я почти поняла. Мне просто нужно еще немного…
- Вы можете….
- Нет, не свиток. Другое. Не важно. Спасибо. Вы очень помогли, - запинаясь, проговорила Мара, и медленно вышла из библиотеки.
Капитаны стояли у крепостных стен, разглядывая дорогу. Арен, как обычно, был мрачен, а вот Дон просто светился от счастья.
- Случилось что-то хорошее?
- Жизнь, наверное, - он улыбнулся. – Я помогал монахам. Мы ходили за грибами, разбирали запасы, и складывали в поленницу дрова. Жизнь так прекрасна и разнообразна. Я не хочу, чтобы это кончилось… И здесь не хватает детского смеха…
Едва заметная улыбка появилась на лице Арена.
- Моя дочь уже смеется…
- Когда ты вернешься, она, наверное, будет уже ползать, - весело подхватил Дон. Его ночные мысли и переживания казались теперь дурным сном – этого не было, ничего не было. Есть лишь этот мир – с горами, грибами, небом и хорошими людьми вокруг.
Улыбка Арена стала шире. Лицо Мары осталось неподвижным.
После ужина Арен вернулся к своему мрачному состоянию, ставшему уже привычным.
- Я думаю, - объявил он, остановившись в дверях кельи и глядя на Мару в упор, - мы должны ехать в Восточный предел. Подозреваю, Каэр снова нас обошел, обманув видевшего его торговца и, тем самым, направив нас по ложному следу. Не удивлюсь, если мы и к леснику опоздаем, хотя у нас есть шанс, что в лесу его никто не найдет – ни мы, ни Каэр.
- Да, - глухо отозвалась Мара. – Он нас обошел. Здесь нет смысла оставаться…, - она оглянулась, - и все-таки…, - голос ее потух, а черты лица снова заострились.
- Он так сильно задел ваше самолюбие? - Дон подошел к крохотному окошку, и попытался рассмотреть закат.
- Дон!
- Я тоже капитан, и ты не можешь мне приказывать.
- Что-то не так, здесь что-то не сходится…, - Мара вышла, продолжая бормотать себе под нос.
Они выехали на рассвете, когда в небе полыхают воздушные замки. В монастыре им дали маленьких выносливых лошадок, которые, даже груженые поклажей, резво двигались по широкой тропе.
- Может, мы его встретим, - без особой уверенности проговорил Дон. Мрачные лица попутчиков его угнетали. Он был влюблен в воздух и горы, и в этот длинный спуск в долину, и в собственное ожидание моря, которое рано или поздно будет на их пути.
К обеду лицо Арена тоже немного разгладилось. Сидя у костра и помешивая травяной чай, Дон с улыбкой вспоминал жизнь в монастыре. Ему искренне хотелось отдать свои радость и хорошее настроение попутчикам.
- Я никогда раньше не общался с монахами, и они меня удивили. Я думал, они совершенно другие. Такая удивительная открытость и гостеприимство – приходи, живи сколько хочешь, уходи когда хочешь. В них оказалось столько приветливости, мягкости. Таким людям следует жить среди остальных людей, а не прятаться на вершинах.
- Они потому и показались тебе такими милыми, что не живут рядом с обычными людьми…, - с еле слышной иронией ответил Арен.
И вдруг Мара вскочила. Лицо у нее было совершенно безумное, словно она увидела призрака.
- Арен! Ты спрашивал у настоятеля, кто привез письмо?
Капитан медленно опустил чашку.
- Королевский гонец.
- Как он выглядел? – почти закричала Мара. – Что с ним стало потом?
- Я не знаю, - растерянно проговорил Арен . – Я не спросил. У настоятеля он не вызвал никаких подозрений, у него были все опознавательные знаки.
- Кто видел, как он уезжал?
- Вроде, его коня не было, - и вдруг догадка подбросила его вверх, - Каэр?
Мара смотрела на огонь.
- Больше некому. Я сообразила, когда Дон сказал про дружелюбие монахов. Я встретила одного в библиотеке. Он просто сбежал от меня – боялся, что я его узнаю… Каэр убил гонца, явился в Приют под его именем, завладел монашеской одеждой – это нетрудно, вы же сами видели… Наверное, незаметно отпустил коня – он ведь приехал в сумерках, а мы – вообще затемно. А потом, узнав о нашем приезде, просто решил подождать. Там он был в полной безопасности… Я должна была догадаться! – в голосе ее прозвучало столько боли, что даже Арен сделал ей движение навстречу.
- Этого не может быть! – вмешался Дон. – Ты строишь свои рассуждения лишь на том факте, что кто-то из монахов не захотел с тобой сталкиваться и быстро ушел при твоем появлении. Это же смешно.
- Мы должны вернуться, - Мара подошла к своей лошадке. – Я должна знать точно.
Залив из котелка огонь, Арен кинулся собирать вещи.
О том, что они опоздали, Дон понял по распахнутым воротам. Во дворе было тихо и пусто. Спешившись, путники кинулись в церковь.
Все оказались там. И гроб.
Шаги Арена были такими громкими, что даже священник прекратил читать молитву. Бледный, заплаканный настоятель, бросился капитану в ноги.
- Мы так виноваты! Это все наша вина, но Господин свидетель, я не знаю, как такое возможно. Мы никого не впускали, а он был найден мертвым через два часа после вашего отъезда.
Арен словно окаменел. Дон тихо закрыл лицо руками. Ноздри Мары раздувались от ярости.
- Проклятье! Проклятье! Переиграл…
- Это единственное, о чем ты можешь думать сейчас? – Дон почти с ужасом смотрел на девушку.
Арен медленно уставился на нее. Он смотрел и не видел, только на виске билась жилка.
- Я никогда не верил в демонов, но теперь я знаю, что это он и есть – темное зло.
- Он не демон, - голос Мары был хриплым. – И не темный – для этого он слишком полон страсти и огня. Золотой.
- Кто-то видел убийцу? – Дон завертел головой, вглядываясь в лица.
Один за одним, монахи качали головами. Мара подошла к гробу.
- Как он был убит?
- Заколот.
Никогда в жизни Дон не видел своего лучшего друга Арена в такой ярости. У него даже уголки губ дергались, а напряжен он был настолько, что, казалось, одно движение – и он взорвется. Сам Дон переживал странное чувство растерянности, горечи и восхищения одновременно – все это было так странно, так непохоже на все то, с чем он сталкивался.
- Поздно, слишком поздно, - Мара топнула ногой. – Мы не должны здесь задерживаться – есть шанс, что мы сумеем нагнать его.
- Всего пару часов назад, - Арен смотрел на девушку. – Его следы еще не остыли…
- Восточный предел. Теперь можно быть уверенными, что он направился туда – обойти лес никак не получится…
- Мы догоним его, - отчеканила Мара. – Дай-ка карту.
Два бледных от ярости человека опустились прямо на узорные плиты и разложили карту. Дон продолжал стоять.
- Здесь одна дорога. Так как мы с ним не встретились, видимо, когда мы проезжали мимо, он просто свернул с тропы, а потом спокойно продолжил путь по дороге. Он верхом? Вы проверили конюшню?
Монахи переглянулись, потом кто-то кинулся из церкви.
- Пеший, скорее всего, - буркнула Мара. – Они бы заметили конника…. Значит, мы легко нагоним его…
- Если он идет по дороге. А если пробирается через лес – никакого проку от коней не будет.
- Чтобы идти через лес, нужно иметь очень точные карты и прекрасно ориентироваться. Не думаю, что это вероятно.
Дон слушал их разговор, и, даже если бы захотел, не смог вставить ни слова. Но он не хотел. Сейчас ему нужно было только одно – опуститься на колени перед гробом и попросить прощения у этого хорошего, доброго, неглупого человека, которого они так и не сумели защитить. Извиниться перед его друзьями, женой и детьми. Просто сделать что-то человеческое, от чего станет легче, чтобы не превращаться в одержимого охотника.
Прибежал запыхавшийся монах:
- Все кони на месте.
- Таки пеший, - с удовлетворением проговорила Мара, поднимаясь с колен. – Поехали. Если не поймаем, то точно перегоним.
- Я должен извиниться, - резко проговорил Арен, выходя из церкви. – Я не должен был в тебе сомневаться. Теперь я знаю, что ты хочешь поймать его так же сильно, как и я.
Мара не ответила. Идущий за ними Дон только прикусил губу.
Когда они были уже верхом, появился настоятель, и схватился за стремя коня Арена.
- Но, капитан, а как же мы? Что нам теперь…? Что будет…?
- Да какая мне разница? – заорал Арен, нехотя придерживая коня. – Проваливай!
Привалов они решили не делать. Арен был в каком-то возбужденном состоянии – он не мог ни на секунду перестать думать о Каэре, о том, что он где-то совсем близко, и они возьмут его – рано или поздно, они возьмут его. Он иногда оглядывался на Мару, и в эти моменты чувствовал ее как себя. Он безошибочно знал, видел, как ее сжигает та же страсть, все сметающая одержимость, которая не даст остановиться. Он внезапно вспомнил, как она это называла, и его словно облили из горной речки.
Дикая Охота.
Арен поймал взгляд Дона – неожиданно грустный, и тут же сам себя отдернул – никакой охоты и никакой дикости. Просто два капитана королевской гвардии хотят остановить убийцу. Больше жизни хотят. С ума сходят от этого вожделения, подыхают от невозможности реализовать страсть и вцепиться в горло жертве, убийце, на счету которого уже…
И Арен едва не задохнулся – он не мог вспомнить, сколько. Он не мог сосчитать количество убитых, мысли разбегались, оставляя лишь одну, навязчивую – взять его, и вцепиться в глотку. Медленно вырезать сердце и знать, что он больше некуда не денется. Закончить Охоту. Нет, работу.
Дон, невольно глядя в спину Арену, безуспешно старался отогнать тревожные мысли. Все оказалось совсем другим, все как-то не так. Он не знал, чего именно боится, и от этого было еще хуже.
На ночлег они остановились только тогда, когда стало совсем темно. Выбирать место уже не было смысла, поэтому они так и стали прямо на тропе. Пока Дон расседлывал коней, Мара разожгла костер и начала готовить ужин. Арен, не говоря ни слова и лишь пожевав кусок хлеба, завернулся в одеяло и сразу уснул. Мара и Дон медленно потягивали травяной чай и смотрели на огонь.
- Что с вами случилось? – наконец не выдержал Дон. – Я не думал, что он может быть таким…
Она сразу поняла, о ком речь.
- Арен и сам не думал, - с сухим смешком отозвалась девушка, - хотя должен был быть готов к этому – кому, как не человеку, до безумия влюбленного в свою жену, знать, что такое страсть и жгучее желание.
- Я думал, что-то подобное происходит со мной, - хмуро сказал Дон. – Но со мной все оказалось как-то не так, и я не понимаю, что происходит. При этом я ненавижу Каэра, но….
- За что же ты его вдруг стал ненавидеть?
- За Вальтазара. Я увидел его в гробу и… С Олли все было не так, а с этим человеком я разговаривал, эти монахи приютили нас, я работал с ними… Вальтазар был хорошим человеком. Обычным человеком. И его больше нет – потому что некто решил, что имеет право решать судьбу мира.
Мара пожала плечами:
- Это просто его способ выжить. Если кто-то и имеет право, так только он – он умен, силен, красив, быстр и абсолютно бескорыстен. Его намерение чисто. Почему один человек, носящий корону, имеет право послать тысячи солдат на смерть ради куска земли, а Каэр не может убить двенадцать человек ради спасения своей сути? Дело ведь в магии, а не в людях – в самом факте ее существования. В такой ошеломительной близости – всего 13 человек разделяют тебя и твою мечту.
И тогда Дон сказал самые трудные слова в своей жизни:
- Потому что Каэр одержим ложной иллюзией. Он верит в то, чего нет.
Она пристально посмотрела на собеседника:
- Ты все-таки решил сам себя убедить в том, что это лишь легенда?
- Если я буду считать, что это правда – глухо отозвался он, - я сойду с ума, и не смогу действовать и защитить этих людей.
- Зачем их защищать?
- Мара! Я умоляю тебя – не втягивай меня в этот спор и не заставляй меня что-то доказывать! Эти вещи нельзя доказать, они не подчиняются разуму… Как я могу объяснить, почему убивать людей плохо? Это недопустимо просто потому, что это ужасно. Я смотрел на Вальтазара в гробу, и мое сердце обливалось кровью. Мне нравился этот человек… Да, он не очень умен, да, он наивен и слаб, но он был хорошим человеком.
Он поймал ее взгляд и вздрогнул – столько в нем было жалости:
- Вальтазар тебе понравился…, - она почти выплюнула эти слова. - Если бы ты посмотрел на Каэра – как он ходит, как он говорит, как он двигается…, если бы ты хотя бы посмотрел на него – ты бы весь мир постелил ему под ноги и сам бы подставил горло, чтобы дать ему напиться крови.
- Его жертвы были так впечатлены, что сделали именно это? – зло бросил Дон.
- Его жертвы были тупым стадом! Они вообще ничего не видели, кроме себя! – яростно ответила она. – Но ты – другой. И ты – увидишь.
Он запнулся.
- Что будет толку в моем видении, если он все равно убьет меня?
- Ты – увидишь. Что смерть по сравнению с этим?
Он опустил голову и закрыл глаза.
- Хватит. Я не хочу говорить об этом. Я не намерен останавливаться на этом. Достаточно.
В эту ночь они спали так далеко друг от друга, как могли.
Восточный предел начался незаметно. Изменились деревья, земля, ветер, даже небо стало другим. И никаких гор – а Дон так скучал по горам. Он хотел остановиться и полюбоваться тихими озерами, острыми листьями рогоза, солнечными полянами. Они остановились только один раз – пополнить запасы воды. Лошадей пришлось отпустить – они не могли пробраться через чащу. Теперь путники брели прямо через лес, без всяких тропинок, таща на себе все вещи.
- Куда именно мы идем? Разве карта настолько подробная, что на ней указано, где живет лесник?
- Приблизительно, - неохотно отозвался Арен. – Но мы найдем это место.
- Может, нам поможет его Страж?
- У него нет Стража. И когда ты увидишь Сиварда, то поймешь, почему. Хорошо бы, он был на месте…
- Нет, - веско проговорила Мара. – Хорошо бы его там не было .
- Куда именно гонец привез письмо?
- Вот туда мы и идем, - буркнул Арен, которого все эти вопросы только раздражали.
Дон замолк. Он чувствовал себя лишним, и предпочитал помалкивать, чувствуя себя мальчишкой, влезшим в разговор взрослых, и теперь ждущим, что его выгонят.
Несколько раз, на развилках, Арен колебался, и тогда тропу выбирала Мара. Дон никак не мог понять, какими соображениями она при этом руководствовалась, но он доверял ей абсолютно. Когда они вышли к заросшему озерцу, Арен облегченно вздохнул, и показал рукой на другую сторону. Прищурившись, Дон разглядел низкую избушку.
Обойдя озерцо, Арен остановился недалеко от избушки и, покопавшись в своих сумках, извлек верительные грамоты.
- Зачем? – еле слышно спросила Мара.
- Сивард – человек нелюдимый и подозрительный. И стреляет хорошо, так что держитесь пока подальше…
Дверь негромко скрипнула, и на пороге появился высокий бородатый мужчина, одетый в кожаные штаны и куртку.
- Чего надо?
Арен медленно подошел, протянул грамоты, и заговорил быстро и четко, глядя леснику прямо в глаза. До Мары долетали лишь отдельные фразы, и она внимательно следила за выражением лица Сиварда, которое ничуть не изменилось.
- Заходите, - наконец-то сказал он.
Обстановка, как и ожидал Дон, оказалась простой и практичной, чем-то напоминая сруб Вернона, но разбросанные по полу шкуры, рога на стене и множество ножей придавали комнате куда более уютный и обжитой вид.
Сивард остановился у двери, и, скрестив на груди руки, с иронией наблюдал, как осматриваются гости.
- Вы действительно думаете, что этот городской щенок сможет меня прикончить в моем же собственном лесу?
Все замерли. Дона так и подмывало сказать, что Восточный предел никак не является собственностью этого лесного великана, и он прикусил губу. Ноздри Арена тихо раздувались от ярости. Мара аккуратно положила кривой нож обратно на стол и подошла к хозяину.
- Мы говорим о человеке, который убил собственного брата, женщину, которую любил, и учителя, который был для него всем. Я даже не говорю об остальных, которые даже не поняли, из-за чего они погибают. Вы действительно думаете, будто что-то сможет остановить этого городского щенка?
Сивард коротко рассмеялся и прошел к громадному креслу, сделанному из коряги.
- Я тому гонцу сказал, и вам повторю - ни одна тварь через этот лес без моего ведома не пройдет. А если я захочу спрятаться, то даже армия меня здесь не найдет. Только я не хочу прятаться – не вижу ни одной причины делать это. А уж во всякие легенды и способности ублюдков с голубой кровью я и подавно не верю.
Мара еле заметно повела плечами.
- Мы можем остаться на ночь? – нерешительно спросил Дон, оглянувшись на спутников.
Сивард только рукой махнул.
- Огонь разжечь сумеете? Ляжете прямо на пол, на шкурах будет тепло. Припасы в погребе, только… – он не закончил фразу, и подошел к окну. – В общем, хозяйничайте, - неловко закончил он, - а у меня еще есть дела, - и, взяв арбалет, вышел за дверь.
- Не нравится мне все это, - резюмировал Дон, нарушая тишину.
- Упрямый осел! – раздраженно отозвался Арен и начал разжигать камин.
Мара подошла к окну, потом – выглянула за дверь, и, вернувшись к огню, еле слышно выругалась.
- В конце концов, - проговорил Дон с уверенностью, которой не чувствовал, - почему мы заранее у беждены, что Каэр убьет его? Возможно, все будет не так..., - он осекся, почувствовав взгляд девушки.
Арен молча полез в погреб, достал кусок окорока и кувшин меда. Мара поставила на огонь котелок, и снова подошла к окну. Дон смотрел на сгорбленную напряженную фигуру, и его опять захлестывала тревога, с которой он безуспешно пытался справиться.
- Что ты хочешь там увидеть?
- Ничего. Нам остается только ждать, - она вернулась к столу.
- А куда и зачем он пошел? – не выдержал Арен, резавший окорок.
- Даже если бы мы знали точно, какой прок?
Ее ответ вызвал у Дона раздражение. Эта подчеркнутая безнадежность убивала любую радость. Он отвернулся, скрывая свое настроение, и в тайне надеясь, что Мара заметит и сама подойдет к нему. Конечно, это было наивностью – даже если бы она заметила его горечь, она бы не сделала ни шага навстречу.
Ужинали в тягостном молчании. Между ними словно выросла стена отчуждения, и каждый теперь обустраивал свой угол одиночества. Мара вернулась к окну, Арен остался сидеть за столом, а Дон пересел поближе к огню. Он сильно похудел за путешествие, и теперь постоянно мерз. Треск соснового полена вдруг оказался таким громким, что все трое одновременно вздрогнули. Дон неуверенно улыбнулся. Мара, наконец-то, повернулась спиною к окну.
- Эти Охотники…, они были такими же, как ты? – этот вопрос так удивил Дона, что он даже привстал со своего насиженного места и уставился на Арена.
Если Мара и удивилась, то она ничем этого не выдала.
- Нет. Они были сильнее и бесстрашнее.
- Разве ты никогда такой не станешь?
- Нет, - подчеркнуто равнодушный голос.
- Почему ты так думаешь?
- Потому что у меня нет учителя, и после смерти Каэра у меня не будет жертвы.
- А если у Каэра все получится?
Дон не знал, на кого из говорящих ему смотреть.
- Возможно, я стану тем, кто я есть. А возможно, меня убьет первый же демон, вырвавшийся на свободу.
- Но ты все равно предпочитаешь именно этот вариант, вместо того, чтобы просто защищать людей, как когда-то это делали Охотники, - в голосе Арен была слышна издевка. – Да, ты не Охотник…
В лице Мары что-то изменилось.
- Охотники не хотели защищать людей. Они хотели победить нелюдей. Каждая Охота, а особенно Дикая, не имела никакого отношения к добру и злу, людям и их заботам. Откуда эта странная убежденность в собственной значимости? Считать, что кто-то сильный будет тратить на вас свою силу, это то же самое, что полагать, будто некто совершенный любит вас. Существовала лишь страсть Охотника к своей жертве – та самая, которую чувствуешь ты. Все остальное не имело никакого значения.
- У меня нет страсти к жертве! Я просто выполняю свою работу и спасаю свою семью.
- Ты лжешь, - просто ответила она. – Никакая сила на свете, никакие мольбы твоей жены и смерть дочери не заставят тебя сейчас повернуть назад.
- Всего семь человек отделяют нас от гибели мира! – вскинулся Арен, невольно ища поддержку у Дона.
- Всего семь человек отделяют нас от гибели семи человек. Ты ведь не веришь в легенду?
- Это просто легенда, - твердо проговорил Дон.
Мара даже бровью не повела на эту реплику. Арен сглотнул.
- Почему гибель тринадцати человек представляется тебе такой мелочью?
Она стояла у окна, скрестив руки, и сейчас чем-то неуловимо походила на лесника.
- Тебе никогда не приходило в голову, что, возможно, всю жизнь, тебя обманывают? Что быть человеком – это совсем не то, что нам говорят священники, учителя и правители? Лишь представь на мгновение, что человек – это тот, кто свободен, в отличие от всех остальных живых существ. Он единственный способен измениться, стать чем-то совсем иным, он способен расширить границы мира до бесконечности. Он волен уходить, прорываться с боем сквозь этот мир, созданный для того, чтобы его удержать. А вот тот, кто строит замки, защищает родину, держит лавку, рожает детей, что-то доказывает остальным, действует по закону и гордится каждым своим шагом – лишь жалкое подобие человека, из которого вытравлено все, что мешает им управлять…
- Вернон был прав, - сухо бросил Арен. – Ты абсолютно безумна.
- Забавно слышать это от человека, который одержим Дикой Охотой, - она отвернулась к окну.
- Никакой Охотой я не одержим! – он вскочил.
- Возвращайся к жене и дочке, Арен, - вдруг очень мягко проговорила девушка. – Ты не владеешь своей страстью, это сожрет тебя заживо. Возвращайся, у тебя еще есть шанс выжить, пока твое вожделение окончательно не погнало тебя на бойню, как овцу. Вспомни, как улыбается твоя дочурка, вспомни тело жены, свой дом и мечты о сыне. Ты должен найти мужество вернуться. Еще один труп, и ты уже не сможешь остановиться.
- Ты это серьезно? – после паузы проговорил он ошеломленно. – Ты действительно думаешь, что я тебя послушаю и поверю всему этому бреду?
Она так и не повернулась.
- Мое дело – предупредить. Ответственность – это уже твое дело.
Арен презрительно фыркнул.
- Где, в конце концов, этот лесник?
Дон невольно перевел дыхание – такой легкой ему показалась новая тема разговора.
- Мало ли, что могло его задержать… В любом случае, я не думаю, что Каэр сможет найти его в лесу.
- Каэр? – иронично отозвалась Мара. - Нет. А вот он Каэра найдет запросто.
От неожиданности Арен присвистнул.
- Думаешь, этот болван…
- Именно так, желая доказать, что…
- Он же не настолько глуп! – выкрикнул Дон, перебивая говорящих.
- Мы все равно должны ждать рассвета, - обреченно проговорил Арен. – Посветлеет, пойдем его искать.
Мара лишь махнула рукой.
- Это все уже не имеет смысла. Нам просто нужно выспаться.
Они спали у очага, завернувшись в шкуры. В полусне Дон коснулся тонкой руки девушки, лежащей на шкуре волка. Ее пальцы нежно сжали его запястье.
- Каэр…?
Он отдернул руку.
Когда взошло солнце, мужчины без особой надежды отправились искать лесника. Мара осталась стирать вещи и собирать сумки.
Идя за Ареном по влажной от росы траве, в глубине души Дон был согласен с Марой – скорее всего, действительно, лесник уже мертв. Вперед его гнало лишь любопытство – он хотел знать, как именно Каэр разделался с этим самолюбивым великаном.
- Где и как мы найдем его? – в конце-конце не выдержал Дон, когда его сапоги окончательно промокли. – Может, разделимся?
- Чтобы ему было легче нас убить?
- Думаешь, он не справиться с нами двумя?
Мгновение они с раздражением смотрели друг на друга.
- Мы ведь даже не сомневаемся, что Каэр убил этого лесного дикаря. Может, имеет смысл вернуться?
- Вернуться? Ты думаешь, у нас нет ни единого шанса и борьба бессмысленна?
- Я говорил лишь о том, чтобы вернуться к Маре…, - осторожно проговорил Дон.
- У меня такое чувство, что ты в чем-то меня обвиняешь, или очень хочешь обвинить, - раздражение Арена не утихало.
- О нет, именем Господина, конечно же, нет! Это все моя вина. Мне все время кажется, что это бессмысленно – мы не догоним его, а, догнав, не сможем с ним справиться. Так к чему все это?
Он перевел взгляд на Арена и был потрясен его расслабленным, мечтательным выражением лица:
- Дело в…, - он запнулся, словно пытаясь подобрать слово, - в следах. Я чувствую его следы, я знаю, что он был совсем близко. Невзирая на все потери и убийства, в конце концов, мы возьмем его. Каждое мгновение работает на нас, все подчинено этому. Рано или поздно мы доберемся до него, и нас ничто не остановит. Даже если весь мир закончится, я найду его и возьму его.
Дон больше не видел Арена – он видел Мару – одержимую своей страстью, тем самым вожделением, которое сейчас пожирало Арена.
- Пойдем назад, - Дон чувствовал себя уничтоженным. – Нам нужно выбираться отсюда.
- Здесь его следы. Я не намерен сейчас возвращаться, когда уже столько пройдено. Я же уже все объяснил! - Арен отвернулся и чуть ускорил шаг.
Дон пожал плечами, и устало побрел к дому.
Еще издали он увидел сидящую на крылечке в куче шкур Мару. Она зябко куталась и смотрела на озеро. Ветер трепал свежевыстиранное белье, и в воздухе пахло медом.
- Голоден? – бесцветно осведомилась она.
- Нет, но поем. Арен остался искать следы.
- Там солонина и хлеб.
Он только кивнул.
И Мара, и Арен вызывали у него чувство смутного раздражения и нежелания быть рядом. Больше всего Дону сейчас хотелось остаться в этом доме, смотреть, как ветер бродит по верхушкам деревьев и пить медовуху. У этого лесника, наверняка, есть запас.
Вдохновленный этой надеждой, Дон немного оживился.
- Тебе в погребе, случайно, не попадалось медовухи? Что-нибудь в запечатанном кувшине или, еще лучше, бочке?
Свое удивление она выдала лишь чуть затянувшимся взглядом.
- В дальнем углу что-то было…
Дон, не дослушав, исчез за дверью. Мара поправила сползшую с плеч шкуру и еле слышно вздохнула. Он вернулся с кувшином и парой кружек.
- Будешь? – Дон присел рядом, с трудом отодвинув кучу шкур.
- Нет. Слишком быстро пьянею.
- Боишься потерять контроль?
- Наверное, - равнодушно отозвалась она.
Дон отхлебнул из кувшина и закашлялся:
- Ух, ты! Крепкое!
Мара не шевельнулась.
Дон в полном молчании выпил уже больше половины, когда из лесу, пошатываясь, появился Арен. Он поднялся на крыльцо, почти вырвал из рук Дона кувшин, и начал жадно пить, словно там была простая вода.
- Значит, ты нашел его, - сделала вывод Мара.
- Мертв,- с какой-то непонятной интонацией проговорил Каэр.
- Заколот?
- В конечном итоге. Судя по следам, там было что-то вроде дуэли. Лесник был несколько раз ранен. Каэр, возможно, тоже.
- Дуэль? – потрясенно проговорил Дон, - но какой в этом смысл, зачем?
- Да затем, что этот Сивард оказался таким же самолюбивым кретином, как и Каэр. Он же не просто думал, что у него есть шанс – он был уверен, что справится. Считал, что они на равных. Думаю, ты была права, - он тяжело сел рядом с девушкой и, наконец, поставил опустевший кувшин. – Сам Сивард пошел его искать, чтобы сразиться. По крайней мере, он не ждал, что его зарежут как свинью на бойне, он сражался и умер как воин…
- Он умер, - устало ответила Мара. – Какая разница, как? И нам, и ему уже все равно.
- У него был шанс, - резко бросил Каэр. – В лесу, где он знает каждую кочку, он бы мог просто выстрелить Каэру в спину. Если бы только не его гордость и самолюбие…
- Гордость и самолюбие… Покажите мне хоть кого-нибудь, кто лишен этих качеств, - пробормотал Дон.
Арен обернулся к нему:
- Еще кувшин есть? Пью и не чувствую…
Дон молча направился в погреб.
- Теперь в Равенхолл? – Мара откинула шкуру и вытянула босые ноги.
- Ты уверена, что он поедет туда?
- Абсолютно.
- Дон, прихвати и карту, пожалуйста…
Арен, прихлебывая из кувшина, разложил карту на коленях:
- А из Равенхолла – в Вингард?
- Не думаю. Отмеченный в Винграде – бургомистр. До него в любом случае будет трудно добраться, и, я думаю, он оставит это напоследок. Сначала он поедет в Лоувиль. Я бы сделала именно так.
- А Кэлен? Когда он окажется там?
- Скорее, доберется из Лоувиля. Хотя, тогда ему придется делать петлю…
Арен сделал большой глоток и закашлялся.
- До чего штука забористая… В Кэлен удобнее всего попасть из Восточного предела, и только потом ехать в Равенхолл.
- Это возможно, - неохотно проговорила Мара, - но я так не думаю. Если он ранен, то в Равенхолле проще затеряться и залечить раны. В деревушке он будет привлекать слишком много внимания.
- А кто живет в Кэлене? – мешался Дон.
- Бездельник какой-то. То ли фокусник, то ли писарь.
- Его Страж надежен?
- Его Стражем был его собственный отец, умерший несколько лет назад. С тех пор мы не можем найти ему Стража, потому что никто не хочет ехать в эту дыру.
- Поехали в Равенхолл, - перебила его Мара. – Там двое Отмеченных, у нас больше шансов, мы нужны именно там.
- Не факт. Скорее всего, до них уже добрался гонец и, возможно, они уже на пути в столицу.
- Если Каэр окажется в этой деревушке, у тебя не будет ни единого шанса! Он прикончит тебя как комара и даже не изменится в лице!
Арен встал.
- Довольно! Я принял решение.
Мара и Дон привычно переглянулись.
- Вы едете в Равенхолл. Я отправляюсь в Кэлен за этим писарем, или кто там он.
- Я категорически против! – заплетающимся языком с трудом выговорил Дон, и тут же замолчал, болезненно осознав, как жалко он сейчас выглядит.
- Хорошо, - Мара тоже встала. – Пусть будет так. Ты взял эту ответственность, - и она начала медленно снимать с веревок еще влажное белье.
ГЛАВА 11. АЙВОР
Когда Айвору исполнилось пятнадцать, ему приснился сон. Это были шаги - легкие и тихие, не оставляющие следов. Звук этих шагов все нарастал, и, с каждым мгновением, становился все прекрасней. Айвор спал, знал, что спит, и больше всего на свете он боялся проснуться. Шаги завораживали, они уводили куда-то в запредельное, то, чему нет слов, и Айвор из последних сил мчался за уходящим. Он почти успел. Почти. Но в эту дверь мог пройти только один, и шаги смолкли где-то по другую сторону мира, а Айвор остался – согнутый отчаянием и безнадежностью. У него не было иного выбора, кроме возвращения – и он проснулся. Проснулся, чтобы следующие девять лет каждую ночь искать дверь и надеяться услышать шаги, которых больше нет в этом мире.
Он остался оплакивать свою боль.
Сначала умерла мама, чуть позже – всего через год – отец пропал в море. К семнадцати годам Айвор оказался сиротой и почти перестал с кем-либо разговаривать. Все, что он мог сказать, он просто мог сказать, и ему не нужно было никому об этом говорить.
Все странности юноши соседи объясняли тем, что, хотя отец его был рыбаком из местных, но мать была нездешней. Отец Айвора несколько лет где-то скитался, а потом привез в отчий дом молодую жену – столь же красивую, сколь и слабую. Мальчик был похож на нее как две капли воды, словно отец не имел никакого отношения к его рождению.
Именно от матери он унаследовал густые русые волосы, сильно выгорающие на солнце, длинное, лошадиное – как дразнили его мальчишки, лицо, и странные, по-девичьи большие, голубые глаза. Распахнутые так широко, что казалось, они видят все на свете, а на самом деле, один глаз был почти слеп, и не видел моря, неба, людей, дома и рыбу. Он увидел что-то совсем другое, тогда, во сне, и с тех пор все остальное казалось потерявшей смысл тьмой.
Походка его была легка, движения – порывисты, но дышал он плохо и быстро уставал. Отец не стал обучать его рыбацкому делу, вместо этого позволив обожаемой жене учить мальчика таким бесполезным для мужчины вещам как чтение и письмо. Это оказалось единственным, что после смерти отца позволило Айвору выжить.
Рыбацкая деревня Кэлен располагалась на изрезанном скалистом берегу, где в крошечных бухточках мостились лодки. Даже ветер здесь пропах подгнившим деревом, рыбой и мокрыми снастями. Несколько раз в месяц в деревню приезжали легкие повозки, и торговцы скупали у рыбаков весь улов, который отправлялся потом в Винград и Равенхолл. После смерти матери Айвор остался единственным человеком, знающим грамоту, и торговцы охотно пользовались его услугами. Кроме этого он помогал сборщику налогов, и вел записи всех смертей и рождений.
Сами рыбаки Айвора недолюбливали, женщины, глядя на худую сутулую фигуру, жалостливо качали головами, парни частенько задирали его, а что же до девушек, то они проходили мимо так, словно его нет. Впрочем, он и не ждал, что его увидят – все это не имело смысла. Он знал, что рано или поздно, появится новый Страж, и ему найдут жену – просто для того, чтобы он оставил наследников. Кого-нибудь, кого он будет любить хоть в половину так же сильно, как любила его мать.
После того сна он ощутил свою заброшенность в мир. После смерти матери он ощутил свою заброшенность в мире. С тех пор не было ничего, сильнее этих переживаний. С тех пор он только искал слова. Почти все вечера Айвор проводил на берегу моря, глядя, как к ногам подбирается волна за волной. После шторма он бродил по берегу и собирал перламутровые раковины, которые продавал купцам. Рыбаки считали такое занятие унизительным, и Айвор конкурировал с пятилетними малышами, которые были куда более юркими и зоркими.
Днем, когда было светло, он садился на скамейку у дома, и читал, прерываясь через каждые полчаса. С каждым годом его зрячий глаз видел все хуже, но Айвор не мог отказать себе в единственном удовольствии. У него было четырнадцать книг – в основном то, что мама привезла с собой после свадьбы. Еще одну книгу она упросила отца купить в подарок, когда родился Айвор. И одну книгу он получил в год смерти матери – так отец пытался утешить шестнадцатилетнего юношу, с которым никто в деревне даже не здоровался. Он так и остался для них чужаком – как и его мать.
Теперь Айвору было двадцать четыре, он был еще более одинок, и почти каждое утро он просыпался от сухого надсадного кашля. Юноша все время обещал себе, что закажет в городе настоев и лекарств, может, даже сам поедет в Равенхолл, но до этого так и не дошло: раз за разом он тратил все деньги на бумагу и чернила, и ему даже удалось купить три книги!
Он успокаивал себя лишь тем, что, в конце-концов, в деревне появится новый Страж, который возьмет на себя все заботы о его лечении и, возможно, ему наконец-то не придется считать каждый медяк. А пока он каждый день читал, каждый вечер ходил на берег моря, и думал, что лучше жизни уже не будет – потому что все лучшее осталось там, за дверью для одного, и этим одним оказался не он…
Чужак вошел в Кэлен после полудня, остановился у колодца, и обратился к старухе, сидевшей в тени чахлой сливы:
- Я ищу Айвора, писаря. Не подскажите, где его искать?
- Да прямо и идите. Как выйдете на околицу, так и увидите дом, - последнее слово она произнесла с явным неодобрением. – А вы сами кто будете?
- Друг, - последовал короткий ответ.
Человек широкими шагами вышел за окраину деревеньки. На улочках было пусто – мужчины в море, женщины заняты домашними делами.
Домик располагался почти на самой скале и выглядел нежилым. Когда-то, явно, это было хорошее, с любовью построенное жилище, но теперь крыша прохудилась, дверь прилегала неплотно, а в стенах виднелись небрежно заделанные щели .
Гость небрежно постучал, и, не дожидаясь ответа, вошел. В большой полутемной комнате, склонившись над столом, сидел молодой длинноволосый мужчина. Вокруг были разложены исписанные листы бумаги.
- Ты должен немедленно поехать со мной, - властно проговорил вошедший.
Подняв голову, хозяин молча смотрел на гостя.
- У меня особые полномочия. Тебе грозит смертельная опасность, и я должен как можно скорее увезти тебя отсюда. Здесь можно купить лошадей?
- Куда? – сидящий по-прежнему был неподвижен.
- В Равенхолл. Там мы сможем тебя защитить. Ну же, не сиди. Собирайся!
- Мы? – опять переспросил мужчина.
- Послушай же, Айвор! Где-то совсем близко бродит сумасшедший, убивающий Отмеченных… Уже погибло восемь человек. Он вот-вот придет за тобой…!
Мужчина перевел взгляд на листы бумаги.
- Мы – это кто?
- Я – капитан королевской гвардии Арен, капитан королевской гвардии Дон, и, - он на мгновение запнулся, - следопыт. – В Равенхолле стоит гарнизон, ты будешь под защитой. Вот мои верительные грамоты, если ты не веришь мне на слово! – и Арен спешно выложил бумаги на стол прямо перед неподвижным собеседником.
- Вас только трое? Всего три человека ловят одного убийцу?
- О, Господин! Конечно же, его ловят все и повсюду! На всех заставах есть его описание, обещано десять тысяч за его голову. Просто никто, кроме нас, не знает, почему он совершает все эти убийства и кого убьет дальше.
- Почему?
Арен опять запнулся и с трудом перевел дыхание:
- Я расскажу по пути. У нас очень мало времени, не сиди! – и тут взгляд его упал вправо, где на подлокотник кресла опиралось что-то, замотанное в мешковину.
Арен успел сделать только шаг назад, а в руках мужчины уже был меч с темным узором на лезвии, и это лезвие было слишком близко к горлу капитана, чтобы он мог мечтать еще об одном шаге. Этот кончик меча не шелохнулся даже в тот момент, когда Каэр резко встал, опрокинув креслице .
Теперь они стояли друг против друга – давно не бритый, смертельно уставший капитан со спутанными черными прядями, и холеный герцогский сынок – бледный, худой, и с темными кругами под глазами. Больше всего капитана поразила рубашка его противника, выглядевшая так, словно ее стирали и гладили каждый день.
Очень медленно Арен сглотнул. Он понимал, что у него нет ни одного шанса.
- Ты уже убил его?
Лицо Каэра не изменилось – осталось таким же сосредоточенным, и, одновременно, чуть саркастичным. Лицо Каэра не изменилось даже после того, как капитан королевской гвардии с пробитым горлом рухнул к его ногам. Каэр выдернул меч из горла, вытер лезвие о плащ, и, опустившись на колени начал обыскивать труп.
Он ссыпал в бархатный кошель деньги, переложил нож к себе в голенище сапога, и, взяв заплечный мешок покойника, вернулся к столу. Бережно сложил верительные грамоты и сел на то же место – читать тонкие странички дешевой бумаги. Дочитав, он еще несколько минут смотрел в окно, а потом начал разводить огонь в очаге. Поставил котелок, убрал труп под лавку, завесив его плащом покойника, и старательно вытер кровь с пола. Полез в мешок и вытащил оттуда кучу снеди, которую, обнюхав, разложил на столе. Чистое белье переложил к себе в мешок, а портрет рыжеволосой женщины без колебаний швырнул в огонь.
Еще не дойдя до двери, Айвор знал, что у него гости. В деревне ему сказали, что его искал чужак, и он подумал, что это кто-то из людей торговца, который иногда прибегал к его помощи, чтобы разобраться со счетами.
Но человек, сидящий у очага, не был похож на торговца. Айвор сам себе боялся признаться, на кого же был похож этот человек.
- Если бы я знал, что у меня гости, я бы купил еще одну рыбу, - неестественным тоном проговорил он.
Каэр молча кивнул на стол, на который было выложено содержимое мешка Арена.
- Настоящий пир, - Айвор неуверенно улыбнулся.
Каэр подумал, что у поэта странная улыбка – совсем не веселая, очень мягкая, тревожная, делающая его еще более беззащитным.
- Давно ждешь?
- Я читал твои стихи, - и Каэр взглянул прямо в широко распахнутые голубые глаза.
- Зачем? – Айвор медленно сел за стол.
- Попробуй мяса, - Каэр придвинул миску поэту. – Очень вкусно. У тебя только одна чашка? Я хочу заварить чай.
- Где в шкафчике, в глубине должна быть.
Каэр кивнул и заскрипел дверцами. Айвор осторожно откусил кусок мяса. Действительно, вкусно.
- Как тебя зовут?
- Каэр.
- Мое имя ты знаешь?
- Да, - Каэр заливал ароматные листья кипятком.
Айвор наклонил голову к плечу, и заметил меч, лежащий на скамье. Под ней лежало еще что-то, скрытое полами плаща, но он не мог разглядеть в полумраке. Айвор смотрел то на меч, то на тень Каэра, скользящую по стенам, и вдруг нашел ответ – прямо из глубины и пустоты:
- Ты хочешь убить меня?
Каэр замер, повернулся, а потом медленно, словно выигрывая время, поставил дымящуюся чашку перед поэтом.
- Я читал твои стихи…
- Неужели они настолько плохи? – жалко улыбнулся Айвор.
- Ты второй человек в мире, которого я не хочу убивать.
Айвор смотрел, как поднимается пар от чашки. Он еще никогда не слышал столько тишины.
- Но ты убьешь меня.
- Но я убью тебя.
- Почему?
- Потому что ты – Отмеченный, один из тринадцати. По условиям договора, со смертью последнего из вас дверь откроется, и этот мир закончится, ибо в него вернется темная сила…
- Охотники и демоны, все порождения Хаоса и дети Смерти?
- Ты знал об этом…! – Каэр опустился на табурет.
- Нет.
Они зачаровано смотрели друг на друга.
- Скольких ты уже убил?
- Восьмерых.
- Это было трудно?
- Тебя – труднее всех.
- Почему?
- Ты же поэт. Наверное, и этот ответ ты знаешь безошибочно .
Айвор поднес чашку к губам, словно желая скрыть тревожную улыбку.
- Поэты не ошибаются только в главном. Но остальное – это лишь череда поражений. За главную победу расплачиваешься вечной слепотой в мелочах. Мой правый глаз почти совсем слеп, а левый с каждым днем видит все хуже. У меня нет ответов.
- Ты сплетаешь слова и музыку в стихи. Какой еще ответ тебе нужен?
- Надежда, - тихо ответил он, выпрямляясь. – Надежда на чудо, на спасение, которого нет, потому что я видел, как дверь для одного закрылась. И я знаю, что никогда не спасусь, но я понимаю, что ты можешь спастись – хоть за мой счет, хоть за счет всего остального мира…, - он говорил медленно, будто слова были ему незнакомы. - Получается, ты даешь мне надежду моей собственной смертью. И я не знаю, наверное, я должен быть тебе благодарен… Ты убьешь меня, и больше никаких единорогов на одуванчиках…, - нет, сделал он протестующий жест, увидев, что Каэр хочет что-то сказать. – Не надо. Я - поэт. Поэзия оплачивается бытием, и я каждую секунду готовился к этому.
У Каэра было такое лицо, будто он что-то лихорадочно пытается вспомнить.
- Ты слышал шаги Господина? Как у тебя это получилось? Это потому, что ты поэт?
- Нет. Я - поэт, именно потому, что я их слышу. О них нельзя сказать так, как говорят просто люди. О них совсем нельзя сказать….
- Но ты же говоришь. Почему же это тебя так мучит?
- Потому что все не так! – выкрикнул Айвор. – Потому что все бессмысленно, и я не могу найти слов! Все, что я пишу – ужасно, это все не то! И я не знаю, как правильно… Гибель мира – ничто по сравнению с гибелью надежды! Мир без поэтов – это мир рабов. Не-странствие к за-предельному – это и есть смерть. Поэты слепы именно потому, что их взор всегда устремлен за границу. Но стены сдвинуты и дверь закрыта. И я не знаю, как мне жить, и я ничего не могу написать так, как оно должно быть!
Стало тихо.
- Скажи мне, что я прав, - Каэр вдруг схватил его за руку. – Скажи, что это единственный способ вы жить, и у меня нет выбора!
Та же горестная улыбка осветила лицо Айвора:
- Мой ответ все равно ничего не изменит. Это способ поэта – того, кто не может жить иначе. Без непознанного невозможно сочинительство, а все непознанное осталось там, за дверью. Если в тот мир нельзя уйти, значит, нужно его вернуть. Эти слова ты искал?
- Я искал тебя. Всю мою жизнь я искал тебя. И мне все время хочется сказать «спасибо» за то, что ты говоришь со мною.
- И ты меня убьешь.
Каэр подался вперед.
- Я сделаю все, что хочешь.
Айвор вскинул голову.
- Я знаю, что должен хотеть умереть стоя, глядя на меч, как подобает мужчине и воину. Но я не хочу. Сделай это так, чтобы я не увидел и не узнал этого. Чтобы были море и солнце и никакой смерти. Не дай мне узнать о смерти – я и так каждое мгновение живу с этим. Просто сделай меня ветром, чтобы я путешествовал по верхушкам деревьев.
Каэр смотрел то на стихи, так и лежащие на столе, то на сгорбившегося Айвора.
- Твоя поэзия подобна магии… наверное, она была именно такой.
Он закрыл лицо руками:
- Моя поэзия уничтожила меня и мой мир, оставив мне только запредельное, в котором жить нельзя – только умирать. После увиденного все кажется таким нелепым и поддельным. И теперь я понимаю, что реальность – это все, что есть. А есть только смерть. Призванное в мир уже не уйдет, даже будучи уничтоженным. Осколки возвращаются – даже самым странным путем, сквозь все желания и двери. Все поэты об этом знают – чтобы сделать бессмертным, нужно убить. Мне хочется как-то облегчить тебе работу. Что мне сделать?
- Ничего. Ты ее только усложняешь. Лучше не говори больше ничего.
Айвор медленно кивнул.
- Я должен записать, что ты убил меня. Здесь все неграмотные, и больше некому это сделать…
И Каэр закрыл лицо руками, в точности повторяя жест поэта.
- Не надо, ничего, все так, как нужно … Я привык писать о смерти. Ведь, все так и должно быть, правда? И я совсем не боюсь… Я уйду так легко, как только смогу… И до самой смерти я останусь с тобой и с морем. Разве это плохой конец для поэта?
- Самый лучший, - голос у Каэра был хриплым. - Клянусь – до самой смерти я буду рядом. Я буду заботиться и беречь тебя. Я буду любить тебя всю жизнь – до самой смерти.
- Это не так сложно, - мягко улыбнулся Айвор, – скоро закат.
- До моей смерти, - отозвался Каэр.
Поэт подошел к полке и с трудом вытащил книгу в кожаном переплете. Опустил на стол, начал листать ветхие страницы.
- Это история всей деревни, - пояснил Айвор. - Подай мне, пожалуйста, чернильницу.
Последние страницы были исписаны красивым летящим почерком.
- Что ты напишешь?
- Года 835 от Великой жертвы, в 19 день июля, - нараспев проговорил Айвор, - Айвор, сын Джонатана и Абигайль, ушел из мира, чтобы открыть дверь.
- У него получилось? - побелевшими губами спросил Каэр.
- У него должно получиться, - с силой проговорил поэт. - Иначе все это не имеет смысла, - и лицо его вдруг приобрело почти детское выражение. - Ты заберешь мои стихи? Ты же не оставишь их здесь? – он умолял.
Каэр смутился.
- Я бы их забрал, даже если бы ты взял с меня клятву положить их тебе в могилу. Есть еще один человек, девушка, которая знает…, поймет… Я бы хотел отдать это ей и рассказать о тебе…
- Она любит тебя?
- Она хочет убить меня.
- Она считает, что ты не прав и тебя нужно остановить?
Каэр, собирающий стихи, на мгновение замер.
- Нет. Я думаю, она знает, что я прав. И она не хочет меня остановить. Она просто хочет меня убить – как Охотник хочет Жертву.
- И она убьет тебя, как Охотник убивает свою Жертву, - Айвор не спросил. Просто сказал.
Собеседник коротко глянул и не ответил.
- Поэтому вы не вместе? – продолжил поэт. - Вы оба привыкли убивать то, что любите?
- Я не знаю.
- Почему ты не спросишь ее?
- Почему ты спрашиваешь? – голос Каэра звучал почти естественно. – Я готов поклясться, что тебя не любила ни одна женщина. И ни одна тебе не дала. Что ты можешь знать о любви?
- О любви мужчины к женщине ради продолжения рода – ничего, - резко ответил Айвор. - Но ты же не думаешь, что это – единственное во Вселенной? Твоя страсть совсем иная. Моя одержимость тем, что я увидел один-единственный раз – каким словом еще мне это назвать? И все эти слова будут неверными, как слово «любовь». И не смей мне говорить, что я об этом не знаю! Возможно, это единственная вещь в мире, о которой я знаю, потому что эта вещь про меня. Просто у меня нет другого слова, мне негде его взять.
- Прости, - Каэр отвернулся.
- Так почему ты не спросишь ее?
- Потому что это не имеет смысла, - Каэр начал раздражаться. - Мы все равно не будем вместе, даже если мы просыпаемся в одной постели, она все равно далеко. Она никогда не была близко. Она тоже слышала шаги, и тоже не может жить без этого.
- Это не имеет значения, - спокойно ответил Айвор, глядя куда-то в пустоту. - Пусть это течет свободно. Неважно, любит ли она тебя, и знает ли она о твоих чувствах. Неважно, что вас ждет. Не имеет никакого значения, как близко она будет. Если ты просто ее любишь – просто ее люби, не зависимо от того, как это началось и как это кончится. Дай чувствам течь без преград. Не закрывайся от этого – потому что тогда ты становишься слабым и негибким. Отдай это. Просто отдай – даже если она не возьмет. Просто люби ее – зная, что она никогда не будет любить тебя. Именно это позволит тебе быть свободным от собственных чувств. Тогда любовь перестанет тобою владеть – она просто будет жить в тебе – а это совсем другое.
Айвор замолк, и Каэр с трудом перевел дыхание.
- - Я… попытаюсь. Спасибо.
Поэт отвернулся, скрывая слезы.
- Солнце садится. Пойдем, я приведу тебя к морю.
Каэр взял вещи и медленно побрел за поэтом. Они шли по берегу и смотрели, как ветер ласкает верхушки сосен. Волна набегала за волной, стирая следы.
- Куда мы идем?
- В мое заветное место. Сюда никто не приходит, кроме меня. Я провел здесь большую часть жизни. Наверное, это и есть самое правильное место, чтобы ее закончить.
Они расположились у большого камня, на обломке мачты. Смеркалось, и вокруг не было ни души. Позади вставали стеной сосны, впереди – море, в которое медленно опускалось солнце, окрашивая небо в разноцветные полосы. Каэр сел, бросил рядом мешок с вещами, и оперся спиной о камень. Было удобно.
Рядом присел Айвор, зябко кутаясь в поношенный плащ.
- Ты занял самое удобное место, - с тихой насмешкой заметил он.
Каэр оглянулся.
- Я могу подвинуться.
Улыбка Айвора была мягкой и почти счастливой:
- Мы часто так сидели с мамой, когда я был маленьким, - он пере сел прямо на песок у ног Каэра, и опустил голову ему на колени, уставившись в небо. - После того сна о шагах, я каждое мгновение удивляюсь, как же мало мне осталось до тишины…
- Мне тоже, - Каэр неуверенно погладил густые русые волосы.
Он смотрел на закат, пока небо не потухло, а дыхание Айвора не стало ровным, как у спящего. Тогда Каэр нежно положил руки на голову поэта, и одним резким быстрым движением свернул ему шею.
- Думаешь, они уже покинули город? – Дон обернулся к Маре.
- Думаю, он уже мертв, - коротко ответил она, пробегая взглядом по верхушкам деревьев.
- Арен? – Дон чуть не споткнулся.
- А ты о чем спросил? – она перевела невидящий взгляд на капитана. – Не нужно было его отпускать.
- Мы ничего не знаем точно, - терпеливо, как маленькому ребенку, проговорил Дон.
Она посмотрела на него, как на юродивого.
- Нам еще долго до города? – Дон старался замять напряженность.
- Все равно, - равнодушно ответила она.
Он подавил вздох. С исчезновением Арена Дон все острее переживал свое одиночество. Он мечтал о самых простых вещах: поговорить, посмеяться, обсудить прошлое и будущее, и сделать мир понятным. Мара лишила его даже тени этой возможности – разговоры она явно полагала излишними, прошлое и будущее ее не интересовали, а до понятности мира ей не было никакого дела. Дону оставалось искать опору в себе самом, и эта опора была столь хрупка и неустойчива, что его временами захлестывал иррациональный ужас. Он никак не мог справиться с этим, и с каждым разом становилось все хуже.
Дон пытался говорить – но слова звучали ужасно и навязчиво, а Мара лишь неподвижными глазами смотрела на него – то ли жалея, то ли презирая. Восточный предел кончился, деревья поредели, и теперь они двигались через зеленые холмы. В первой же деревушке по пути они купили пару кляч, и, восседая на тощих животных, устало отмахивались от прилипчивой мошкары.
Ни Дон, ни Мара понятия не имели, как долго осталось до Равенхолла, но Мара упорно ехала прямо, даже не затрудняя себя тем, чтобы спросить дорогу. Дону осталось лишь доверять – как доверял ей Арен. Он знал точно, что она прикроет его спину, не собьется с пути, и будет заботиться о нем. Он давно перестал понимать, чего хочет, но доверял ей так же, как и в начале, потому что доверять себе было куда ужасней.
Мара после отъезда Арена словно расслабилась: она стала иначе сидеть и почти перестала смотреть исподлобья. Укладываясь по ночам спать, Дон с изумлением поймал себя на том, что перестал воспринимать ее как девушку. Она была для него лишь попутчицей, и он больше не видел в ней ничего женственного.
Когда вдали показались башни, Дон испытал облегчение – ему смутно казалось, что каменные стены смогут его защитить. К тому же, он просто соскучился по городу – с площадями, мощеными улочками, остро пахнущими базарами и красивыми женщинами в кружевных платьях. Путники заплатили въездную пошлину, подозрительные стражники оглядели их с головы до ног, так и не заметив, что Мара – девушка, наконец, ворота распахнулись, и они были допущены в Равенхолл – любимый город художников, шлюх и бездельничающих сынков знати.
- Ищем постоялый двор? – Дон с любопытством вертел головой, стараясь рассмотреть все сразу.
- Едем к Идоне, - отрезала Мара.
Дон мысленно простился с видением белоснежных простыней и свежевыпеченного хлеба.
- У нее есть Страж? В бумагах, что оставил Арен, об этом что-то есть?
- Ее Страж недавно скончался. Был одним из ее любовников и очень богатым человеком. Он же купил ей дом. Кстати, Страж второго Отмеченного, Итамара, - его собственная жена.
Дом Идоны, как и ожидалось, находился на главной улице города, и представлял собою нелепейшую постройку розового цвета с десятком башенок и гирляндами гипсовых цветов над стрельчатыми окнами. Казалось, среди домов стоит огромный торт. Путники переглянулись. Дон спешился и заколотил в дверь розового дерева позолоченным молоточком.
- Чего стучитесь? – наконец, неприветливо отозвались из-за дверей. – Нету их. Сегодня засветло уехали…
- Она уехала одна?
- Да куда там! Ее господа сопровождают. Служанку оставила, а господ шесть штук с собою взяла…
- А куда уехали-то, сказать изволили?
- Знамо дело, куда, - привратник даже оскорбился такой недогадливостью, - в столицу, куда же еще?
Лицо Мары так и осталось застывшей маской, а Дон с облегчением вздохнул:
- Успела!
- И любой, постучавший в дверь, узнает в подробностях о том, когда и куда уехала хозяйка этого каменного торта…, - Мара покачала головой. – Мы должны быть уверены, что она добралась до Белларозы и попала под защиту.
- Почему ты думаешь…
- Единственное ее преимущество сейчас – это разница во времени. Но я не думаю, что она едет быстро, тем более, что наверняка, ее карета доверху нагружена самым необходимым, а сама хозяйка имеет привычку спать до полудня. Мы не знаем, кто ее сопровождает, и смогут ли ее защитить. Хотя бы один из нас должен поехать за ней. Ты останешься сторожить Итамара.
- Ты думаешь, что сумеешь ее защитить? – иронично проговорил Дон.
- Одна я – вряд ли. Но это все равно лучше, чем без меня. По крайней мере, я знаю, чего ждать от Каэра…
- И чего?
- Я думаю, Каэр уже убил того человека в Кэлен, и Арена, наверное, тоже, и теперь, узнав об отъезде Идоны, едет за ней.
- Это невозможно, Мара, – мягко проговорил Дон. – Каэр или был в Кэлен, или уже поехал за Идоной. Иначе просто никак не получается по времени. Если Каэр побывал в Кэлен, то сейчас он только-только приближается к Равенхоллу. А Идона уже далеко.
- Он нагонит ее! Рано или поздно, - заупрямилась Мара. – Я поеду. У меня есть шанс.
- На что? – недоверие в голосе Дона так и не ушло.
- На хорошем коне я сумею их нагнать к вечеру следующего дня, и сама доеду с ними до Белларозы.
Дон лишь еле заметно пожал плечами:
- Как хочешь.
Они нашли маленькую гостиницу недалеко от площади. Дона чем-то подкупила вывеска, на которой была нарисована бочка, из которой торчали розы. По настоянию Дона, Мара осталась поспать в маленькой чистенькой комнатке, а он отправился покупать коня. Вернувшись, он нашел девушку в той же позе – в углу кровати с прижатыми к подбородку коленями. Лицо ее было настолько сосредоточенным, что напоминало маску смерти.
- Когда ты спала в последний раз?
- Я не помню, - она встала на цыпочки, неуклюже потягиваясь.
- Что же ты делаешь по ночам?
- Отдыхаю. Думаю. Или не думаю. Стараюсь не думать. Я уже привыкла. Где мой конь?
- Ты вещи брать не будешь?
- Хочу быть налегке. Что-нибудь куплю в дороге. Где конь?
- Жеребец в яблоках. Я его уже оседлал. Прямо у конюшни.
Она только кивнула и быстро сбежала по ступеням. Ни слова, ни взгляда. Стоя у окна, Дон наблюдал, как она садится на коня, и лицо его кривила горькая усмешка. Было бы забавно увидеть ее мертвой. Арена – живым, а ее - мертвой. Или хотя бы умереть после нее. Или совсем не умирать. Капитан королевской гвардии невидящими глазами смотрел в окно, а по щекам его медленно текли слезы.
Мара нагнала Идону к вечеру следующего дня. Все было почти так, как она и предполагала – женщина неторопливо ехала в роскошной карете, тяжело груженой вещами, в сопровождении полу дюжины всадников. Ошибиться было невозможно. Решив отложить знакомство до более удобного случая, Мара просто следовала позади. Никого и ничего подозрительного ей не попалось, погода была превосходной, а конь – послушным. Когда вся кавалькада остановилась на постоялом дворе, девушка почти пожалела об этом.
Приезжие устроили настоящий переполох: дама и ее спутники требовали всего самого лучшего – еды, вина, овса для лошадей, комнат и обслуживания. Особенно выделялся один из них – высокий блондин с высокомерными манерами и неожиданно мягким голосом. Хозяева и слуги сбивались с ног, пытаясь всем угодить. На Мару, устроившуюся в темном углу и потягивающую кипяток с куском мясного пирога, никто не обратил ни малейшего внимания. Она решила, что подойдет знакомиться с капризной дамочкой перед сном, когда суета уляжется, и, возможно, рядом не будет никого из навязчивых кавалеров.
Так как приезжие заняли все комнаты, хозяин смог предложить девушке на выбор чердак или конюшню. Она без колебаний предпочла чердак, надеясь хоть ночью отдохнуть от лошадей и их запаха. Полежав несколько минут в теплом сене, запах которого напоминал ей дом и Рею, Мара неохотно направилась к Идоне.
Красавица Идона собиралась отходить ко сну, проклиная лень и трусость горничной, которая отказалась переезжать в столицу, и теперь снимать громоздкие платья ей приходится самой. Сидя в полупрозрачной сорочке и распустив роскошные кудри цвета спелой ржи, она любовно расчесывала каждую прядь. Она знала, что мила, но искренне считала, что волосы – это самое красивое, что у нее есть. Ни один мужчина с этим никогда бы не согласился, но женщины лишь понимающе качали головой. Талия Идоны была слишком длинной, ноги – короткими, бедра широковаты, а пальцы – слишком толстыми. Но природа наградила ее не только капризно изогнутыми пухлым губками и высокой упругой грудью – Идона обладала умом быстрым и вертким, и, что самое подкупающее, у нее было доброе сердце. Все это позволило небогатой дочери лавочника к тридцати годам стать владелицей двух роскошных домов и нескольких десятков мужских сердец.
Услышав стук в дверь, она ничуть не удивилась, ожидая, что ее навестит один из сопровождающих, скорее всего, этот очаровательный сын купца, Дарен. Однако, за дверью оказался худой некрасивый юноша в поношенной одежде, небрежно сунувший ей прямо под нос верительные грамоты с королевской печатью. Но, что действительно поразило Идону, так это то, что когда юноша снял уродливую шляпу и заговорил, то оказался вовсе не юношей.
Мара опустилась в почти мягкое кресло и вытянула длинные ноги.
- Восемь Отмеченных уже убиты, - сухо закончила она рассказ.
Идона ахнула, картинно прикрыв ладошкой губы.
- Я буду сопровождать тебя до самой Белларозы, где лично прослежу, чтобы ты попала под защиту королевской гвардии. Думаю, будет лучше, если я поеду вместе с тобою в карете. Так есть хоть какой-то шанс, что я сумею тебя защитить. Кем являются люди, тебя сопровождающие?
Идона, раздавленная ее тоном и манерой говорить, несколько секунд пыталась понять, о чем ее спрашивают.
- Это мои друзья. Дарен не захотел оставаться в Равенхолле без меня, у Бриана дела в столице, Мерел направляется в университет, Джонатана я сама попросила поехать, Ноэну просто скучно и он решил развеяться, ну а Максим – я не знаю, зачем он едет… Они все из хороших семей и владеют мечом! А с каких пор Его Величество позволяет брать в гвардию женщин? – судя по тону, Идона уже пришла в себя.
Мара встала.
- Спокойно ночи.
Идона скорчила гримаску в спину уходящей. Рассказ Мары встревожил ее куда больше, чем она показала, а манеры впечатлили сильнее, чем она могла признать. Пожалев, что никто не придет согреть ее постель, Идона с головой укрылась одеялом.
Утром, спустившись в зал, невыспавшаяся Идона заметила компанию своих сопровождающих, шумно обсуждающих лошадей и достоинства поварихи. Мара, склонившись над дымящейся чашкой, сидела в самом дальнем углу зала. Женщина уселась между Джонатаном и Дареном, и небрежно отломила кусочек сыра прямо с тарелки влюбленного сына купца.
- Видите того парня?
Все головы повернулись в указанном направлении, уставившись на согнутую спину.
- Это он должен защитить меня от того жуткого убийцы, о котором я вам рассказывала! Тот сумасшедший убил уже восемь человек, а этот парень, на самом деле девушка!
Шестеро мужчин расхохотались, рассматривая щуплую фигуру.
- И ЭТО должно тебя защитить? – недоуменно уточнил Дарен.
- Наверное, он испугает убийцу своим внешним видом, - хихикнул Мерел.
Джонатан молча наклонился под стол, выудил оттуда черепок, и задумчиво подбросил его на ладони, не отрывая взгляда от узкой спины. Мара медленно подняла дымящуюся чашку. Джонатан прицелился, и запустил черепок.
Она не изменила позы, даже не шелохнулась, рука продолжала движение так же ровно. Ничего не изменилось. Ничего – кроме того, что черепок, запущенный метким Джонатаном в кружку, пролетел мимо, и, ударившись о стену, разлетелся на мелкие осколки.
Идона вздрогнула от звука. Посмотрев на притихших спутников, она подошла к девушке.
- Ты приехала верхом?
- Да, - Мара не подняла головы.
- Оставишь коня здесь или приказать взять с собой?
- С собой.
- Мы готовы.
Второй раз в жизни Мара ехала в карете, и она не подозревала, что внутри может царить такая роскошь и быть настолько удобно. Первый час они ехали молча, изредка поглядывая в окно, а потом Идона не выдержала:
- Если ты не служишь в гвардии, почему ты здесь и так хочешь меня защитить?
Мгновение Мара колебалась, а потом, решила, что придумывать еще что-то бессмысленно.
- Я хочу его переиграть.
И опять Идоне понадобилось несколько секунд, чтобы на лице ее отразилось понимание:
- Кто он тебе?
И Мара снова сказала правду:
- Жертва.
- А я – наживка? – медленно проговорила Идона.
- Да.
Воцарилось молчание. Карета равномерно покачивалась, за окном проносились желтеющие поля пшеницы, а Мара невольно рассматривала собеседницу, удивляясь ее наряду, утонченным манерам и замысловатой прическе. Она была привлекательна именно своей живостью, в отличие от Вивианы, которая казалась сделанной изо льда.
При воспоминании вдруг сжало сердце, и Мара перевела взгляд на пейзаж за окном.
- Он убил восемь человек, - вдруг прозвучал напряженный голос Идоны. – Почему вы до сих пор не остановили его?
- Он был быстрее, - глухо отозвалась Мара. – Он всегда нас переигрывал.
Вот это уже Идона понимала очень хорошо – эту страсть, желание не просто выигрывать, а выиграть у достойного противника. Это было так неожиданно по-женски, что она невольно улыбнулась. Мара вдруг показалась ей близким и понятным человеком.
- Какой он? – просила Идона, устраиваясь поудобнее.
- Кто? – Мара не могла поверить, что таким легкомысленным тоном Идона спрашивает о человеке, который намерен Идону убить.
- Этот твой Каэр. О ком же еще я могу спросить? У тебя явно было немного мужчин.
Маре вдруг пришло в голову, что последняя женщина, с которой она говорила по-дружески, была Рея. С тех пор она разговаривала только с мужчинами. А с женщиной оказалось говорить необычно легко – они многие вещи понимают интуитивно, в то время как мужчине надо все объяснять.
- Один. Только он один.
- И он самый лучший, самый красивый и самый сильный, - с еле слышной грустью добавила Идона.
- Холодный. Сумасшедший. Саркастичный. Одержимый. Злой. Заботливый и нежный. Поэт.
- С холеными руками и кошачьими движениями…
- Да, - Мара даже не заметила, как изменился ее голос. - Высокий, худой, мускулистый, с длинными темными волосами.
- Ты до безумия влюблена в него, - усмехнувшись, констатировала собеседница.
- Нет, – Мара дернулась, словно пытаясь отогнать призрака. – Но я скучаю по нему.
- И ты хочешь его, - закончила Идона. – Ты до сумасшествия его любишь, и я поражаюсь, как у тебя хватает воли так держаться и лгать самой себе.
- Это другое, - напряженно отозвалась Мара. – Не знаю, что. Я не хочу жить с ним долго и счастливо, и я не хочу иметь от него детей, я ничего не хочу из того, что хотят люди…
- Но ты хочешь его…, - мягко проговорила Идона.
- Я хочу его убить, - бесцветно сказала она.
- Я тоже хотела его убить. Убить, когда после целой ночи страсти и слов любви он делал вид, что ничего не случилось. Убить, когда он лгал. Убить за то, что он любит свою жену. Убить за то, что понесла, а он отказался помочь хоть медяком. Убить его за то, что он уходил, и будет уходить. Я тоже хотела его убить. И хочу. И убью. Но сначала – сначала будет ночь, пусть только одна, но…
- Но это единственный способ сделать так, чтобы он был только с тобой, думал только о тебе и любил только тебя. Пусть даже только на одну ночь… – тихо закончила Мара.
И обе женщины отвернулись в разные стороны, вытирая слезы.
Ночевали они на постоялом дворе – куда более приличном, чем предыдущий.
- Чем ближе к столице, - объяснил Бриан, придирчиво глядя, как кучер распрягает лошадей, - тем лучше еда, дороже комнаты и воспитанней обслуга.
Мест было мало, и Идона настояла, чтобы Мара ночевала с нею. Помогая раздеться светловолосой красавице, Мара почувствовала укол давно забытой зависти – ведь у нее тоже могли быть такие волосы, бедра и грудь. Идона была весела и говорлива, и еще полночи они проболтали и всяких пустяках. Следующие полночи Мара пролежала, уставившись невидящими глазами в потолок.
О, она теперь слишком хорошо понимала отчаяние Дона после смерти Вальтазара. Ей нравилась эта женщина, и мысль о том, что ее могут убить, причиняла почти боль. Ей было наплевать на легенду и одержимость, свободу и охоту. Она просто не хотела, чтобы эта женщина умерла. Она хотела верить, что все будет в порядке, но тревога не отпускала. Почему Каэр не едет? Где он? Неужели она так сильно ошиблась в расчетах? Или случилось чудо, и они смогли его переиграть?
К завтраку Идона спустилась в превосходном расположении духа. Она была красива и ухожена, она кокетничала со своими спутниками, и ее серебристый смех заставлял мужчин втягивать животы и распрямлять плечи. Мара была тиха и печальна, она крошила кусочек хлеба и старалась не смотреть на Идону. Бриан рассказывал какую-то путанную историю, Дарен ухаживал за Идоной, Мерел и Макс им шутливо переругивались, а Джонатан смотрел на Мару. Она чувствовала этот взгляд, но упорно не поднимала голову. Идона лишь улыбалась одними глазами, наблюдая за всем этим.
В карете, у строившись на горе подушек, она начала рассказ о столичных модах, а потом загорелась идеей уломать Мару надеть платье. Та сопротивлялась совсем недолго – увидев чудесные наряды, пошитые из тканей, которые она даже никогда не трогала, Мара не удержалась. Идона помогла ей переодеться, и когда Мара глянула в небольшое круглое зеркало, то не смогла удержаться от возгласа восхищения – она не думала, что может выглядеть так хорошо.
Идона восторженно захлопала в ладоши.
- Может, милая, ты и не красавица, но в тебе есть шарм, а это куда важнее, чем смазливая мордашка. Главное – правильно подобрать платье. Мне, с моими ногами и талией это тоже нелегко дается. А тебе нужны платья с большим воротником или жабо, чтобы скрывали отсутствие груди. Впрочем, даже в моем, ты выглядишь очень неплохо… Пожалуй, можно попробовать еще затянуть. И не носи ты эту ужасную мужскую одежду – она лишь подчеркивает твою угловатость.
Когда подошло время обеда, карета остановилась у харчевни. Мара вышла первой, и Джонатан тут же подал ей руку, явно перепутав ее с Идоной. Поняв свою ошибку, он лишь покраснел, но руки не отнял. Это было приятно. Слишком приятно. Давно позабытое сладкое чувство, которое становилось все сильнее от того, что во время обеда Джонатан сидел рядом.
- Он нравится тебе? – без предисловий начала Идона, укрывая ноги пледом.
- Он очень красивый мужчина.
- Он – прелесть. А его отец – троюродный брат королевы. Давай, сегодня я сниму тебе отдельную комнату. Сравнишь своего убийцу с по-настоящему хорошим любовником.
Прикусив губу, Мара уставилась в окно.
- Ты имеешь на это право, - спокойно проговорила Идона. – Ты никому ничего не должна.
Она медленно кивнула и перевела взгляд на гарцующего прямо перед окном Джонатана.
- Я подумаю.
- Только один совет, дорогая. Не оставляй мужчину на ночь. Он должен сделать свое дело и уйти. Хозяйка – ты. Он – лишь гость.
На ночь они остановились в «Золотой подкове» - лучшем заведении на сто миль вокруг, как заверил их хозяин. Это была добротная двухэтажная постройка с множеством комнат, и Ноэн с облегчением заметил, что наконец-то он не будет ни с кем делить комнату. Джонатан покосился на Мару. Идона еле заметно улыбнулась и подмигнула Дарену.
Когда Мара вошла в свою комнату, там уже была Идона с ворохом вещей.
- Я принесла тебе еще два платья – мне они узковаты в груди, а тебе как раз подойдет. И еще белье и ночную сорочку – посмотри, какая красота! Ты ведь обычно спишь, как простолюдинка – нагишом?
- Но, Идона, - вяло запротестовала Мара, зачаровано глядя на переливающуюся ткань.
- Ах, - рассмеялась красавица, - все мы одинаковые! Можем быть героинями, убийцами, матерями, монашенками, но дай нам батистовое белье с кружевами, и мы немедленно начнем искать мужчину, которому все это можно показать. Забирай. Сегодня ночью тебе это понадобиться.
- Зачем?
- Чтобы снять, дорогая моя. Это – единственное, зачем нужно красивое дорогое белье.
- Ты – сводница! – наконец проговорила Мара, не подозревая, как преобразила ее лицо улыбка.
- О-ля-ля! А что еще остается женщине моей профессии? Давай, померим платья, и я кое-что подошью.
Когда женщины спустились к ужину, взгляды всех немногочисленных посетителей были направлены на них. Мара чувствовала это внимание, и это льстило. Прячась в бесформенные мужские одежды, она почти забыла, насколько приятным может быть вожделеющий взгляд. Только одного ей не хватало сейчас для счастья – и она почти об этом не думала.
Весь вечер Джонатан был рядом. Она смеялась, кокетничала и просто вела себя так, словно вернулась на целую жизнь назад – когда еще была красивой и желанной. Оказалось, все можно вернуть.
Она пила кубок за кубком, не считая и не чувствуя опьянения – лишь радость момента. В конце концов, Идона встала, объявила, что у нее разболелась голова и направилась в свою комнату. Отправившийся ее проводить Дарен, почти сразу вернулся к столу. Веселье как-то сразу угасло, и Джонатан выжидающе посмотрел на Мару. Скользнув по нему взглядом, она медленно встала, поблагодарила всех за вечер, и начала медленно подниматься в свою комнату. Он нагнал ее у самой двери, и, прежде чем она успела что-либо сделать, просто всем телом прижал ее к стене, почти до боли впившись губами в ее рот. Ощущение было таким сильным, что она, казалось, на мгновение потеряла сознание.
Как же она об этом мечтала, хотела, вожделела. Его – всю жизнь только его. А это был не он. У Каэра была другая фигура, и другие движения, и вкус губ, и даже дыхание. Не он. Не он. Не ты.
Джонатан не уловил этого перехода – мгновение назад ему жарко отвечали на поцелуй, а сейчас в его руках была безжизненная кукла, глядящая на него отчаянными глазами, ужасно некрасивая в широком на нее платье. Контраст был столь разительным, что он отошел на шаг.
- Я не могу, - деревянным голосом проговорила Мара. – Не могу себя сломать. Хочу, мечтаю об этом, и не могу.
Он лишь скривил губы, и через мгновение его твердые шаги были слышны на лестнице. Мара вошла в комнату и безвольно опустилась на кровать, прямо на красиво разложенную батистовую сорочку.
Сколько же нужно времени, чтобы раны заросли и боль утихла? Что нужно сделать, чтобы вытряхнуть его из памяти, выжечь, выскоблить этот ужас из себя? Единственный, с кем мир был целостен. Казалось, уже не осталось слез, эмоций, сил – она все равно плакала всю ночь. Утром она с трудом выползла из постели, и, глянув на себя в зеркало, только горько усмехнулась. Давно она не выглядела и не чувствовала себя так плохо.
Держась за перила, Мара осторожно спустилась в зал. Мужчины после вчерашней попойки выглядели не лучше. Джонатан не смотрел на нее.
- А где Идона? Неужели она заболела, как опасалась вчера? – Дарен был явно встревожен.
Мара неохотно встала и побрела к комнате Идоны. Постучала. Никто не ответил. Стукнула еще раз – тишина. Заколотила в дверь, умоляя открыть – безмолвие.
И мир обвалился. Бледная, как мел, она кинулась к хозяину и потребовала ломать дверь. Шестеро мужчин за ее спиной тревожно переглядывались.
Смущаясь и запинаясь, хозяин заявил, что комната, кроме запертой двери, имеет еще одну смежную.
Горло Мары сжал ужас.
- И вы сдали эту комнату?
Поминутно вытирая вспотевшую лысину платком с лошадками, хозяин рассказал, что буквально за полчаса до приезда господ, сюда приехал еще один господин, очень богатый и знатный. Он сказал, что скоро сюда пожалует его беглая жена, которая самым бесстыдным образом путешествует в компании полудюжины любовников. Он хочет сам застать ее с поличным, поэтому попросил поселить неверную в смежную комнату, чтобы ночью… ну, вы понимаете…
Мара кинулась наверх. Дверь в соседнюю комнату была заперта. Подошел запыхавшийся хозяин. За ним – поваренок с топором и все шестеро сопровождающих.
- Ломайте дверь! Да не эту! В комнату Идоны!
- Дай-ка мне, - сдавленным голосом проговорил Дарен, забирая топор.
Мара покачнулась. Джонатан осторожно обнял ее за плечи. Наконец, дверь поддалась, и Дарен первым кинулся в комнату. Мара вошла сразу за ним, и одного взгляда ей было достаточно, чтобы молиться о спасительном забытьи.
Окно, как и дверь в соседнюю комнату были широко открыты. Идона лежала, разметавшись на простынях – красивая и беззащитная. Одна рука свешивалась с постели, на губах играла легкая улыбка, а ее хорошенькая головка была аккуратно отделена от тела одним мощным безошибочным ударом.
Мара плохо помнила, как уезжала из «Золотой подковы». Джонатан что-то говорил, Дарен плакал, хозяин поминутно извинялся и оправдывался. Мара ничего не видела, не слышала и не могла выбраться из этого отчаяния. Она даже не подозревала, что ее можно ранить так сильно. Она готова была собственными руками вырвать Каэру сердце, заставить его умирать долго и мучительно, чтобы потом напиться горячей крови и как-то успокоить эту боль. Она ненавидела себя за то, что отказала Джонатану, и за то, что она не сумеет защитить Дона, единственного близкого ей человека, к которому сейчас едет Каэр.
Еще никогда в жизни Мара не была в такой ярости. Она гнала коня во весь опор, но слезы не успевали высыхать. Она знала, что ведет себя не как Охотник, что ее злоба на себя даже больше ненависти к Каэру, но уже не могла справиться со всем этим клубком. Ее трясло, зуб не попадал на зуб, и она чувствовала, что теряет контроль над собственными движениями.
Чтобы доехать до «Розы и бочки», ей понадобились все ее силы и воля. Она знала, что если где-то остановится, то уехать оттуда не сможет. Дона в гостинице не было, хотя хозяин подтвердил, что комната осталась за ним, и щедро оплачивается. Упав на почти чистые простыни, Мара уставилась в потолок, и больше не смогла заставить себя шевельнуться. Плакать она уже не могла, в горле стоял сухой ком, но встать и напиться она была не в состоянии.
В таком состоянии ее и нашел Дон. Он посмотрел на потрескавшиеся губы, дрожащие пальцы, распластанное тело, и ни о чем не спросил. По сравнению с состоянием Мары, все остальное показалось ему неважным. Он сел на край постели, взял подрагивающую руку девушки, и начал сжимать, пока не перестал чувствовать дрожание пальцев.
Лицо Мары на мгновение приобрело осмысленное выражение, она словно пыталась что-то сказать, но язык ее не слушался. Стараясь ничем не выдать своего ужаса, Дон осторожно поднял безвольное тело и посадил на свои колени, нежно прижимая к груди.
- Все. Теперь – все. Я – рядом.
Она продолжала дрожать в его объятиях, а он шептал разную чепуху, гладил ее по голове, собирал губами редкие слезинки и чувствовал полную беспомощность. Спустя час или два он мягко переложил ее обратно на кровать.
- Я совсем скоро. Приведу доктора. Только никуда не уходи, - неуклюже пошутил он.
Он не был уверен, что его услышали, но он вернулся так быстро, как смог, приведя за собой высокого, очень худого и мрачного человека с желтоватой кожей.
Тот пощупал лоб, посчитал пульс, чуткими пальцами пробежался по всему телу, посмотрел язык и покачал головой.
- Нервное переутомление и плохое питание. Оставлю успокоительное, будешь делать холодные компрессы, гулять с нею на солнышке и говорить о приятном. Следи, чтобы она ела. Лучше всего - уехать за город. Заодно и меня оставите в покое, - и доктор, откланявшись, оставив растерянного Дона и наконец-то уснувшую девушку.
В течение трех дней она просыпалась на несколько минут и просила пить. В течении всех этих дней Дон был рядом, держа ее за руку. На четвертый день она сумела встать. На пятый – выйти в парк и рассказать об Идоне.
Они сидели на городской площади, почти у самого фонтана, и малейшем порыве ветра капли падали прямо им на лица.
- Значит, Арен мертв, - Дон смотрел, как на воду медленно опускается сухой лист .
- Да. Был бы жив – уже бы дал о себе знать.
- Как у Каэра это получилось? С Идоной?
- У него было достаточно времени, - бесцветно ответила она. - Мы ехали неторопливо. Он нас обогнал и просто поджидал в ближайшем подходящем месте. Мы были жертвами – нас так просто было предугадать. Это все бессмысленно.
- Значит, осталось лишь трое.
- Четверо. Ты забыл себя.
- Да, я забыл себя, - он вздохнул. – Что теперь?
- Не знаю. Не могу об этом думать. Теперь не могу, - она отвернулась.
- Почему это так ранило тебя? – он, наконец-то, посмотрел на девушку.
- Потому что она стала мне близка. Не как человек, от которого мне что-то нужно, а просто так… И я расслабилась, я вдруг поверила, что все получится… Я обещала защитить ее. А Каэр был рядом, совсем близко, и я… Все оказалось таким смешным и нелепым – все эти мои расчеты и вера, что у меня получится, что я смогу быть умнее и быстрее. Я все время лгала себе. Я ни разу не выиграла…, - по щекам ее опять потекли слезы.
Дон помолчал.
- Думаю, я поеду в Лоувиль.
- Зачем?
- Итамар никуда не уедет отсюда. И прятаться он не будет. Он сказал, что это даже смешно – он возвращает жизни, а у него забирают его собственную. В общем, он остается делать свою работу. Он и жену не послушал, что уж говорить обо мне… От нас нет здесь никакого толку, а сидеть на месте я не могу. Я не знаю, где Каэр, и, наверное, мне уже все равно. Я просто буду делать свою работу и с покорностью приму свою судьбу.
- Дон! – голос ее задрожал.
- Я поеду один, - продолжил он. – Тебе нужно отдохнуть. Если захочешь - последишь за Итамаром, впрочем, я думаю, это бессмысленно.
Мара смотрела прямо ему в глаза.
- Мы неделю пробыли здесь, и до сих пор ничего не произошло.
- Возможно, Каэр тоже устал, и ему нужен отдых…
- Я уже отдохнул, - сухо отозвался Дон. – Надеюсь, это дает мне шансы.
Мара обхватила голову руками и уставилась на струи фонтана.
Дон уехал рано утром, пока она еще спала. Девушка проснулась почти в полдень, медленно позавтракала, после долгих раздумий надела платье, и побрела по улице. Она смотрела на деревья, дома и людей, читала вывески и покупала маленькие пирожные. Она просто шла, куда глядят глаза, не раздумывая и не оборачиваясь. Все слезы были выплаканы, а Охотник в ней исчез.
Никогда в жизни Мара не чувствовала такой громадной, всепоглощающей пустоты. Это не было ее привычным оцепенением, которым она закрывалась от мира. Сейчас на место ее привычного безразличия пришло одно-единственное желание – пусть это поскорее кончится. Она уже могла двигаться, могла принимать решения, и она не видела во всем этом никакого смысла. Все то, что составляло ее Я – страсть Охотника, чувства к Каэру, любовь к Торэмену, тревога за Дона, благодарность к Рее – вдруг исчезли бесследно. Она была готова на что угодно, лишь бы ничего не происходило, и ничего не нужно было делать.
Мара бродила по улицам, поминутно облизывая пересохшие губы, и останавливалась лишь тогда, когда ноги ее не держали. Несколько раз она едва не зашла в церковь, но при мысли о том, что все эти люди еще надеются на какое-то облегчение, лишь затряслась от беззвучного смеха. Она даже не могла сосчитать дни, прошедшие со дня отъезда Дона. Хозяин говорил, что несколько раз заходил озабоченный ее состоянием Итамар, но так и не застал ее. Мара лишь пожала плечами – она бы предпочла, чтобы все о ней забыли, и больше ни с кем не нужно было разговаривать. Необходимость говорить «Здравствуйте » доводила ее почти до слез, и она каждое утро уходила из гостиницы, лишь затем, чтобы ни с кем не сталкиваться.
С каждым днем осень подкрадывалась все ближе, и Маре было холодно просто бродить по улицам. Она облюбовала крохотную забегаловку, где подавали горячий грог, и, сидя в углу возле окошка, медленно потягивала крепкий напиток из большой кружки. Как правило, после первой кружки наступало приятное тепло и расслабленность, вторая кружка навеивала сладкие грезы и образы, третья кружка медленно стирала мысли и память, а четвертую она никогда не могла вспомнить.
Но в этот раз все было не так. Вторая кружка еще не закончилась, а мир уже поплыл, являя образ настолько яркий, что хотелось зажмуриться. Прямо напротив нее, возле небольшого запыленного окошка, сидел Каэр.
Мара медленно опустила кружку на темную поверхность. Он сдернул капюшон с волос. Она пыталась что-то сказать, как-то отреагировать, и никак не могла найти – вокруг была только пустота. Каэр молчал и просто смотрел. Очень долго смотрел – так, что она уже не могла пошевелиться и отвести взгляд. А потом он сказал.
Он сказал только одно слово:
- Возвращайся.
И все вещи вдруг стали тихими и прозрачными.
- Куда? – прошептала она, не отрывая от него взгляда, и поразилась своему голосу.
- Проиграть сражение – не значит проиграть войну. Проиграть войну – не значит ничего. Единственная война, которая для тебя смертельна – это война со своим Я.
- Моя страсть не оставляет мне ни передышки, ни радости. Я не хочу, не могу больше так жить…
- Твоя страсть – единственное, что тебя держит. Ты попробовала отказаться от этого – разве тебе стало легче? – Каэр заговорил громче. - Что ты получила? Тягучее отчаяние? Постоянный страх? Тревогу? Невозможность действовать?
Она закрыла глаза.
- Я потеряла веру.
- Живи так, словно она все еще есть.
- Но это бессмысленно!
- Тебе неоткуда это знать!
На мгновение все посетители смолкли.
Каэр заговорил тише:
- Хватит себя жалеть. Возвращайся, - он встал, и медленно натянул капюшон на голову. – Я буду тебя ждать.
Худая некрасивая девушка в несвежем платье сидела, не шевелясь, до самого закрытия. Перед ней так и стояла недопитая кружка. Служанке пришлось дернуть ее за локоть, чтобы она неловко поднялась и медленно вышла, оставив за собою открытую дверь.
Она заснула в ту ночь. И услышала шаги. И вещи вновь были тихими и прозрачными.
Утром Мара надела уже ставший непривычным мужской костюм и отдала все платья служанке, которая не могла поверить в свалившееся на нее богатство. Дон уехал на жеребце в яблоках, которого покупал для Мары, и она довольствовалась одной из кляч, на которых они приехали в Равенхолл. Оседлав лошадь, девушка направилась к Итамару, жившему где-то на окраине. Проплутав около часа, Мара, наконец, нашла аккуратный маленький домик, выделяющийся нежно голубым цветом фасада и ухоженным садиком. Привязав лошадь у яблони, она постучала бронзовым молоточком.
Дверь открыла румяная женщина в сияющем белизною чепце и длинном фартуке.
- Доктора сейчас нет. У вас что-то срочное?
- Вы – Юлия?
- Да, - женщина оглянулась.
- Меня зовут Мара.
- Ох, простите, - она всплеснула руками. – Я приняла вас за мужчину… Проходите, пожалуйста. Итамар рассказывал о вас, - пояснила она. – А где тот милый юноша, Дон?
- Дон решил навестить Отмеченную, живущую в Лоувилле, - Мара присела за стол, с любопытством наблюдая, как ловко хозяйка месит тесто.
- Сейчас будут булочки. А пока – возьмите сыр, вон колбаски, есть еще вчерашний пирог с яблоками…
- Что вы, я…, - Мара растерялась от неожиданности.
- Деточка, ты такая худенькая, еще и после болезни! Тебе обязательно нужно кушать. Итамар скоро придет. А ты пока расскажи, где остановилась, чем занимаешься целыми днями, совсем одна бедняжка…
Мгновение Мара сидела неподвижно, словно не в силах поверить собственным ушам, а потом улыбнулась. Почти естественно.
- Спасибо.
- Что ты, милая…, - Юлия улыбнулась. - Мне только в радость. Детишек Господин нам не дал, а были бы – так точно твоего возраста… Тебе нельзя быть такой худенькой… Смотри-ка, ни бедер, ни груди, как ты ребеночка будешь вынашивать?
Улыбка Мары потухла. Юлия не заметила, продолжая возиться с тестом. Мара следила за ее точными плавными движениями, и думала о Каэре – он двигался неуловимо похоже. Она не могла вспомнить, как он выглядел вчера – все было размыто и грязно, словно на картине подмастерья, но она точно помнила, каким он был в последний вечер.
И она по нему скучала. Стоило прекратить себе лгать, и закончить войну со своими желаниями и страстью, как истина встала во всей полноте и простоте. Она скучала по Каэру – до безумия, до крика. Ей было все равно, сколько человек он убил, и кого он убьет еще. Она просто была Охотником и хотела свою жертву – всю, от кончика пальца на ноге, до самого центра души. Всю свою жизнь. Все усилия, построения – все пошло прахом – он по-прежнему был ей нужен. И он оставался единственным, кто ее понимал.
- А что-то стало известно об этом Каэре? – голос Юлии заставил девушку вздрогнуть.
- О Каэре? – переспросила она.
- Ну, где он может быть сейчас, чем занимается…
- Нет, - спокойно ответила Мара. – Ничего.
- Ну и хорошо, - с облегчением проговорила Юлия. – Я каждый день молюсь, чтобы этот ужас нас миновал, и все обошлось. Мы так умоляли Итамара уехать – но он никого не послушал.
- Почему?
- Он сказал, что Смерть нельзя обмануть.
- Странно слышать такое от доктора, - задумчиво сказала Мара.
- Ну, наверное, только и врач может говорить такие вещи, - в голосе Юлии зазвучало сомнение. - Он-то точно знает, о чем говорит.
- Что толку от врача, если он не пытается обмануть смерть? Зачем вообще жить, если у тебя нет ни одного шанса выскользнуть?
- Прости? – Юлия так и замерла с противнем в руках.
- Ничего, извините. Просто мысли вслух. Я, пожалуй, пойду, - Мара поспешно встала.
- Ты не дождешься Итамара? – кажется, она была разочарована.
- Мне просто хотелось убедиться, что с ним все в порядке, - вежливо ответила Мара. – Простите. Думаю, я встречусь с ним в городе.
Она вернула гнедую лошадку в стойло, и вышла за ворота гостиницы. Ей не хотелось искать Итамара, и она не видела в этом никакого смысла. Ей хотелось видеть Каэра, но она понятия не имела, где его искать. В конце концов, она направилась к ставшей привычной забегаловке, но вовнутрь заходить не стала, присев поблизости прямо на теплые камни. Мимо проходили люди, один раз ей даже бросили монетку, приняв ее за нищую, кто-то пытался с ней заговорить, но она даже не подняла голову. Все приходило само – тихое и легкое.
Каэр сел рядом. Молча. Он изменился меньше, чем она ожидала, но больше, чем надеялась. Он похудел и осунулся, стал резче и тяжелей в движениях, а одежда, хоть и дорогая, выглядела потрепанной. Каэр сидел рядом, и все в мире снова было на своих местах.
- Спасибо, - сказала она.
Он улыбался. Кажется, она никогда не видела его улыбающимся.
- Не за что.
- Зачем ты пришел?
Улыбка погасла.
- Отдать долг.
- Ты ничего мне не должен.
- Я не сказал, что тебе…
С ним никогда не было легко.
- Ты убил Арена?
- Да. Это имеет значение?
Она слышала его запах, видела его, чувствовала тепло его тела, и ей хотелось, чтобы это мгновение длилось вечно.
- Нет, - она никогда ему не лгала.
- Ты сожалеешь о смерти Идоны? – в его голосе послышалось что-то, похожее на сочувствие .
- Да. Но это не имеет значения.
Теперь он смотрел на нее.
- Скажи мне, что я прав.
- Разве мои слова что-то изменят?
- Ничего. Но я просто хочу это услышать от тебя. Ты второй человек, от которого мне это нужно услышать.
- Кто был первым?
- Поэт, - голос его внезапно стал хриплым.
- Айвор? – она сжала его руку.
Мара смотрела Каэру в глаза, и видела там такую боль и отчаяние, что ее собственное горе вдруг показалось нелепым.
- По крайней мере, - тихо проговорила она, - ты последователен.
- Это единственное, что спасает меня от помешательства.
Она медленно-медленно выдохнула:
- Ты прав. И я убью тебя.
- Спасибо. Я все равно не смогу без тебя жить.
Замерев, они смотрели друг на друга, и оба не могли поверить, что он это сказал.
Медленно смеркалось. Мара все смотрела и смотрела, пытаясь запомнить каждую черточку его лица, которое немилосердно скрадывала тьма. Каэр встал, отряхнул плащ и сделал несколько шагов. Мара расширенными глазами смотрела на широкоплечий силуэт. Он остановился, но так и не повернулся. В свете фонаря над вывеской его волосы казались совсем черными.
- Как долго еще мне нужно идти к тебе, чтобы ты сделала ко мне хоть шаг? Почему все время я иду к тебе? Неужели ты так и не сделаешь эти проклятые три шага между нами?
- Нет.
- Нет? – он словно окаменел.
- Между нами пять шагов.
Медленно-медленно он повернулся. Мара стояла перед ним.
- Четыре.
- Четыре.
- Сколько до твоей комнаты?
Они оба не могли поверить, что она это сказала.
Он был единственным. Всегда. Тем, с кем нельзя жить, но лучше всего умирать. Тем, кто делает мир таким реальным, постоянно взывая к запредельному. Тем, под кем прогибается реальность. Это был он. Наконец-то это был он.
- Я так соскучился.
Она не могла говорить, ей было больно смотреть, у нее сжимало горло. Ощущения были такими яркими, что, казалось, еще одно его движение, и она умрет. Она уже не понимала, что происходит, ибо все в мире для нее собралось в одной точке. Каэр был близко. Каэр еще никогда не был ближе. Всю жизнь был только Каэр.
- Я люблю тебя, - только и сумел прошептать он, без сил падая на постель.
Она, наконец, разжала пальцы, которыми судорожно хваталась за спинку кровати.
- Ты плачешь?
- Нет, - она вытерла тыльной стороной ладони мокрую полоску.
- Ты плачешь, - он опять улыбнулся.
Она закрыла глаза. Он продолжал смотреть.
- Ты – красивая.
- Нет.
- Да. И ты нравишься мужчинам, очень. Даже Отмеченный, Дон, ухаживает за тобой. Неужели не заметила? А уж тот раздутый блондин, с которым ты тискалась прямо в коридоре… Если бы ты дала ему, я бы убил вас обоих прямо на месте.
- Ты что, подсматривал? – она не открыла глаз, но на лице ее появилась тень улыбки. – Почему?
- Не знаю. Просто бы убил. Есть хочешь? Половина ночи еще впереди.
- Только вина.
Каэр вернулся в постель с двумя кубками. Они лежали поперек широкой постели, шутили, болтали, и Мара удивлялась ощущению, что впервые за долгое время, чувствует себя не Охотником, а просто человеком. Что вот так ведут себя остальные люди, они так смеются, говорят, радуются жизни. Жизнь – именно такая, нормальная, обычная, как у всех. Просыпаться утром рядом с любимым, завтракать, убирать, готовить, ждать вечерами мужа и спрашивать, как прошел день. Жить в золотой гавани покоя. Маленькие радости и горести, никакого крика и надрыва. Никакого неба и одиночества. Никакого движения к небытию. Крылья не порвутся, потому что ты их не расправишь. Ты живешь – и тебя нет. Ты – вещь. Одна из вещей бытия - без возможности выбрать смерть.
Ей понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что Каэр, приподнявшись на локте, внимательно смотрит на нее.
- Не уходи от меня, - глухо проговорил он. – И не позволяй мне уйти – хотя бы сегодня. Я люблю тебя.
Она села. В свете свечей были отчетливо различимы капельк и пота у нее на груди.
- Не любишь. Ты не можешь любить – твоя страсть отбирает все силы.
Он закрыл глаза.
- Если бы я не любил тебя – ты давно была бы мертва. Я вовсе не надеюсь, что ты поймешь меня, как и я до конца не смогу понять тебя, но я принимаю твой путь. Я все время иду за тобой, зная, что ты убьешь меня, что я все равно не сумею тебя догнать. Разве ты можешь представить бОльшую страсть?
- Нет, – она словно его и не слышала. - Но ты будешь меня любить.
- А ты меня?
- Я буду смотреть, как ты умираешь, и твоя смерть станет для меня примером. Разве ты можешь представить бОльшую привязанность?
Он вздрогнул от сарказма.
- Почему нет?
- Я не могу, - Мара не смотрела на него. - Ты есть я. Ты такой же, как я. И именно поэтому Торэмен сказал, что я перерасту это чувство – он был прав. Я хочу сделать все по - другому, и быть другой.
- Почему же я буду любить тебя?
- Потому что я стану тем, чем ты всегда хотел быть, - она сказала, и поняла. Все стало на свои места.
- Мара!?
- Я – выживу, а ты – уйдешь. Я переживу тебя и твою любовь. А ты так и останешься с этим – сквозь все миры, даже если тебе удастся, ты не сможешь взять меня с собой. Твоя любовь станет твоей тюрьмой.
- А ты? – он словно забавлялся, бросая в нее вопросами, на которые она медленно, тяжело искала ответ.
- А я останусь жить на пепелище. Без тебя, всю свою жизнь – без тебя. Без человека, кот о рого я не люблю. И всегда буду. Не любить.
Теперь он смотрел прямо на нее.
- Почему все так сложно?
Она, наконец, легла, повернувшись к нему спиной.
- Потому что это единственный способ не сойти с ума от ошеломляющей прямоты собственных желаний.
И он опять взял ее – совсем не так, как в первый раз. Теперь, казалось, он выплескивал свои ненависть и ярость. Простыни уже были перепачканы в крови, она все кричала и кричала - от наслаждения. Внезапно он остановился, глубоко вздохнул, и перекатился на свою сторону постели.
- Смешно, да? – голос его звучал так спокойно, словно он только что молился. – Я все равно пытаюсь до тебя достучаться – любым способом. Достучаться и доказать – вещи, которые мы оба знаем, и о которых уже даже нет смысла говорить. Но я все пытаюсь – упорно желая, чтобы ты, наконец, была одержима мной, мной, Каэром, а вовсе не своей жертвой. Я люблю тебя, а не Охотника, и я не хочу быть Жертвой!
- Ты любишь меня потому, что я Охотник, - резко ответила она. – Точно, как говорил Торэмен. Потому что никто не сравнится со мной. И да, глупо доказывать что-либо. Ты – Жертва, самая главная в моей жизни. Ты не можешь стать ко мне еще ближе. Во всем мире нет никого, кто был бы мне ближе, чем ты.
- Я не хочу быть Жертвой, даже твоей, - повторил он. В голосе его появилась какая-то незнакомая нотка.
- Не хочешь – не будь! – вдруг выкрикнула она. – Проще простого! Тебе всего лишь нужно отказаться от своей страсти и перестать вести себя, как порождение Тьмы. А я перестану вести себя как Охотник. И все. И мы будем жить долго и счастливо в хорошеньком домике, увитом розами. Ты будешь сходить с ума от невозможности жить, а я буду смотреть, как человек, который для меня важнее всего на свете, умирает каждую безгранично длинную секунду… Ты действительно желаешь такой жизни нам обоим?
Несколько мину т Каэр смотрел на нее. Потом подошел к своему вещевому мешку, и вытащил оттуда пачку бумаги, которую бросил перед Марой на постель. Сверху он положил сапфировую печатку.
- Будь моей женой, - сказал он.
- Каэр?
- Ты станешь Марианной Алукарской.
- Каэр …
- Пусть я принадлежу Охотнику, но моя жена будет принадлежать мне.
- Каэр! – она закричала.
- Я столько у тебя брал, что теперь хочу что- нибудь отдать. Это печать дома Алукарских. Я снял его с руки Даэра, и теперь я - глава Дома. Я отдаю его тебе. На левую руку – как вдове, - он взял ее безвольную руку и надел кольцо на большой палец. - Просто для того, чтобы знать, что я отдал тебе хоть что-то, кроме собственного сердца, которое, по правде, никогда мне не принадлежало.
- Никто не поверит, что ты сам вручил его мне, и что я – твоя жена и наследница, - наконец выговорила она.
Каэр зло рассмеялся:
- Это же дом Алукарских! Тут все и всегда делалось через кровь. Они примут тебя. Все зависит от того, насколько ты будешь убедительна. Думаю, что со стариком, потерявшим двух сыновей и невестку, ты справишься. Я уверен, что справишься. Ты ведь всегда получала то, что хочешь.
- Разве я этого хочу? – Мара не шевелилась.
Лицо у него было мягкое и расслабленное.
- Я люблю тебя.
И по щекам Мары опять потекли слезы.
- Что это за бумаги?
- Мой свадебный подарок, - обнимая девушку, Каэр смел ногой рукописи. – От того поэта, Айвора, вместо сгоревшей книги другого поэта. Ты увидишь, утром…
- Утром, - прошептала она, отдаваясь. – Если бы только не утро…
Утро было солнечным. Мара зажмурилась, потянулась, и протянула руку на левую сторону постели. Пустота. Она открыла глаза, и еще несколько мгновений привыкала к свету. Комната была чистой, постель – огромной, на единственном стуле были аккуратно сложены вещи, которые она лихорадочно стягивала с себя ночью. О том, что ночью здесь было двое, напоминала лишь пара пустых бокалов. На подушке Каэра лежала пачка рукописей. Мара взяла верхний листок, привлекший ее печатью и размашистой подписью: «Я, Каэр Алукарский, сын Родена, удостоверяю, что подательница сего, Марианна Алукарская, является моей законной супругой и, в случае моей смерти, наследницей Дома Алукарская».
Она отложила грамоту, и взяла следующий листок. А потом еще, еще, и еще. Она читала, глотая слезы, и не могла поверить – он, действительно, убил поэта. Убил, зная точно, кого именно убивает. Зная, что сам себе никогда этого не простит. Все-таки убил – даже поэта. Мара сидела в громадной постели и плакала – опять плакала, хотя была уверена, что за эти дни у нее не осталось слез. Она оплакивала любовь, которой у нее никогда не будет, потому что даже ее собственный муж, самый важный человек на свете, одержим не ею.
Она покинула комнату почти в полдень. Хозяйка сказала, что комната оплачена еще на сутки, и деньги она возвращать не собирается, но Мара только махнула рукой. Она находилась в каком-то странном состоянии усталости, оцепенения и безразличия одновременно. Медленно добрела к себе, нехотя переоделась – у нее болело все тело, и еще полчаса бродила по комнатушке, пытаясь сообразить, что делать с обручальным кольцом: расставаться с ним она не хотела, а на пальце оно привлекало слишком много внимания. В конце концов, девушка повесила его на кожаный шнурок, которым перевязывала отросшие волосы, и спрятала под одежду, ощущая кожей нагревшийся металл. Это было до нелепости приятное ощущение – словно у нее в сердце горит свеча.
С трудом взгромоздившись на лошадку, она поехала к Итамару. Дверь опять открыла румяная Юлия, которая сразу потащила Мару к столу. Она налила гостье душистого чая, принесла свежие булочки и масло, предложила попробовать с полдесятка блюд, и почему-то наговорила кучу комплиментов о сиянии ее прекрасных глаз.
- А где Итамар? – внезапно прервала Мара этот поток восхвалений.
- А он как ушел под утро, так еще не возвращался, - защебетала Юлия. – Знаете, сейчас такое время, что все рожают… Буквально каждый день среди ночи вызывают… Сегодня под утро какой-то важный господин пришел…
Мара отломила еще кусочек булочки, начала жевать, и вдруг поняла. Не в силах шевельнуться, она лишь смотрела на дымящийся чай и чувствовала тепло сапфировой печатки, а за ее спиной продолжала весело щебетать вдова.
Дон не ожидал, что будет так рад вырваться из Равенхолла. Так стремиться туда, и так радоваться, уезжая – самому смешно; но ему вдруг все там как-то сразу разонравилось: и ухоженные девушки, и богатые дома, и роскошные фонтаны, и измученная Мара. Даже мысль о ней была неприятна – как прикосновение к больному голубю, поэтому он просто не думал.
Сейчас он просто хотел попасть в Лоувиль, и уговорить владелицу трактира, Марджет, уехать в Равенхолл, под защиту гарнизона, а еще лучше – в Белларозу. Дорога была тихой и пыльной, хотя уже чувствовалось приближение осени: и ветер стал прохладным, листья пожелтели по краям, и небо оказалось ярко-голубым. Дон, покачиваясь в седле, размышлял о том, что зимою дочери Арена исполнится годик, кругом начнут наряжать елки, а он сам будет мертв.
Мысль это показалась ему необычайно забавной, такой смешной, что он провел несколько минут, топчась на дороге, и просто пытаясь откашляться. Ветер перебирал увядающие листья, вокруг было тихо и пусто, и лишь одинокий нелепый человек пытался за что-то схватиться, когда все замерло в ожидании, что он, наконец, разожмет руки. Ночевал он в лесу, вдали от дороги, рядом с едва заметным ручейком. Сидя в одеяле возле гаснущего костра, Дон поймал себя на мысли, что, в сущности, совершенно не хочет куда-либо ехать. То ли это за говорила накопившаяся усталость, то смысл происходящего вдруг оказался вне всех представлений, но Дон больше не знал, что и зачем он делает, если его все равно убьют. Сосновые иглы серебрились в лунном свете, ветер почти стих, и мир был невыносимо прекрасен. И Дон хотел остаться здесь, под защитой леса, смотреть на огонь, слушать, как течет вода, чувствовать, как дует ветер, и медленно-медленно, ничего не боясь, проваливаться в сон. Это могло быть так легко. Конечно, этого не могло быть.
В Лоувиль он въехал после обеда. «Бездонная Бочка» была единственным питейным заведением на всю деревню, потому каждый встречный знал, где она находится, как там разбавляют пиво, и с кем спит хозяйка. Те двое прохожих, у которых Дон спрашивал дорогу, попутно изложили всю биографию Марджет, список ее полюбовников, присовокупив мнение об эле, который она варит. Точнее, не умеет варить. Также выяснилось, что Марджет две недели назад куда-то пропала, видимо, сбежала с королевским гонцом, который зачем-то останавливался в ее гадюшнике. Услышав об этом, Дон, впервые за много дней, облегченно перевел дыхание.
«Бездонная бочка» располагалась на главной площади, возле торговых рядов. Судя по основательности постройки, хозяйка не бедствовала. Дон привязал лошадь, и, наклонив голову, переступил через порог. Внутри было тихо, прохладно, и пахло кислой капустой. За стойкой протирала посуду молодая некрасивая девушка.
- Пива, пожалуйста, - после неудачной попытки выбрать стол почище, Дон присел за ближайший. Когда девушка, призывно улыбаясь, подала ему кружку, он выложил прямо на стол свои верительные грамоты.
Судя по тому, как она заинтересовалась печатями, Дон сделал вывод, что читать она не умеет.
- У меня особые полномочия. Я – капитан королевской гвардии Дон. Когда и куда уехала Марджет?
Девушка, удовлетворенно вздохнув, плюхнулась на соседний стул, и навалилась на столешницу всей грудью, которая почти выпала из глубокого разреза. Дон невольно отодвинулся, но она, как нарочно, заговорила так тихо, что ему невольно пришлось наклоняться.
Заговорщицким тоном девушка сообщила, что ее зовут Жаклин, и она является Стражем. Из длинного и путаного рассказа, в конце концов, стало ясно, что две недели назад королевский гонец привез письмо, которое страшно напугало Марджет. Она быстро собралась, попросила Жаклин последить за трактиром, и, купив билет на дилижанс (об этом Жаклин сказала с особой гордостью), умчалась в Белларозу под защиту доблестной королевской гвардии. Жаклин же осталась на хозяйстве, и вечерами ей очень одиноко…
Дон передумал спрашивать, где можно остановиться на ночь. Посмотрев в хитро прищуренные зеленоватые глаза, он заговорил резко и жестко:
- Слушай меня внимательно, Жаклин, это очень серьезно. От этого может зависеть не только жизнь Марджет, но и твоя, - девушка медленно кивнула. - В течение нескольких дней здесь должен появиться приезжий – богатый и красивый. Он будет интересоваться, где Марджет. Ты должна ему сказать, что хозяйка отправилась по делам в Равенхолл, и вот-вот должна вернуться. Займи его чем-нибудь, сделай так, чтобы он у тебя задержался, а сама постарайся немедленно сообщить мне. Это понятно?
- А где вы остановились? – жадно поинтересовалась Жаклин, пряча золотой, придавший словам капитана значительный вес.
- Я сообщу позднее, - обреченно проговорил Дон.
- Я могу…
- Не надо, - твердо ответил он, отодвинув пиво, к которому так и не притронулся. – Я и так постараюсь бывать тут почаще.
Он снял комнату у вдовы по соседству. Вдова была женщиной почтенной, и, главное, пожилой, комната блестела чистотой, а кровать была узенькой. За конем пообещала приглядеть сама Жаклин. Дон приходил в трактир как на работу; садился в самый темный угол спиною к стойке (чтобы не видеть Жаклин, строящую ему глазки) и лицом к двери (чтобы видеть всех входящих), и заказывал ненавистно пиво, которое, действительно, было ниже всякой критики. Через неделю Жаклин окончательно утратила к нему интерес, а еще через неделю в трактир вошел человек в темном плаще и высоких сапогах.
Дон весь подобрался, как для прыжка, но посетитель спустил на плечи капюшон, и Дон узнал прекрасный чистый профиль незнакомой девушки.
Мара иначе двигалась, у нее было совсем другое выражение лица: грустное и очень спокойное. Вся ее сосредоточенность Охотника ушла без следа, оставив лишь спокойную уверенность и мягкую печаль. И само лицо изменилось – она загорела, шрамы стали почти незаметны, а скулы – не такими резкими. Дон смотрел, как она идет к нему, и только сейчас обратил внимания, какими плавными стали ее движения, и какими пышными – волосы.
- Стережешь?
И голос. Совсем другой – глубокий, сильный. Дон с трудом перевел дыхание.
- Раз ты здесь, значит Итамар…
- Зарезан, - закончила она. – Я уехала в тот же день.
Он ничуть не удивился, но отдал бы полжизни лишь за то, чтобы она сказала что-нибудь, чего он не знал.
- Как он это сделал?
- Как обычно. Просто постучался рано утром и позвал будто бы к роженице. Труп бросил в овраге за соседним домом. Где Марджет?
- Уехала, как только получила письмо королевского гонца, - в голосе Дона послышалось торжество. – В Белларозу на почтовом дилижансе.
Мара прикусила губу, раздумывая:
- Тогда почему ты здесь?
- Жду его.
Она саркастично вскинула бровь.
- И, когда он появится, ты кинешься на него с мечом?
- Почему нет? – Дон пожал плечами. - Это – такой же хороший шанс, как и любой другой.
- Другими словами, тебе все равно как умирать…, - что-то странное мелькнуло в ее глазах, и растаяло без следа, заставив ее говорить уже совсем другим тоном, - где ты остановился?
- Ты не сможешь ночевать со мной. Там крохотная комнатушка и очень узкая кровать, - Дон старался говорить спокойно, но в голосе, неожиданно для него самого, послышались какие-то ядовитые нотки.
- Хорошо, - безразлично отозвалась она, явно думая о чем-то своем.
Между ними словно пролегла пропасть. Дон не мог понять, откуда взялись эти холодность и отчужденность – и с его, и с ее стороны. Словно вернувшись после долгого путешествия домой, он нашел лишь чужую постройку на свежем пепелище.
- Так и будешь здесь сидеть, пока Каэр не появится? – наконец проговорила она.
- Ну, рано или поздно, он придет выяснить, где Марджет.
- Для этого ему не обязательно приходить в трактир. Любой прохожий даже на самой окраине этой дыры скажет, что она уехала почти месяц назад…
- Возможно, - упрямо ответил Дон, - но только Жаклин может дать полную информацию, а то и разболтать что-то полезное.
Мара хотела что-то сказать, но прикусила губу. Дон заметил, что левую руку она прижимает к груди.
- У тебя что-то болит?
- Что? – она опустила руку. – Нет, пока нет, - и снова повисло напряженное молчание.
Он не выдержал:
- Что с тобой случилось?
- Случилось? – рука ее опять потянулась к груди.
- Ты стала совсем другой! – он плеснул раздражением.
- Наоборот, - она вскинулась. - Наконец, я перестала прятаться, и приняла себя такой, какая я есть. Просто пришлось признать много вещей, от которых я все время закрывалась… И я больше не могу лгать себе и убеждать, что вещи, которые меня держат, на самом деле не имеют значения. Я не могу пытаться жить другой жизнью и вечно воевать сама с собой, пытаясь отказаться от страсти, что для меня равносильно отказу от жизни. А я хочу жить! Даже если нет надежды, моя страсть останется со мной. Я просто буду тем, что я есть.
Эта тирада совершенно ошеломила его. Дон не ожидал подобной реакции, и просто растерялся.
- Мара, что с тобой происходит ? – неуверенно проговорил он, и тут же понял, что сделал еще хуже: теперь девушка смотрела на него почти с жалостью, то опуская взгляд на бессильные руки Дона, то возвращаясь к его растерянному лицу.
Он так и не понял. Да и откуда ему было знать, о том, что настигло ее?
- Я ухожу, - сказала она, теперь глядя на него, как на лопнувшую виноградинку.
Дон почувствовал, что у него внутри сейчас что-то оборвется.
- Я в чем-то виноват?
- Нет. Я просто ухожу, – Мара встала. – Мне нечего здесь делать. Встретимся в Вингарде.
Он все равно не понял. Не смотря на все усилия и попытки. Он не понял – не смог понять.
Дон закусил губу, чтобы сдержать крик, и смотрел ей вслед, даже после того, как она скрылась за дверью.
А Мара продолжа ла чувствовать этот взгляд, пока медленно ехала по кривым маленьким улочкам прочь из Лоувиля. Ни одна из редких больших капель, падающих с почти светлого неба, не задевала ее.
Следующим утром, придя в трактир после бессонной ночи, Дон увидел, как призывно машет ему Жаклин, подзывая к стойке.
- Вот уж не думала я, что ты такой жадный!
- Что? – привычно скривившись, Дон сделал глоток пива, которое за эти дни надоело ему настолько, что он уже не чувствовал вкуса.
- Оказывается, король должен нам, то есть Марджет, сто золотых! – с триумфом сообщила Жаклин. – А ты решил все утаить!
- Что? – еще раз повторил Дон. – Откуда ты это взяла?
- Вчера вечером, когда я ходила на речку полоскать белье, ко мне подошел королевский гонец. Ты не думай, - быстро проговорила она, увидев как вскинулся Дон, - я же не дура, я специально посмотрела его бумаги – там была такая же печать, как у тебя! Так вот, этот господин, весь такой обходительный, сказал, что должен вручить Марджет сто золотых лично в руки. Конечно, пришлось ему рассказать, где она. Не пропадать же золоту…
- В Белларозе? – медленно проговорил Дон, чувствуя, как все рушится.
Жаклин хитро улыбнулась.
- А это секрет! – нахально заявила она, уперев кулачки в тощие бока.
У Дона в голове словно что-то взорвалось. В одну секунду он был за стойкой, прижимая перепуганную девушку к стене, и сдавливая рукой ее горло.
- Где?! – зарычал он.
Жаклин всхлипнула.
- Беллароза, это же надо такому поверить, - забормотала она. - Как же тетушка - то трактир бросит? Вот мы и придумали с мамой, сестрой ее, что тетушка пока поживет у нее по соседству, в Хайвиле, а я тут, за трактиром…
Дон разжал руки. Так просто! Почти так, как сказала Мара. Так до нелепого…
- Когда это было? – почти спокойно спросил он.
- Так я же сказала, - с обидой отозвалась Жаклин, поправляя блузу. – Вечером вчера. Он уже там побывал, наверное, мама с тетей уже трижды деньги пересчитали…
Дон медленно опустился на заплеванный пол, обхватил голову руками и начал смеяться. Он все хохотал, и не мог остановиться.
Мара знала. Каэр знал – у тупой и жадной трактирщицы не было шансов. Мара знала, что нет ни единого шанса – и даже не стала здесь останавливаться – просто уехала в Вингард. Как будто ее присутствие что-то сможет изменить там. Пусть даже в Вингарде все будет по-другому: бургомистр, охрана, запоры – разве запрешь страсть? Кто сумеет перекрыть путь воли?
Дон хохотал, пока его смех не стал слезами. И, в пятидесяти милях от него, те же слезы капали из глаз толстой торговки в цветастом платье, которая обнимала труп свой сестры, аккуратно заколотой высоким мужчиной в черном.
- Душегуб, - шептала она. – Неужто ради денег? Ты бы сказал, мы бы поделились, грех-то такой зачем на душу брать?
Каэр выдал свое отношение лишь презрительно скривившимся ртом. Одной рукой он достал из кошеля у пояса горсть золота – сколько поместилось, и широким жестом бросил прямо на пол, наблюдая, как монеты раскатываются по всей избе.
- Издашь хоть звук – убью, - сухо проговорил он, и вышел, оставив за спиною ползающую на коленях женщину, которая в полном молчании лихорадочно собирала яркие тяжелые кругляшки.
Впереди был только Вингард.
Перед отъездом Дон написал в столицу письмо, адресовав его лично премьер-министру. В письме он сухо сообщал о том, что в живых осталось лишь двое Отмеченных, и просил немедленно выслать в Вингард подкрепление.
В Вингард Каэр попал без труда – в очередной раз помогли верительные грамоты, взятые у Арена. Но теперь, проезжая по непривычно широким и чистым улицам и присматривая место для ночлега, Каэр не мог решить, как ему действовать.
Он не был лично знаком с де ЛаВеем, но был достаточно наслышан о его осторожности и расчетливости. К тому же, бургомистр наверняка предпринял ряд мер для защиты – начиная от усиленной охраны, заканчивая оградой вокруг дома и регулярными проверками всех приезжих. Добраться до такого человека будет нелегко.
Остановившись в тени старого вяза, Каэр присел у фонтана, напился ледяной воды, и начал разглядывать прохожих, пытаясь определить, чем именно они так отличаются от столичных жителей. Он смотрел на прогуливающихся девушек, их пышно одетых кавалеров, услужливых торговок сластями и цветами, и в голове его внезапно забрезжил смутный план – нелепый, странный, и, может быть, именно поэтому вполне осуществимый. Охотника, в отличие от Жертвы, нельзя предсказать.
Каэр пересчитал золото: вместе с деньгами, взятой у покойного капитана, получалась неожиданно большая сумма, что давало возможность играть по-крупному. Усмехнувшись, Каэр направился к лучшему портному в городе, у которого заказал костюм и с полдюжины рубашек тонкого шелка. Это оказалось неожиданно приятно – за месяцы погони он уже успел забыть удовольствие от прикосновения дорогого материала к коже. Потом холеный герцогский сынок направился к перчаточнику, где ему повезло, и он смог купить уже готовые перчатки, которые идеально сели на его огрубевшие руки. Путь свой он завершил у сапожника, оставив срочный заказ на новые сапоги.
Все мастера, снимая мерки, охотно поддерживали разговор о городских новостях, щедро делясь сплетнями с приезжим. Главной темой для разговоров уже который месяц было странное поведение бургомистра.
Уже больше полугода прошло с тех пор как охрана господина Жоржа де ЛаВея была резко усилена, а сам он прекратил появляться на людях. Самым ужасным было то, что прекратились все балы и приемы, разукрашенная карета больше не появлялась на главных улицах, а самый прекрасный цветок Вингарда, юная Ангелина де ЛаВей прямо чахнет с тоски, лишенная возможности не то, что встречаться с кавалерами, но даже писать им! Подобной жестокости нет ни объяснений, ни оправданий. Шепотом поговаривают, что Ангелина едва не сбежала с каким-то заезжим офицером, у которого ни гроша за душой, что и привело ко всем этим строгостям.
- Какая ужасная история, - Каэр поцокал языком. – Итак, за сапогами я приду через четыре дня. А теперь не порекомендуете ли мне какую-нибудь законопослушную даму, которая сдает комнаты?
Так он поселился в «Белом ирисе» - приличном семейном пансионе, без всяких новомодных штук вроде водопровода, который содержала мадам Абари, славящаяся своей безупречной репутацией и строгим нравом. Щедро заплатив за комнату, Каэр увлек почтенную хозяйку в темный угол, где продемонстрировал свои верительные грамоты, и под строжайшим секретом сообщил, что выполняет тайное поручение самого короля. Потому, именно на нее, на мадам Абари сейчас рассчитывает весь королевский двор, ибо лишь от нее зависит, будет ли успешна миссия капитана королевской гвардии Арена, который под большим секретом приехал для расследования причин странного поведения бургомистра.
Мадам немедленно прониклась чувством важности своей роли для государства в целом и всего королевского двора в частности, и сказала, что ради защиты отечества она пойдет на все, на что способна пойти законопослушная и благочестивая женщина. И даже на немного большее. Несколько ошеломленный таким рвением, Каэр успокоил патриотичную женщину, сказав, что от нее требуется лишь одно, но необычайно трудно выполнимое условие: не зависимо от того, кто и под каким предлогом будет интересоваться, и какие бумаги будет предоставлять, мадам не должна проронить ни звука о своем новом постояльце.
Почтенная вдова поклялась, что его тайна умрет вместе с ней, после чего предоставила ему одну из собственных комнат, имеющую отдельный вход. Через несколько дней, получив дорогую чистую одежду, Каэр приступил к выполнению второй части своего плана.
Накинув неприметный плащ, он направился к дому бургомистра. Величественное строение было обнесено недавно построенным каменным забором, а у обоих входов стояла охрана. Каэр улыбнулся предсказуемости жертвы, и направился в салон лучшей в городе модистки.
Появление такого авантажного кавалера вызвало в этом женском царстве форменный переполох. Кокетства и хихиканья было столько, что к посетителю решила выйти сама модистка, одетая в скромное платье с роскошной отделкой.
- Чем могу служить, сударь? – льстиво спросила она, оценив в один взгляд шелк рубашки и выделку сапог.
- Мадам, - проговорил Каэр, подождав, пока она отошлет любопытствующих девушек, - лишь вы одна можете излечить разбитое сердце, - и опустился на колени.
Мадам так растерялась, что не смогла сказать приличествующие моменту слова. Повисла пауза. Поражаясь медлительности женщины, Каэр решил сразу перейти к делу.
- Мое сердце разбито, и лишь вы можете дать мне надежду на исцеление (к счастью, модистка была весьма почтенной матроной, иначе план пришлось бы срочно менять). Я влюблен, мадам, и даже не знаю имени моей чаровницы!
- Чем же я могу помочь вам, мой юный друг, - самым светским своим тоном, наконец, проговорила модистка.
- К счастью, мадам, мне известно, что этот ангел во плоти – горничная дочери бургомистра…
- Марта? – с некоторым разочарованием отозвалась мадам. – Она милая и благочестивая девушка… Наверное, вы видели ее три дня назад, когда она заказывала кружева для своей госпожи.
Каэр энергично закивал.
- Умоляю, мадам! Подскажите, когда она появится в следующий раз, чтобы я смог сказать ей о своих чувствах! Помогите мне, и ваша доброта не останется невознагражденной!
- О, мой бедный друг! Марта слишком предана своей хозяйке, и вряд ли ответит на вашу пылкую любовь…
- Ах, не лишайте меня надежды, мадам! – Каэр, наконец, поднялся с колен, и нежно вложил в руку мадам несколько золотых. – Дайте мне только один шанс…
Мадам расцвела.
- Она придет завтра, около четырех. Я заставлю ее подождать. Комната будет пуста. Остальное – за вами.
Каэр, демонстрируя прекрасные манеры, поцеловал руку своей помощнице, украсив ее ладонь еще несколькими золотыми, после чего откланялся, оставив мадам в подробностях описывать произошедшее всем знакомым и незнакомым.
Самому ж Каэру осталось самое трудное. Горничная была идеальным способом добраться до дочери, а через девушку – и до отца. Каэр не сомневался, что сумеет уломать преданную служанку отнести любовное письмо Ангелине, и не сомневался, что скучающая девушка это письмо прочтет. Он сомневался, что сумеет вынудить девушку, уже получившую сотню подобных писем, ответить именно на это.
Это должно быть очень особое письмо, не похожее на другие. Нечто такое, чего она никогда не читала, и чего никогда не напишут это лощеные провинциалы. Что-то, что ее зацепит, и она не сможет не ответить. Проблема была в том, что герцогский сынок Каэр Алукарский никогда не писал любовных писем – у него не было в этом нужды, он и так получал всех, кого хотел. Конечно, он много раз писал записки, назначая свидания, но любовное письмо – это совсем другое.
Для любовного письма должны быть слова и чувства – несказанные и непоказанные, любовное письмо должно рваться из сердца, писать само себя, и быть странным для разума – но совершенно понятным сердцу. Каэр не мог представить, как написать такое особое любовное письмо девушке, которую он даже никогда не видел, не говоря уже о том, чтобы любить.
В своей жизни он любил только одну женщину, и ей он уже все сказал. Или не все? Или так и не сказал? И никогда не наберется мужества сказать ей это в лицо.
«… Не важно, вижу я тебя или нет, не важно, где ты и с кем ты, не важно, есть ли у меня хоть тень надежды. Нет ни одной важной вещи по сравнению с тем, что я чувствую к тебе, и чем ты стала для меня. И у меня нет объяснений, и я не жду просвета – я просто принимаю – свое отчаяние, свою безнадежность и свою страсть. Моя любовь – только одна, на всю жизнь – а ее так мало. Разве тебе хватит этой любви? Я бы отдал еще и еще, но что еще я могу отдать? Я бы стоял на коленях, моля о спасении – но я слишком горд. Я бы ушел – но я слишком слаб. Я бы умер за тебя – но лишь потому, что у меня нет сил жить с этой страстью. И нет больше сил скучать по тебе – я ведь вовсе не думаю о тебе, не вспоминаю и все же – каждую секунду – скучаю, скучаю, скучаю. Мое сердце уже никогда не разобьется, моя страсть неугасима. Я не знаю, что еще мне делать, как жить и куда идти. Я могу только стоять и смотреть – на тебя – за тысячи стен от меня. Зная, что нет никакого выхода – ему неоткуда взяться, и ты никогда не будешь близко. Ты - мой воздух, моя опора, последнее, что мне осталось в этом мире - хоть я ни секунды не владел тобою. Благодаря тебе я живу необъяснимой жизнью - и больше никогда этого не потеряю. Моя страсть со мной, мое отчаяние – выше небес, и я каждое мгновение теряю тебя. Теряю, и жду, что ты вернешься. Всю мою жизнь, даже не надеясь на ответ. Я буду ждать тебя. Даже если ты придешь, чтобы просто убить меня…»
Марта, любимая горничная Ангелины да ЛаВэй, кругами ходила по комнате и отчаянно скучала. Обычно, встречаясь у модистки с другими девушками, она узнавала все последние сплетни, но сегодня было непривычно тихо. Когда послышались шаги, она обернулась, ожидая увидеть знакомую, но с изумлением обнаружила подле себя высокого, очень красивого и хорошо одетого мужчину. Безошибочно определив в нем благородного господина, она глубоко поклонилась, но, к ее изумлению, господин сам опустился перед ней на колени.
- Что вы делаете, сударь!? – воскликнула шокированная девушка.
- Я молю вас о помощи, - тихо проговорил Каэр.
- Но, сударь…
- Я умоляю вас о милосердии. Я не могу есть, не могу спать, и я люблю вашу госпожу.
Марта вздрогнула, и внимательно посмотрела на него: он был худ, бледен, а под покрасневшими глазами залегли глубокие тени, выдавая бессонную ночь.
- Я не смогу передать ваше письмо, - упавшим голосом проговорила девушка, догадавшись, к чему все идет. – Вы же не первый…, хотя и первый, кто подобрался ко мне так хитро, - простодушно добавила она. - Мне запрещено что-либо передавать госпоже. Если хоть одна живая душа об этом узнает, через день об этом будет знать весь город, меня высекут и выгонят с позором, а я очень люблю госпожу и не хочу с ней расставаться. Господин бургомистр очень строг во всем, что касается дочери и дисциплины в доме…
Каэр схватил ее за руку:
- Марта, послушайте, нас оставили вдвоем, потому что я убедил модистку, а с нею и всех городских сплетниц, что я влюблен в вас.
Девушка возмущенно выдернула вспотевшую ладошку.
- Я очень виноват перед вами в этом бесстыдном обмане, - медоточиво продолжал Каэр, - но я точно также хочу защитить и сберечь чистоту репутации Ангелины де ЛаВей. Марта, помогите мне! Одно письмо, просто чтобы эта боль утихла…
Марта, украдкой вытирая мокрые ладони о платье, потупилась. Он подумала, как скучает ее обожаемая Ангелина, и как она будет счастлива получить письмо хоть от кого-то, а уж если этот кто-то такой красавец… Ей было до слез жаль свою хозяйку, запертую, точно райская птичка в клетке, и ей было жаль этого благородного господина с измученным лицом, который, тем более, так заботится о репутации девушки. В конце концов, уже полгода прошло с момента того нелепого запрета, сколько же можно…?
Горничная вздохнула.
- Ох,… ну, давайте ваше письмо. И не надейтесь, что получите ответ!
- Я не надеюсь, - мягко ответил Каэр, протягива я письмо. – Я просто буду ждать вас через три дня в это же время в городском парке у фигуры льва.
- Я не приду! – быстро ответила Марта.
Каэр лишь поклонился.
- Благослови вас Господин. Я буду ждать.
И он исчез за дверью.
Через мгновение за другой дверью послышались шаги, и в комнату почти ворвалась модистка. Взглянув на грустное и задумчивое лицо Марты, она всплеснула красивыми полными руками:
- Отказала! Отказать такому представительному господину! У тебя совсем ума нет, девка!
- Все они одинаковы – поиграют и бросят, - несчастным голосом проговорила Марта, беря, не глядя пакет, с кружевами.
Ангелина, самый прекрасный цветок Вингарда, сидела за изящным бюро, инкрустированным перламутром и слоновой костью, и перебирала безделушки: веера, брелоки, табакерки, фигурки, шкатулочки, гребешки, зеркальца – все чудесные вещи, в которых нет никакого толка, потому что Ангелина никуда не выходила, и ей было некуда надеть красивые новые платья, на пояс которых цепляются эти вещички.
Уже почти полгода она была лишена балов, праздников, кавалеров, и жизнь все чаще казалась ей бессмысленной и несправедливой. Конечно, она была вовсе не из тех девушек, что жить не могут без признаний и восхищения мужчин: она любила читать, вела дневник, много музицировала, но, все же, ей было 17 лет , а в таком возрасте жизнь не может быть приятной, если тебе остается лишь читать и музицировать. Больше всего девушку раздражал и угнетал запрет отца на переписку. Она знала, почему он запретил ей с кем-либо видеться, и сам совершенно перестал показываться на людях, но лишить ее радости получать письма от потенциальных женихов - в этом не было решительно никакого смысла.
Сама Ангелина считала запрет глупейшим, и с величайшей радостью нарушила бы его, но Марта, испугавшись угроз бургомистра, категорически отказалась каким-либо образом помогать своей юной хозяйке, и единственной радостью на протяжении месяцев для девушки стали местные сплетни, которые в подробностях ей пересказывала Марта. Дочь бургомистра пала так низко, что теперь с жадностью слушала даже про романы жены сапожника, и, чтобы узнать как можно больше, нарочно посылала Марту в город за всякими пустяками.
Обычно горничная возвращалась счастливая и полная новостей, но, на этот раз, на ней просто лица не было. Она ходила и улыбалась как обычно, складывала вещи по местам, пересказывала какие-то слухи, но Ангелина безошибочно определила ее напряжение и растерянность.
Усевшись на белоснежный пуфик и разложив свою розовую юбку красивыми складками, Ангелина уставилась на что-то рассказывающую Марту, и та, смутившись, умолкла.
- Ну, - требовательно проговорила Ангелина, - что случилось? Или ты думаешь, что я такая глупая и ничего не замечу?
Марта замялась.
- Ну же! – в голосе девушки прорезались металлические нотки.
- Простите, госпожа. Я – плохая женщина. На меня сегодня словно что-то нашло, как разум помутился.
- Да что случилось?
- Благородный господин дал письмо для вас. А я его взяла…, - Марта смотрела в пол.
Ангелина вскинулась.
- У модистки? Но там же весь город…, - она побледнела.
- Нет, сударыня. Господин-то модистке сказал, что по мне сохнет. А письмо – для вас передал.
От возбуждения у Ангелины перехватило дыхание: благородный кавалер влюблен в нее!
- И где? Где мое письмо?
- Я… надо было…, - Марта опять замялась и сильно покраснела.
- Где мое письмо!? – едва не завопила Ангелина. – Как ты посмела? И еще рассуждает мне здесь…! Быстро сюда мое письмо!
Дрожащей рукой Марта подала конверт с тиснением.
- Негоже, сударыня. Выкинуть его должно… Ваш папенька…
- Мой папенька думает только о себе! – запальчиво ответила Ангелина, дрожащими пальцами разрывая конверт. – Ты лучше скажи, как он выглядел?
Марта тяжело вздохнула.
- Очень красивый господин. Высокий, манеры благородные, одежда богатая. Лицо такое грустное.
Ангелина впилась глазами в строчки письма, прочитала один раз, потом – другой, а потом еще и еще. Весь вечер она была так тиха и задумчива, что мать даже осведомилась, не заболело ли ее милое дитя. Милое дитя даже не услышала вопроса. Сразу после ужина Ангелина закрылась в своих покоях и позвала бледную, испуганную Марту.
- Расскажи мне еще! Ты должна мне все-все рассказать о нем! Какие у него глаза? Какого цвета волосы? Во что он одет? Он, правда, не ест и не спит?
Марта беспомощно оглянулась.
- Ох, сударыня…! Одумайтесь!
- Нет, - Ангелина топнула ножкой в расшитой туфельке. – Ты просто совсем не понимаешь! Ты и не можешь этого понять! Он – совсем другой, с ним все не так! Он не такой, как все! Конечно же, это не первое любовное письмо, что я получаю, но никто никогда не писал такого. Словно я – богиня, что-то недоступное и нереальное. Я не знала, что можно так написать, что такое бывает… Что кто-то может так меня любить – без единой надежды, ничего не ожидая. Просто любить. Просто ждать, - в глазах девушки блеснули слезы. – Как его зовут? Он хотя бы назвал себя?
- Нет, сударыня, - еле слышно ответила Марта. Она никогда не видела свою хозяйку в таком состоянии.
- Ты отнесешь мое письмо! – непререкаемым тоном сообщила Ангелина.
Марта упрямо помотала головой.
- Простите, сударыня, но негоже…
- Ты отнесешь мое письмо!!! – глаза девушки засверкали. – Ты будешь делать все, что я тебе прикажу, тем более, что я не прошу ничего такого…
- Но, сударыня…. – несчастным голосом прошептала Марта
Ангелина, снова перечитывающая письмо, ее даже не слышала.
Когда через три дня Каэр увидел Марту в темном плаще, медленно идущую к нему по еле приметной боковой тропинке, он уже знал, что выиграл и Ангелина будет любить его.
Она была милой, эта дочка бургомистра. Наивной, немного взбалмошной, но в ней было что-то очень живое, естественное, и с каждым письмом это чувствовалось все сильнее. Еще год назад он бы не обратил ни малейшего внимания на подобную девушку, но сейчас она была как глоток чистой воды. Каэру нравилось получать от нее письма, но с каждым разом ему было все труднее писать ей ответ, потому он старался задавать ей как можно больше вопросов: какие цветы она любит, как охраняют бургомистра, какой фасон платьев она носит, как себя чувствует бургомистр, и о чем она мечтает.
Ее ответы были искренними и глуповатыми. Каэр улыбался, читая их, и почти сразу сжигал, что и стало единственным его развлечением. Сначала он много разъезжал по окрестностям, любовался садами и деревьями, но после того, как к мадам Абари пришли наводить справки о новых постояльцах, он почти перестал выходить на улицу. Мадам рассказывала об этом эпизоде в лицах и с непреходящим восторгом, остро осознавая значимость своей роли для государства и королевского дворца.
- Ужасные, ужасные люди, - в очередной раз повторяла она, меняя Каэру белье, – мужчина такого вида, словно он не ест, не спит и охотится на призраков. А уж женщина с ним… Просто ужас, что за женщина – высокая, уродливая, в мужском костюме – форменная смерть. И они имели наглость заявить, что действуют по приказу короля! Такие оборванцы! Как будто меня можно провести этими яркими бумажками с печатями! Понятно же, что посланники короля, выполняющие особо важную миссию, не могут так выглядеть! Конечно, я даже говорить с ними не стала! Вот прямо так, стала в дверях, на порог их не пустила, и сказала, что нет у меня никаких мужчин, я же почтенная женщина, как такое вообще можно подумать! Никаких представлений о порядочности у этих голодранцев!
- Ах, мадам, - меланхолично отзывался Каэр, - если бы хоть половина граждан могла похвастаться вашими благоразумием, умом и проницательностью, какого процветания мы бы добились!
Мадам уходила в превосходнейшем настроении, а Каэр, укутавшись в тонкое одеяло, смотрел, как горят многостраничные письма дочери бургомистра и как за холодным стеклом желтеют листья. В тот день, когда с кленовой ветки слетел первый листок, он получил ее последнее письмо. Единственное, которое не сжег.
Ангелина писала, что отец, после недолгой болезни, внезапно скончался. Об этом никто не знает, даже два особых, очень важных посланника короля. По настоянию матери все пока сохраняется в секрете. Через три дня она под охраной тайно отправится в Белларозу, потому что теперь именно она, Ангелина, самый важный для государства человек, и в Белларозе ее будут хорошо охранять. Почему – она не может сказать, и надеется, что он не будет задавать об этом вопросов. Переписываться они больше не смогут, и она хочет лишь попрощаться и поклясться, что сохранит любовь к нему навечно в своем сердце… Горе ее безутешно – она теряет двух дорогих людей за такой короткий срок. Конечно, на его письмо она не ответит, но Марта придет завтра, и, если он хочет, то может написать свое последнее письмо. Она, Ангелина, конечно же, не может лишить его счастья сказать «прощай».
Каэр понял. Осознав, что произошло, он просто не мог поверить, что все так идеально складывается. Сама судьба давала ему шанс – удивительный, магический, и он готов был приложить все силы, чтобы выхватить его из пасти убегающего времени.
«Ангелина, моя жизнь, любовь и сердце. Клянусь честью, я не буду тебя ни о чем спрашивать, и твои тайны останутся с тобой. Я всегда знал, что нам не суждено быть вместе, и мое сердце было разбито и отдано навсегда тебе еще до того счастливого мгновения, когда ты ответила на мое письмо. С твоим уходом из моей жизни мне будет больше нечего делать в этом мире, и теперь у меня осталась лишь одна, последняя просьба. Я знаю, что перехожу все границы, что у меня нет надежды, и никогда не было, и я знаю, что ты мне откажешь, но я никогда не прощу себе, если не попрошу тебя - только об одном.
Я просто хочу тебя увидеть. Чтобы ты была близко. Близко, хоть на одно мгновение. Чтобы я смог протянуть руку и убедиться, что это не сон. Я молю о последней радости в моей жизни.
Я знаю, что дом охраняют, но, на самом деле, тебе очень легко покинуть его, стоит лишь пожелать. Каждое утро к кухне приезжает фургончик со свежим молоком и фруктами. Ты можешь спрятаться внутри. Солдаты осматривают его лишь на въезде. Потом молочник отправится к соседнему дому вдовствующей герцогини. За этим домом, в саду, я оставлю для тебя коня. Езжай прямо за город, на юг, к Волчьим Вратам. Я буду ждать тебя. Мы попрощаемся, и ты вернешься туда, где должна быть.
Клянусь, это моя последняя просьба и мое последнее письмо. Наша встреча тоже будет первой и последней. Клянусь всем святым, что у меня есть, твоя честь не будет запятнана. Я просто один раз увижу тебя близко».
Ангелина совершенно не ожидала такого ответа. Еще больше ее ошеломило предложение встретиться. Конечно, она мечтала об этом, много раз представляла, но не думала, что ее мечты могут стать реальностью. Он ей нравился, она даже была влюблена, наверное, но сбегать из дома, пусть всего на час – это же совсем другое. Она даже не была уверена, что хочет с ним встречаться, но его слова о последней радости в жизни, сильно ее встревожили. Неужели он собирается покончить с собою? Тогда, конечно, ее долг – остановить безнадежно влюбленного.
В глубине душе девушка считала эту авантюру ужасной, ей вовсе не хотелось прятаться в фургончике с молоком, а потом ехать к Волчьим Вратам, но она чувствовала себя виноватой и обязанной: в конце концов, он так беззаветно, так предано ее любит! К тому же, он скрасил ей недели одиночества – должна же она хоть чем-то отблагодарить бедняжку!
- Вы же больше не будете ему писать? – ревниво осведомилась Марта, глядя на притихшую девушку. – Вы же обещали, что это последнее письмо, что я приношу!
Ангелина вздрогнула.
- Да, - пробормотала она, - конечно. Больше никаких писем.
Она решила все скрыть даже от Марты, чувствуя, что терпение горничной истощилось окончательно.
Все оказалось настолько легко, что Ангелина даже разочаровалась. Спрятаться в фургончике было проще простого. Действительно, солдаты не проверяли выезжающих из дома бургомистра. Трясясь за бочкой молока, девушка удивлялась, откуда ее таинственный кавалер все это знает. Выскользнув у дома герцогини, Ангелина сразу побежала в сад, где играла еще ребенком. В самом дальнем конце у орехового дерева была привязана гнедая лошадка. Сев на лошадь, девушка прямо-таки зажмурилась от удовольствия: она так давно не ездила верхом!
Ангелина прекрасно знала, где находятся Волчьи Врата – местная знать очень часто начинала охоту на лис именно с этого холма, увенчанного развалинами храма. Девушка не могла не признать, что место выбрано удачно. Она была здесь весной, и помнила нежные цветы ландыша и опадающие лепестки вишневых деревьев, но и сейчас, в начале осени, это место было прекрасно – еще зеленая трава была усыпана разноцветными листьями, деревья казались прозрачными, и только несколько сосен у мраморных развалин вызывающе зеленели.
Придержав лошадь, Ангелина нерешительно оглянулась. Из-за колонны вышел высокий мужчина, и сердце ее забилось так громко, что она даже не смогла расслышать его слова.
Он шел к ней. Ангелина спешилась и сделала шаг навстречу. О, небеса, как же он был красив! Красив и благороден, с лицом, источенным безответной страстью. Все заготовленные слова в одно мгновение вылетели у нее из головы. Он подошел совсем близко, улыбнулся так, что сердце ее затопила волна нежности, приподнял ее за подбородок и поцеловал.
И Ангелина потеряла остатки разума и сердце – уже навсегда, потому что между нежными и сладострастными поцелуями Каэр безошибочно всадил узкий нож прямо между пятым и шестом ребром.
Каэр смотрел на хрупкое тело, лежащее у ног, на солнце, на медленно падающие красно-коричневые листья, и дыхание его было спокойно, а голова - пуста. Лишь когда за спиной послышался стук копыт, он неторопливо повернулся к приближающимся всадникам, и его расслабленность исчезла без следа.
А Мара, кажется, наоборот, вдруг утратила всю жесткость и сосредоточенность. Ее неутоленная страсть осталась за Волчьими Вратами, потому что Каэр теперь был рядом. Он больше никогда и никуда не уйдет от нее. Теперь можно не спешить, а медленно, наслаждаясь каждым мгновением, приближаться к своей Жертве.
- Вы опоздали, - спокойно констатировал он.
Дон, даже не дожидаясь полной остановки коня, почти кубарем скатился на траву, и кинулся к телу девушки. Каэр сделал несколько шагов к Маре.
- Как вы меня нашли?
Он стал еще тоньше. И еще красивее.
- Горничная заподозрила неладное, нашла письмо, тут же сообщила мадам де ЛаВэй. Та, боясь огласки, попросила нас поехать и привезти, как она выразилась, эту безмозглую девчонку. Ну и отправить к праотцам того наглеца, который посмел вопреки всем запретам писать письма… Ты здорово рисковал…, - проговорила она чуть другим тоном после паузы.
- Нет, - он еле заметно улыбнулся. - Я знал, что мамаша в любом случае не допустит огласки, и предпочтет обратиться за помощью к чужакам, которых всего двое и которые – мои старые знакомые, в конечном итоге, - добавил он саркастично. - Внезапно проснувшаяся бдительность Марты уже ничего не могла изменить.
- Ты, ублюдок! – Дон все так же стоял на коленях. - Ты самая отвратительная мразь на свете! Ты убил юную прекрасную девушку, только потому, что не смог с ее помощью шантажировать бургомистра?
Мара и Каэр переглянулись. Она спешилась.
- Он так и не понял? – Каэр презрительно скривился. - А ты когда догадалась?
- Заподозрила, когда мы сегодня не увидели бургомистра. Мне показалось это, мягко выражаясь, странным. А когда увидела, что девушка мертва, все осветилось…
- О чем вы говорите? – Дон переводил растерянный взгляд с одного собеседника на другого.
Они ответили одновременно:
- Бургомистр мертв.
- Отмеченная мертва.
И опять переглянулись.
- Дон, мы говорим о твоей смерти.
- Мы говорим о твой смерти, Дон.
Каэр опять смотрел на Мару.
- Спасибо, что привезла его.
Она скользнула взглядом по фигуре капитана.
- Это не я. Он сам решил, что у него нет выбора.
Каэр склонил голову, с любопытством рассматривая Дона:
- А у него и нет.
Дон вытащил меч.
- Ты действительно веришь в легенду? – в голосе Каэра звучал все тот же неподдельный интерес.
- Да плевать я хотел на легенду, - глухо прорычал капитан. – Я просто жить хочу, понимаешь? Просто жить!!!! Я!
- Я тоже, - очень мягко проговорил Каэр. – Видишь, капитан, мы с тобою в совершенно одинаковом положении. Но убью тебя я, а не ты - меня.
- А вот это еще не известно, - спокойно ответил Дон, встретив насмешливый взгляд. - Ты один, а нас – двое, тем более, что у Мары арбалет….
И тогда Каэр начал смеяться. Мара продолжала неподвижно смотреть в одну точку, уже зная, что сейчас последует.
- Ты что, действительно, полагаешь, что она тебе поможет? Да она даже мне, собственному мужу, помогать не намерена!
У Дона было такое лицо, словно его ударили.
- Мара? Мужу? Что? Когда? Почему? – он пытался дышать как рыба на песчаном берегу.
Каэр улыбался, но взгляд у него был жесткий и напряженный.
Наконец она подняла голову:
- Это не моя война. Мне не важно, кто выиграет, и кто проиграет, и что случиться с миром. У меня была и будет только одна задача - выжить. И я – выживу. Каким бы ни был мир, и как бы я ни тосковала по тому, кто важнее мне всего на свете. Я – выживу, а вы можете друг друга убивать.
Уголки губ Каэра задрожали.
- Ну, как тебе моя жена? Идеальная, совершенство, единственная во всем мире! Она не только умнее тебя, она еще и сильнее меня. Ну же, Марианна Алукарская, снизойди до черни и расскажи, зачем же ты шла за мной…
- Но… твоя страсть…, - Дон смотрел во все глаза. – Твоя месть… Торэмен…
Это вызвало у Каэра еще один взрыв хохота.
- Торэмен? Он сам попросил меня убить его. Или ты думаешь, у меня были шансы выстоять против него?
- Ты лжешь! – в отчаянии выкрикнул Дон.
- Нет, - Каэр так быстро стал серьезным, что не осталось никаких иллюзий по поводу искренности его смеха. - И она это знает. Это Мара тебе солгала… Она же видела тело. И видела его улыбку. Она все поняла правильно.
- Мара! – Дон умолял.
И она выплеснула ответ, такой чистый, что заставляет отвернуться.
- Торэмен знал, что Каэр прав. Темная сила должна вернуться. Мир должен быть другим.
- Но, Мара… Но, почему же тогда…
- Потому что это Дикая Охота, да, моя прекрасная?! Даже зная, что я прав, ты все равно не смогла справиться с этой страстью – идти по остывающим следам Жертвы.
- Потому что я – Охотник, - она повернулась к Дону. – И ты это знал. И пока я чувствую жертву, кем бы эта жертва ни была – я не могу остановиться. Я просто хотела показать тебя – как это – быть Охотником и быть Жертвой. Я хотела, чтобы ты это понял и почувствовал силу и страсть. Как еще я могла отдать это тебе? Разве ты не ощущал этого весь наш путь?
- Там была только смерть, - прошептал Дон. – Повсюду только смерть.
- Неправда, - Мара выглядела задетой.
- Правда. Только смерть и есть правда. А ты все время мне лгала. Арен был прав, - казалось, Дон не может пошевелиться.
Она прикусила губу.
- Ты же говорил, что готов к смерти!
- К смерти нельзя быть готовым!
- У тебя больше нет выбора, - Каэр сделал шаг вперед.
- Нет. Но можно мне не умирать?
Он просил. Просил о самой невозможной вещи на свете. Мара закрыла глаза.
- Все умрут, - и Каэр медленно достал меч с темным узором на лезвии.
Дон словно окаменел.
- Ты действительно зарежешь меня, глядя мне прямо в лицо? Ты действительно веришь, что у тебя все получится? – он все никак не мог поверить.
- Не верю. Я намереваюсь верить, - Каэр сделал еще один шаг.
- Почему я должен умереть ради твоей мечты? – Дон говорил, не размыкая губ.
- Моя воля сильнее. Моя страсть неугасима. А что есть у тебя, кроме твоей никчемной жизни слабого и вечно сомневающегося существа? Смотри на меня! Смотри! Не смей закрывать глаза!!!
И Дон увидел.
Мара почти вскрикнула, подчиняясь быстрому движению Каэра, но звук застрял у нее в горле, когда она увидела выражение лица уже покойника. Стало так тихо, что было слышно, как течет кровь. И тогда с потемневшего неба начали медленно - медленно опускаться хлопья снега.
Каэр выдернул меч из груди убитого и оглянулся. Лицо его становилось все тревожней .
- Ничего не происходит, - проговорил он, словно пробуя слова на вкус. – Ничего. Не происходит.
- Где сейчас твоя вера, Каэр? Твое намерение по-прежнему сильно?
Он смотрел на нее и не видел. Ничего не было.
- Моего мира нет. Меня нет. Ничего нет.
- Твое намерение по-прежнему сильно? – что-то новое прорезалось в ее голосе.
- Я по-прежнему не могу жить без этого. Даже если нет надежды. Я и не живу. Только что я умер, - лицо его было таким серым, что почти исчезало в летящем снеге.
Мара, обняв себя за плечи, переводила взгляд с Каэра на труп, и все пыталась ухватить что-то важно, слышное именно сейчас, в полной тишине. Что-то, что пытался сказать Торэмен и теперь пытался сделать Каэр.
- Это смешно, да? Вся твоя Охота, - голос его был безжизненным. – Весь этот путь, который ты прошла, чтобы увидеть, что ничего не происходит. Что дверь для одного мира по-прежнему закрыта, и надежды нет. Ты пришла, чтобы увидеть меня мертвым? Смотри! Тебе больше не надо меня убивать.
И все сложилось. Она еще не могла найти слов, но уже знала. Есть ли в мире боль сильнее, чем знать?
- Нет. Я пришла для другого.
Он молча смотрел. Она подбирала слова.
- Я пришла сделать черное отличным от белого.
Он терпеливо ждал.
- Если я убью тебя, я перестану быть Охотником, потому что в мире больше не останется для меня жертв. Но, если я дам тебе уйти, то все равно перестану быть Охотником – потому что Охотник не отпускает свою жертву – или он не Охотник. И для меня нет разницы…
- Для меня – тоже. Я – мертв.
- Но разница есть для тебя, - медленно продолжила она, даже не услышав его слов. – Я могу ее создать, эту разницу.
Между ними падал снег.
- Можешь? – его голос был бесцветен.
Она не могла найти слов.
Это было концом мира – не потому, что мир падет. Потому что дверь для одного – это не дверь для мира. Это дверь для одного человека. Того, кто ее закроет навсегда. А ей останется смотреть, как оно горит, горит, горит. Каэр и его воля больше ничего не значили и не могли изменить. Охотник и Жертва связаны намертво, а дверь лишь для одного. Только Охотник принимает решение и ответственность, а Жертва лишь подчиняется.
Мара облизнула пересохшие губы. Она готовилась сделать то, что до нее не делал ни один Охотник, ибо никто из них не жил в мире, безумном настолько, что убить в этом мире жертву означает отпустить ее. Это, поистине, конец мира – того, которого уже нет, потому что последний в мире Охотник отпускает последнюю в мире жертву. И последний в мире Охотник отказывается от своего права уйти, хотя все эти века дверь была приоткрыта именно для него, и сила рыскала по миру – в поисках того, кто закроет дверь.
- Дай мне меч, Каэр, - негромко приказала она.
Он не спросил. Просто молча протянул ей оружие.
Она сжала обеими руками прохладную рукоять, и почувствовала, как в ней поднимается Дикая Охота – найти, взять, во что бы то ни стало, чтобы потерять навсегда. Сделать эту легенду реальностью и проститься с надеждой, оставаясь в беспросветной тьме. Зная, что больше ничего не случится.
Никто не услышит.
Никто не уйдет.
Никто не поймет.
- Посмотри на меня, Каэр.
Он поднял голову. Снег сделал его волосы седыми.
- Я отдаю тебе свое место. Я уступаю тебе дорогу. Ты можешь идти! А я – выживу, - и, не давая ему возможности что-либо сказать, лихорадочно стараясь удержаться от рыданий, она начала открывать дверь для одного:
- Я, Охотник, принимаю ответственность отказаться от своего призвания. Я, Охотник, выпускаю жертву и принимаю ответственность за свой последний выбор. Я, Охотник, принимаю ответственность за свободу. Я открываю дверь для одного.
Лезвие меча прошло плоть насквозь, лицо Каэра исказилось болью, но он улыбнулся. Улыбка явно требовала от него сумасшедших усилий, но неожиданно, за долю секунду, лицо его разгладилось и на нем появилось выражение такого облегчения и радости, что Мара невольно оглянулась. Пустота. Она перевела взгляд на умирающего - и ничего не увидела. Каэра не было. Вокруг остались только пустые пространства, заполняемые снегом, два трупа и живая Мара. Ни следа, ни дыхания, ни ветерка. Ворота захлопнулись бесшумно. Намертво. Навсегда. Принадлежащее тому миру ушло, унеся силу и надежду.
А она - осталась. Осталась с отчаянием человека, которому было суждено увидеть, как оно горит, горит, горит.
Когда снег закончился, девушка собрала разбредшихся коней и обыскала трупы, забрав себе чудесный теплый плащ дочери бургомистра и тугой кошелек Дона. Она не плакала – у нее просто текли слезы. И она не скучала по Каэру – она никогда его не любила. Не любила его до безумия.
Трех коней она продала в Вингарде, а на четвертом, жеребце в яблоках, которого для нее покупал Дон, отправилась домой, к Рее, принести недобрую весть, что Торэмен ушел, дверь – замкнута навсегда, и падение мира закончено. Ниже уже не опуститься. И, конечно, рассказать жителям деревни, что Господин ушел бесследно, и больше никаких болезней. Они обрадуются, да…
К знакомой опушке она приехала лишь к концу зимы. Обогнула деревню, чтобы ни с кем не столкнуться, и провела лошадь по узенькой тропинке на поляну, где стоял домик. Но знакомое место оказалось грудой пепла. Женщина опустилась на колени, и провела пальцами по глиняным осколкам и обуглившимся кожаным обложкам книг.
- Вы не ищите, - раздался у нее из-за спины детский голосок. – Все, что тут было хорошего, все растащили по домам, хотя священник и сказал, что оно проклято.
Не поворачиваясь, она выпрямилась.
- Что случилось с Реей?
- Сожгли, - звонко сообщил голосок, удивляясь непонятливости собеседницы. – Она же ведьма… Даже староста так сказал…
Очень медленно и глубоко вздохнув, она расправила плечи.
- Староста, - бесцветно повторила женщина. – Священник. Отец Николас, если я ничего не путаю?
- Николас, - подтвердил мальчонка, наконец-то, подходя ближе.
- А не покажешь ли мне, дружок, где эти милые люди?
- Только они будут с вами разговаривать сейчас, - доверительно сообщил мальчишка. – Сейчас же молебен в церкви. А меня не взяли! Сказали, что я пока не готов и плохо себя веду …
- Ах, в церкви, - голос женщины изменился, и ее собеседник невольно втянул голову в плечи. – Спасибо.
Она знала, что это глупо. Знала, что это не стоит ни малейших усилий, но не могла отказать себе в этой роскоши - хотя бы раз в жизни. Она направилась в церковь.
Деревня почти не изменилась за время ее отсутствия: где-то заборы покрепче, где-то крыши подправили и фасады обновили. Изменилась она – и теперь все было не так. Улицы показались узкими и грязными, дома – убогими, люди – некрасивыми.
В центре по-прежнему возвышалась церквушка, которая теперь стала не в пример богаче. Женщина привязала к ограде коня, и, приоткрыв тяжелую дверь, проскользнула во внутрь. Она остановилась у стены, привыкая к полутьме, и рассматривая людей. Никто не обратил на нее ни малейшего внимания.
Николас был бодр и свеж, а вот староста, напротив, постарел. Некоторые полысели, дочь кузнеца стала просто красавицей. Где-то в первых рядах она рассмотрела сидящих родителей – возле отца стояла палка, а мать совершенно поседела. Она равнодушно скользнула по ним взглядом, и медленно пошла по проходу, направляясь прямо к священнику. С каждым ее шагом становилось все тише.
- Кто вы такая? – отец Николас прервал чтение.
Она стояла прямо перед ним. Лицо было скрыто капюшоном.
- Смерть, - и ударила его прямо в грудь мечом с темным узором на лезвии.
Сильным движением выдернув оружие, женщина повернулась к старосте, сидящему в резном кресле чуть поодаль от остальных, и, прежде чем тот успел двинуться, снесла ему голову.
Кто-то вскрикнул. Люди в первых рядах боялись вздохнуть.
Высокая женщина в дорогом синем плаще спокойно двинулась к выходу.
- Это проклятье знахарки! – вдруг зашептал кто-то. Получилось невыносимо громко.
- Стой! – прямо перед ней выскочил высокий мужчина с ножом.
Тренированное тело среагировало раньше, чем разум – она ударила в живот, едва удивившись тому, как легко в плоть входит меч.
И тогда раздался крик – пронзительный, отчаянный:
- Андрей!
На полу корчился красивый охотник с лисьими повадками и силой медведя, пытаясь собрать собственные внутренности. С самого последнего ряда к нему ковыляла девушка с огромным животом. Остальные сидели, парализованные страхом.
Продолжая сжимать в одной руке окровавленный меч, женщина в синем плаще оглядела притихших людей:
- Да… трудновато вам будет без знахарки….
- Марианна? – совсем рядом раздался тихий ошеломленный голос.
Она повернула голову и встретилась взглядом с Яниной – похудевшей и подурневшей. Судя по прическе, она так и осталась в девках.
Свободной рукой Марианна стянула капюшон на плечи, открывая лицо в шрамах и совершенно белые волосы.
- Помнишь меня?
До дверей она дошла в абсолютной тишине. Кивнув мальчонке, слоняющемуся у дверей, она села на коня, и поехала сторону Белларозы, заявлять права на имя и земли своего мужа. Она гнала коня, а откуда-то из желудка поднимались тошнота и отчаяние. Отчаяние человека, которому не суждено увидеть, как оно горит, горит, горит.