транзит

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Любовь Евгеньевна оглядела накрытый стол, пытаясь понять, чего не хватает.

- Юля! - крикнула она в кухню.

- Да, мама.

- Юля, радость, - продолжала кричать она, не двигаясь с места, - посмотри, все ли мы выставили.

Через минуту в комнату вошла Юля, в отличие от мамы, не успевшая переодеться.

- Все вроде, - проговорила она, даже не глянув.

Любовь Евгеньевна щелкнула пальцами.

- Вечно ты меня путаешь. А водочные рюмки?

- Да, мама, - ответила Юля и полезла в бар. – Брать хрустальные, или те, что нам дядя Витя подарил?

- Те, что Витя, - не задумываясь, ответила мама. – И ему приятно, и нам дешевле.

Юля зазвенела стеклом.

- Осторожно! – уже из другой комнаты бросила хозяйка, и, не сбавляя громкости, обратилась к мужу:

- Паша, немедленно вставай. У твоей дочери 16 лет, а он еще в трико!

Невнятный ответ она проигнорировала, и снова вернулась в комнату, в которой Юля протирала стопки:

- Ты еще здесь? Тебе же переодеваться надо! Быстро. Только вещи не разбрасывай, – я убирала, – и закричала в кухню:

- Мама, помогите мне с рюмками!

Бабушка засеменила в комнату с кухонным полотенцем и тарелкой фаршированной рыбы. Рыбу ставить было некуда.

- - Юля, ты переоделась? Надо вынуть из ледника водку и шампанское. Чтобы сразу все в порядке было.

- Сейчас, - ответила Юля, застегивая черную юбку.

- Мама, вы хлеб порезали?

Вышел Павел Ильич в джинсах и свитере, огляделся, сел во главе стола и задумчиво воззрился на ближайшую бутылку водки.

- Ну что ты взяла, - грустно сказал он, ни к кому не обращаясь. - Что за «Степная»? Вот я бы купил на праздники ту, что лучше, чище , на мой вкус. Мягче, вкуснее. В ней меньше побочных явлений.

Любовь Евгеньевна рассматривала рюмки на свет, и, как обычно, не обратила ни малейшего внимания на мужа. В дверь позвонили.

- Юля, быстро накрась губы. Я сама открою.

Юля беспомощно огляделась в поисках помады. В прихожей заплескались голоса. Вовремя, как обычно, пришли только Градовские.

Степан Григорьевич был большим и богатым. Говорят, на бензине. Алексей был сыном богатого отца, то есть тем, что неосторожно называют золотой молодежью. Марина была второй женой богатого человека, и выглядела моложе сына от первой.

- А где наша именинница? – прогремел Степан Григорьевич.

В прихожую вышла Юля. Помады она не нашла.

- Поздравляем, - прожурчала Марина, негромко сияя бриллиантами, и протянула бархатный футляр. Алексей снисходительно улыбался. Юля открыла футляр и издала положенный возглас восхищения, который своими восторгами тут же заглушила мама.

- Ах, Степа, какая прелесть. Марина, как это мило с вашей стороны. Просто потрясающе. Юля, сейчас же одень.

Юля, не успевшая сказать ни одного слова, покорно подставила шею, на которой мама застегнула цепочку.

- Великолепно, - негромким ласкающим голосом, который наверняка очень нравится мужчинам, проговорила Марина. - Тебе очень идут изумруды.

Юля открыла рот, но Любовь Евгеньевна уже распахнула перед гостями дверь комнаты с накрытым столом. Алексей как-то задвигал носом, и стал похож на крысу.

- А кого еще мы ждем? – пророкотал Степан Григорьевич, усаживаясь в кресло у окна. Громко стукнула дверь туалета, в дверях появился Павел Ильич, и Степан неохотно поднялся, чтобы подать руку. Дядя Паша сел рядом. Бабушка на кухне что-то дожаривала.

- У меня в кейсе бутылка. Ты такой еще не пробовал, - громко зашептал Степан, стараясь, чтобы женщины не услышали.

Павел Ильич хмыкнул.

- Ты все так же...

- А что нам? – с уверенностью человека, который держит деньги в Швейцарии, вопросил Степан, доставая трубку.

- Не скажи. То, что было раньше, - оно не повторяется сейчас. Какие-то ностальгические воспоминания представлены…. Кем ты был и кем ты стал сейчас. В принципе, это отсталость, – бессвязно сказал дядя Паша, отвечая скорее каким-то своим мыслям.

Любовь Евгеньевна неодобрительно посмотрела на мужа.

- Мы Виктора ждем с женой, - громко сказала она. На лице Марины мелькнула тень. – И твоего отца, - как-то обвиняюще добавила она.

Алексей, кривясь, рассматривал шелковые картинки на стенах. Когда прозвенел звонок, он с утомленным видом сел на диван. Юля, вытирая пахнущие карри руки, бросилась открывать. На пороге стояли Виктор с ослепительно улыбающейся женой. Улыбка казалась еще более лучезарной из-за двух золотых зубов справа.

- Юленька, уже большая, как время летит. Кажется, совсем еще недавно твоя мама, беременная, пришла к нам рыбу фаршированную есть. Помню, берет она второй кусок, хвостик, и тут…

- Катя, - припечатал Виктор. Он держал в руках картонную коробку. – Принимай подарок, именинница, - и поставил коробку на пол.

Юля, стараясь не помять юбку, присела и начала разворачивать серую бумагу. На свет появилась золотая чашка с лепным украшением на стенке. Потом еще одна. Кофейник – с такими же украшениями, только в большем количестве. Дальше Юля разворачивать не стала.

- Какая прелесть, правда? – опять застрекотала Екатерина. - Я когда его купила, принесла домой, выставила, посмотрела, увидела, какое чудо, и поняла, что нам просто необходимо докупить еще один. Мы купили такой же, но чайный. Так рады, что тебе нравится. Уже приданное пора собирать, - и засмеялась.

Юля продолжала на нее смотреть и улыбаться.

- К столу, к столу, - прощебетала Юлина мама. – Папу ждать не будем, он вечно задерживается.

Все начали рассаживаться. Во главе стола, где больше всего места, сел старший Градовский. Рядом – его жена, потом – Виктор, Катерина и бабушка. С другой стороны – дядя Паша, Любовь Евгеньевна, Алексей, у выхода – Юля. Осталось место только для деда. Рассевшись, все облегченно вздохнули и переглянулись. Степан Григорьевич откашлялся.

- Ну, - прогремел он, - шампанское за именинницу!

Алексей, все так же улыбаясь с сознанием собственного превосходства, начал открывать бутылку. Хозяйка напряженно наблюдала, опасаясь за люстру. Пробка хлопнула. Любовь Евгеньевна перевела дыхание. Алексей, слегка обляпанный, начал разливать, стараясь не вставать, и придерживая второй рукой салфетку на правой ноге. Юле, которая протянула бокал позже всех, не хватило.

- Поменяйся бокалами с бабушкой, - приказала зоркая Любовь Евгеньевна. – Мама, а мы вам вина нальем.

Бабушка закивала. Юля взяла запотевший бокал. Все встали.

- Ну, - сказал Степан Григорьевич, и в дверь позвонили.

Юля поставила бокал и побежала открывать. Пришел дедушка – пахнущий снегом, довольный, уже снявший шапку, и отряхивающий ее на пороге.

- Поздравляю, внученька, - и он, еще не сняв пальто, протянул ей розовый конвертик.

- Спасибо, дедуля, - ласково ответила Юля, помогая снять пальто и стараясь одновременно посмотреть, сколько там.

Пока дед причесывал редкие пряди, она засунула часть денег под салфетку на холодильнике. Торжественное появление деда приветствовали выкриками. Ему тоже налили вина.

- Большая стала, - сказал дед, тяжело усаживаясь.

- А быстро как, - подхватила Екатерина, - а помните, как она рыбу у меня ела? Я же ее так и не готовлю с тех пор. Как вспомнить – и смех, и грех.

- Опять рыба? – буркнул дед, решительно накладывая себе салат.

- Да где Юля? – раздраженно спросила Любовь Евгеньевна, сохраняя улыбку.

- Тут горячее, мама, - крикнула Юля из кухни.

- А..., ну давай скорее. Друзья мои, у всех налито? Алексей, да закуси же! Водки много.

Опять воцарила тишина, нарушаемая усердным чавканьем. Гости закусывали, заполняли тарелку тем, что повкуснее, и высматривали, что еще не пробовали.

- А куда она будет поступать? – как всегда негромко спросила Марина.

- На психологию хочет, - ответил дядя Паша, доливая себе вина.

- Это хорошо, - загремел Степан, - будет все про нас знать. Так что, если точно, Паша, ты позвони, напомни мне, у меня там есть выходы.

Алексей хотел что-то сказать, но закашлялся. Дядя Паша стукнул его по спине. Алексей закашлялся сильнее.

- Ну, выпьем давайте, - не выдержал Виктор.

- Алкаш! – чуть надув губки, вполголоса обронила Екатерина. – Именинницу бы хоть подождал.

Дед начал разливать, и бутылка скоро опустела .

- Так, водочки?

- Да вы это допейте! – всполошилась Любовь Евгеньевна.

- Допьем, мать, - твердо ответил Павел Ильич. Степан хмыкнул. Алексей опять загадочно улыбнулся, придирчиво осмотрел блюда на столе, изящно подцепил кусок ветчинки, и начал читать этикетку на бутылке водки.

- Идиотская какая-то этикетка, - наконец сказал он и поставил бутылку. – Это, как я понимаю, твой Юрчук выпускает.

Степан слегка нахмурился, поставил рюмку, и тоже начал осматривать бутылку.

- Да нормальная. Нормально Юрчук делает. Сейчас попробую, совсем ясно станет, – сказал он, заметив, что на него все смотрят.

- Ну, папа, ну погляди сам на этикетку, они же явно на маркетолога поскупились. Тут нужна глянцевая, красивая, привлекательная. Вот эти все надписи сзади - я согласен, можно. Но внешне должна быть более компактная, удобная и зрительно привлекать к себе. Чтобы, взял – посмотрел – она привлекательная, красивая этикетка, красота тоже дает свое впечатление. А потом уже в руки берешь и начинаешь читать, из чего она состоит и все вкусовые дела: что входит. Вот это будет идеально, красиво, чтобы она радовала глаз. Это более конструктивный вариант, - заговорил Алексей, размахивая руками, и крутя бутылку перед носом отца.

Бутылку взял дядя Паша.

- А мне не нравятся этикетки, на которых присутствуют живописные полотна - портреты, пейзаж. Зато очень благородная бумага.

Опять вмешался Алексей, и заговорил негромко, тоном, словно передразнивающим голос мачехи:

- Что касается самого материала, то я вообще не знаю, зачем-то явно лакированная. Я даже не представляю, как в лабораторных условиях можно такое сделать. А вот это хорошая дорогая бумага, благородная, но я не знаю, чем это печаталось, краска вся провалилась, когда берешь в руки – такое впечатление, что это…

- Да бог с ней, - проговорил Степан, разливая.

- Нет, папа. Я говорю о том, как оно будет выглядеть в конечном итоге. Здесь самое существенное замечание состоит в том, что такая этикетка на такую бутылку не может быть нормально приклеена. Геометрически не совпадает. Она скучилась. Иначе быть не может. А вот на этих бутылках другой эффект. Здесь рельеф другой, и оно уже заклеено этикеткой.

Теперь не выдержал Виктор. Он тоже взял бутылку, и начал придирчиво ее осматривать.

- Этикеточная бумага обладает определенным… не суть важно. Это не этикеточная бумага. Поэтому согласимся с тем, что видим.

- Как это не этикеточная бумага, - возмутился Алексей, - если бутылка виски, которая стоит 1000 рублей, имеет такую же этикетку?!

- Бумага-то другая! – с торжеством заявил Виктор.

Дядя Паша фыркнул.

- Глупый ты, молодой. Я еще не сказал, дело в том, что здесь действительно очень хорошая бумага, но на ней нужно уметь печатать. Очень похожая бумага используется в латвийском … , но там это хорошо напечатано, на хорошей бумаге, это хорошо сделано, очень благородная бутылка. Здесь, конечно, если она будет в таком варианте, это…- он пожевал губами.

Степан Григорьевич отложил вилку и уставился на бутылку. Женщины посмотрели на него. Бутылка тем временем перешла к деду.

- Мне этикетка не понравилась, - начал лекторским тоном дед. - Почему? Потому что вот что такое вообще этикетка? Любой маркетолог скажет, что этикетка должна изображать что? Он должна отображать рецептуру изготовления данного напитка, во-первых. Во-вторых, место изготовления данного напитка. Ну, и соответствовать названию данного напитка. Таким образом, вот это не соответствует своему названию. Неужели у нас в степи писали таким образом, вот такой шрифт, опять? Неужели, если мы берем «с тмином», мы изображаем неизвестно какие даже листья?! Это не виноградные листья. Но это же вообще никуда не идет совершенно! То же самое – тут внизу название города, ну простите, какой же уважающий себя город может таким шрифтом писаться?! Ну, представьте - на бланке написано таким шрифтом «степная» и «казачья»! Ну, простите, казаки не были такими легкомысленными, как вот эта надпись. То есть тут нужно менять все от шрифта до формы, и все это продумать.

- Какая форма? – недоуменно спросила Екатерина, выбирая из шубы селедку.

Дед посмотрел на нее, как на человека, не понимающего элементарных вещей.

- Я не имею в виду форму бутылки; форма бутылки – вполне приемлемо. Форму этикетки. Вот эта вот форма – она характерна для чего? Ну, если брать историю маркетинга…Даже я, не как профессионал, а в принципе. Как потребитель. Я не делаю этого, я просто оцениваю. Дело не в этом, а в том, что это аптечная этикетка, по сути дела. Где-то там, в 1908 или 1906 году было приказано вот таким образом изображать аптечные этикетки. То есть настойки и прочие вещи, примочки, мази. Здесь совершенно… ну хорошо, ну назвали так водку – сделайте этикетку соответствующей этому названию и название соответствующим этикетке. А вообще, что степная водка с тмином, это несколько странно. Хотя, - и подлил себе, - может, действительно, хрен не хуже женьшеня, - ни с того ни с сего добавил он.

- Папа! – шокировано воскликнула Любовь Евгеньевна.

Появилась Юля, держа в руках большое блюдо с картошкой и жарений курицей .

- О, да она еще и хозяйка, - сказал Степан Григорьевич.

- Ах, Юля тебе обязательно нужно прийти ко мне, я научу тебя готовить ту фаршированную рыбу, я, правда, сама ее теперь не готовлю, те преждевременные роды твоей мамы произвели на меня такое впечатление...

Дядя Паша зевнул.

- Ты фаршированные яйца возьми, - посоветовал он к Алексею.

Тот кивнул. Степан ухмыльнулся при виде яиц.

- Сразу студенчество вспоминается, помнишь, тот Новый год, у девчонок?

Павел Ильич фыркнул. Любовь Евгеньевна ткнула его под локоть. Юля села на свое место.

- Я покурю? – тихо обратилась Марина к муж у .

Тот махнул рукой. Она встала.

- И я, - коротко бросил Виктор, ни к кому не обращаясь.

Дядя Паша вылавливал в уже почти пустой мисочке маринованный гриб. Гриб не давался. Алексей неотрывно наблюдал за этой процедурой , и, выглядел разочарованным, когда отцу именниницы это, наконец, удалось.

- Вот ты мой, красивый, - сказал он, рассматривая блестящую от подсолнечного масла шляпку.

Дед опять начал разливать.

- Так мы за именинницу пили?

Все зашевелились.

- За родителей, - весомо сказала Катерина.

Любовь Евгеньевна заулыбалась. Алексей быстро опрокинул рюмку и задумался. Взял огурчик.

- Вообще-то, очень холодная водка, это неправильно...

- Нет, это нормально, - тут же вмешался дед.

- Запах, конечно, резковатый…

- Степан, тебе еще налить?

Степан Григорьевич задумчиво снял галстук.

- Наливай, - твердо сказал он. - Но она должна постоять, я должен понять качество этой водки. Бывает, нальют холодную, а она всерьез как масло, то есть , если она… А если водка хорошая, то можно пить прохладную, естественно, и понять и запах, и вкус, и все остальное. Там, где некачественная водка, ее так замораживают, до состояния такой консистенции, кристаллизации…

- А мне она не нравится, - с вызовом заявил Алесей, не замечая, что на брюки упал кусок колбасы с вилки, которую он не донес до рта. - Я обычно доверяю своему первому впечатлению. Мне показалось, что она воняет спиртом, резковата. Я больше всего доверяю своим первым ощущениям и критерий оценки для меня – это запах, резкость, когда я пью и, соответственно, следующие ощущения по ходу так называемого пищевода, – он помолчал, прожевывая, затем продолжил с новой силой, - мне, конечно, она после третьей показалась лучше, но я не хочу делать слишком глубокий анализ, потому что прекрасно понимаю, что третья рюмка - она налагается на обоженные частицы языка, поэтому вкусовые качества немножко другие. Я не в состоянии сравнивать с тем, что пил до этого, потому что с большим отрывом во времени.

Степан поцокал языком и посмотрел на Павла Ильича.

- В следующий раз брать? – спросил тот, стараясь сесть устойчивей.

- Что касается вкуса, ничего сказать не могу, последнее время довольно мало опыта, я месяц не пил почти совсем, я забыл, как это выглядит. Для водки, по-моему, самое главное, чтобы не было противно. Несколько раз в жизни мне попадалась водка, которая особое впечатление произвела, но это, кстати, не из дорогих водок. Ты же знаешь, Паша, «Абсолют» я не понимаю. И хороший, и плохой, и польский, и ростовский, и шведский… Была водка, произведенная где-то у нас , – оживился он, но тут же поник, - не могу вспомнить названия – единственное, что помню хорошо – она была в такой треугольной бутылочке, довольно аляповатой, нелепо она выглядела, но оригинально. Треугольная пирамидка, но не могу вспомнить название, – он с досадой щелкнул пальцами, и все опять на него посмотрели. - Там, в запахе и во вкусе, присутствовало что-то - определить невозможно, видимо, травка какая-то. Не знаю, может, можжевельник или еще добавка… Но, действительно, при первом глотке вызывало восторг. Такого здесь, конечно, не было, но, что могу совершенно точно сказать, для водки все-таки, для меня совершенно важно минимум отрицательных ощущений. Результат в дальнейшем все равно будет положительным. Главное – перед тем, когда пьешь, а вкуса все равно не будет, не должно быть противно, – с некоторым трудом закончил Степан Григорьевич и закусил.

Екатерина с тоской оглядывала сидящих. Ей хотелось поговорить, рассказать про рыбу, но мужчины говорили, не замолкая, а Любовь Евгеньевна внимательно за ними следила, кивала, и напоминала, чтобы закусывали.

Вернулась Марина – такая же бледная и тихая. Она села и положила ладонь на руку мужа.

- Может, хватит, Степа? У меня очень болит голова, пойдем.

Степан Григорьевич не услышал. Он слушал дядю Пашу, который задумчиво рассматривал полную рюмку на свет.

- Я, в принципе, согласен с… Вкус у нее на уровне. Я вообще критически отношусь… Но не вытягивает на высшую марку. «Абсолют» бывает разный. «Абсолют», разлитый в Москве, например, «Абсолют», разлитый в Ставрополье, а бывает чисто финский. Здесь сравнивать нельзя. Зато прозрачная, запах у нее мягкий. То есть, нет присутствия сивушных масел, которое обычно характерно. В данный момент спирт какой-то использован, допустим, пшеничный, чисто водочный, ну, вкус у нее средний. То есть восприятие более тяжелое, много ее не выпьешь. Вот по цвету - раздражение вызывает. Видно, когда бокал… Прозрачность, преломление цвета немножко хуже, ненамного, – речь его становилась все более бессвязной, и, умолкнув, он задумчиво выпил.

- Степа, - сказала Марина чуть громче.

Вернулся Виктор.

- Ты что, опять всю пачку выкурил? – зашипела Катерина.

Он не ответил. Алексей, увенчав кучу объедков на своей тарелке обгрызенной ножкой, облегченно откинулся на стуле и опять заговорил, обращаясь к Павлу Ильичу, который задумчиво рассматривал свою салфетку под тарелкой.

- Маслянистые водки, они обычно преломляют цвет лучше, чем… Плотность у нее небольшая, запах более-менее, но все равно. Жидковата, она включает спиртовой привкус. Вот это основное. Она сделана, чтобы человек в принципе удовлетворил свои потребности.

Дед тоже откинулся с выражением довольства на лице.

- Мальчик! Да после Нового года вообще трудно оценивать такие вещи. Что касается цвета – если она не крашеная, то уже хорошо. Не люблю красящие добавки, эмульсии, синтетику… Простите, я простужен и плохо ощущаю запах. Невнятный запах, у нее, кстати. Бывает водка, которая имеет свой характер и в запахе, и во вкусе, но здесь, к сожалению, не продаются. Это украинские водки. Так то же водка! Но это не обязательно стабильно, что я могу их всегда взять. Мне нравятся водки перцовые, медовые с перцем. Хотя, однажды попалась так себе....

Мужики понимающе покивали.

- Я постоянно беру в одном месте. То есть – уверенность. На винобазе. Поскольку это новые водки - их пока еще не успели испортить. То есть, они еще хорошего качества. Ну и бутылка должна быть оригинальная, необычная бутылка. Подделкой бутылок пока еще не занялись, – веско проговорил Степан, и долил.

- Много ты знаешь, папа. Надо бы у Юрчука спросить. – Алексей говорил с трудом, и явно уже не очень хорошо представлял, где сидит его отец.

- Так не он же их подделывает!

- Юля! - громко сказала Любовь Евгеньевна. – Поставь чай, и пора убирать.

- Сейчас будет торт, именинный торт, - захлопала Екатерина, стараясь перекричать громогласного Степана Григорьевича, обращавшегося к деду, сидящему на другом конце стола.

Виктор налил стопку, выпил, не закусывая, и вслушался в разговор.

- Алкаш! – вздохнула Екатерина. Любовь Евгеньевна проследила ее взгляд и развела руками.

- Может, мы поможем имениннице? – предложила Екатерина, которой было откровенно скучно, а есть она уже не могла. – Надо бы жирок растрясти.

Любовь Евгеньевна, улыбаясь, начала неохотно вылезать из-за стола. Юля уже ходила туда-сюда, унося грязные тарелки и принося чистые. На кухне Катерина мыла посуду, а бабушка резала пироги. Любовь Евгеньевна таинственно исчезла – то ли она была на балконе, то ли в туалете, или опять с гостями. Мужчины продолжали спешно допивать и делиться впечатлениями о вино - водочной про дукции .

- О какой мы говорим? – вещал Алексей, непонятно, но значительно, - Потому что есть водки 45 и 50 градусов, как «охотничья», или есть которые ниже, если мы говорим о стандарте, который принят, то есть сорокоградусная, то как-то не совсем ощутимо. Бывает, кажется, что она вроде как крепкая, все хорошо. А утром оказывается, что о на просто сивушная… В данном случае откровенно керосина не преставилось, а характера водки… У каждой водки свой характер…

- Прошу прощения, что есть стандарт, сколько? – хмуро спросил Виктор.

- 40 градусов на самом деле, - с торжеством ответил Алексей. - Это выдвинул один очень известный человек. Это имеет отношение к Менделееву. Он занимался разработками. Почему-то к этому пришли. А есть водки 45 градусов, мне, например, нравится «Охотничья», ее на охоту брать, ее много не выпьешь, просто так застолье устраивается, вечеринка там, день рождения, свадьба. Мы там пили и вермут, и портвейн, и коньяк, что-то еще такое, и травы… Она хорошо разгоняет кровь. То есть на рыбалочке и на охоте выпил и быстро согрелся, как после красного вина. А на морозе, если обычную водку выпил – и через час так же сосуды сузились – и все. Там крепость другая, там 45, и есть 50, водку английскую я пил – 50 градусов. Она хорошая, мягкая довольно-таки, но…

- Это не совсем правильно, - вмешался дед, - на самом деле русская водка – это в принципе 28 градусов. Это классическая русская водка.

- Откуда такие данные? – буркнул Виктор.

- Это исторически, - отрезал дед.

- Но крепость - то у нее, если выпускается по стандартам – 40, а не 28.

- Это сейчас, - невозмутимо парировал дед, самый трезвый из всех. - Это пошло от Ломоносова. Дело в том, что там особые рецепт изготовления был, и Петруша у нас ввел новый вид. Поэтому водка не может быть больше 40 градусов.

- Какой Петруша? – недоуменно спросил Павел Ильич, совсем перестав понимать рассуждения деда.

- Ну вот, - хмыкнул дед. – Упились. Петра Первого не помнят.

Марина сидела – единственная женщина за столом, смотрела на каждого говорящего, кроме Виктора и ковырялась в почти пустой тарелке.

- Чаю? – спросила Юля.

- Да, пожалуйста. Нет, не забирай тарелку. Я не буду торт. Кухня свободна? Мне нужно покурить. Или балкон?

- Не знаю, - ответила Юля.

Появилась Любовь Евгеньевна.

- Все внимание! Юля, ты же именинница, хватит бегать, садись. Сейчас будет торт.

Вернулась Екатерина и села, презрительно посмотрев на хмурого пьяного мужа. Любовь Евгеньевна выключила свет. Все замолкли. В сиянии именинных свечек появилась бабушка с тортом. Все захлопали.

- Задувай, задувай!

- И загадай желание, - добавил кто-то тихим голосом.

Юля начала задувать свечи. Бабушка пошла за вторым тортом. Юля, задув все свечи, побежала за чайником. Степан Григорьевич наклонился, и, со смешанным чувством победы – потому что все допили, и поражения – потому что ничего не осталось, оглядел батарею пустых бутылок.

- Может, сбегать? – мрачно предложил Виктор.

Екатерина опять на него зашипела. Он небрежно хлопнул ее пониже талии. Степан Григорьевич, напоминая полководца на поле брани, оглядел сидящих. Дед держался крепко, но только потому, что выпил меньше всех. Павел Ильич спокойно задремал, прислонившись к стене. Алексей держался за стол, чтобы сохранить хоть какое-то подобие вертикального положения. С Виктором, в нынешнем его состоянии, пить было опасно.

Степан с сожалением цыкнул.

- Ну, совсем разучились пить, - и, обращаясь к Виктору, - один ты меня радуешь.

Виктор посмотрел тяжелым взглядом, но ничего не сказал.

- Что случилось-то? – слегка понизил голос Градовский. – Может, денег тебе дать?

Виктор отрицательно качнул головой, и перевел взгляд на тарелку с тортом. Марина вцепилась в рукав мужа.

- Степа, я хочу домой. У меня очень болит голова. Неужели тебе все равно?

Степан грузно поднялся.

- Эй, сынок, вставай!

Алексей медленно встал, наполовину не понимая, что он делает. Марина быстро прошла мимо Виктора с женой и улыбнулась Юле.

- Ну, спасибо дорогие хозяева! Люблю я к вам приходить, – громко приговаривал старший Градовский, пробираясь к двери. Он обменялся рукопожатием с дедом, похлопал по плечу спокойно спящего Павла Ильича, и раскланялся с Екатериной.

Любовь Евгеньевна вышла провожать. Юля держала пальто Алексея, пока он пытался попасть в рукав.

- А как же вы с машиной! – всплеснула руками Любовь Евгеньевна.

- Я поведу. Не в первый раз, - совсем уже тихо ответила Марина, открывая дверь.

Степан Григорьевич икнул. Он вышел последним, придерживая сына, и Любовь Евгеньевна громко закрыла дверь. Юля вернулась к столу. Катерина, услышав звук закрывающейся двери, обратилась к Юле:

- Совсем себя не контролируют!

Юля не ответила.

После ухода Градовских дед заскучал. Он пытался поднять народ на еще одну бутылку, но его не поддержали. Помаявшись еще полчаса, и съев кусок торта, он начал собираться.

- Мы с вами, - вскинулась Екатерина и ткнула мужа в бок. Мертвецки пьяный Виктор без единого звука вышел в коридор и начал одеваться. Дед, посмеиваясь в усы и радуясь степени, до которой можно напоить человека, даже подал ему шапку.

- Юля, внученька, - он поцеловал ее и кивнул дочери. – Паше привет.

- Ну что же, Юленька, - защебетала Катерина, - у тебе сейчас такая пора начинается. Молодость, любовь, ВУЗ, завидую. Я...

Виктор повернулся, и вышел за дверь. Она всплеснула руками.

- Совсем пьян. До свиданья, моя любимая племянница. Любочка, как хорошо было повидаться! – и она расцеловалась со всеми, в том числе и с дедом, после чего выпорхнула, как пташка, за дверь.

Любовь Евгеньевна сняла лакированные выходные туфли.

- Я спать иду, - объявила она. – Юля, не трогай отца, пусть спит. Ты можешь прийти ко мне в комнату ночевать. Впрочем, как хочешь. Только убрать надо, - и закрыла за собой дверь. Юля заглянула в комнату. На диване, неловко завалившись на бок, спал отец. Бабушка, присевшая, по ее словам, на минутку, на кресло, тоже задремала. Юля вздохнула.

- Папа, - она погладила отца по голове, - папа, вставай.

Он зашевелился.

- Уже все?

- Все, папа. Мне убирать надо, иди, нормально ляжешь. Мама уже спит.

Он посмотрел на дочь, протер слезящиеся глаза, и, шаркая, вышел из комнаты. Юля, стараясь не шуметь, раскрыла диван и достала постель .

- Бабушка, ложись, я постелила.

Бабушка быстро открыла глаза и с трудом встала.

- Да как же, девочка. Сейчас вот, уберем…

- Не надо, бабуля, - тихо проговорила Юля, собирая тарелки, – я все быстро, сама. Чтобы не оставлять на ночь. А помою завтра. Ты устала, весь день готовила. Ложись, ложись. Мне самой легче будет, – и она понесла остатки пирога на кухню.

- Все в порядке, милая? – донесся из комнаты голос матери.

- Да, мама, все в порядке, - ответила она, сгребая объедки в мусорное ведро.

22.06.2001.

ТЕОРИЯ ЗЛА

- Господи, Клара, опять ты тут! Ты здесь что, ночуешь? – Хорошенькая, свежая Юля небрежно бросила папку на стол рядом с подругой.

- Нет, - насмешливо отозвалась Клара, - как это ни забавно звучит, я здесь работаю, понимаешь? Библиотека - это место, где читают книги.

- Нет, - весело ответила Юля, - не понимаю. Ты же говорила, что уже приготовила доклад на конференцию.

Клара откинулась на стуле.

- Никогда ты меня не слушаешь. Я говорила, что приготовила свое выступление, на своей секции. А еще я совместно с Венькой пишу работу по Пушкину.

- Какой Пушкин, у вас что, обострение?

По лицу Клары пробежала тень.

- Скажем, не совсем у нас, просто у профессора Лебедева теория про письменный дискурс, и подтверждения оной мы ищем на материале работ о Пушкине, начиная с его смерти и заканчивая сегодняшним днем.

- О боже, - Юля лихорадочно искала в кожаной сумочке зеркальце, - и зачем это нужно?

Клара вздохнула.

- Теория достаточно любопытна, и, уж конечно, весьма забавно найти ее подтверждение.

- Нашла? – с возгласом облегчения Юля достала зеркальце, и начала красить губы.

Клара замялась.

- Все сложно в этой жизни. Мы договорились, что Венька смотрит все материалы о Пушкине до революции семнадцатого года, а я – после. Как тебе сказать, литературы столько, что там, если подходить к делу очень жестко, можно найти любую закономерность, хотя, конечно, правильнее всего, вообще никакой, если учитывать все переменные.

- Так ты нашла подтверждение? – Юля села, вытянула красивые ноги, и открыла тетрадь, сильно скривившись.

- Будем считать, что нашла, - Клара с неприязнью посмотрела на стопку книг.

Юля поняла, и хмыкнула.

- Все ясно. И ты с этим будешь выступать?

- Нет. Венька должен выступить, ну, естественно с моей фамилией. Я ведь буду выступать на своей секции. Как совместная работа это будет опубликовано в нашем университетском сборнике, и еще в сборнике пушкинистов, который будет издан в Самаре.

- Круто, - без интереса отозвалась Юля. – Надеюсь, ты не сильно испортила себе карму, подчищая данные.

Клара почесала кончик носа.

- Я не подчищала данные. Я просто убрала все лишнее.

Юля рассмеялась, и пошла в каталог. Клара просмотрела написанное, погрызла колпачок ручки, и решила больше ничего сегодня не делать.

На кафедре «Методов психологии» Клара докладывалась одной из последних, и все это время, выслушивая нудные сообщения дипломников, она играла с Денисом в крестики-нолики. Чарский, периодически ходивший между рядами с грозным видом (ему тоже было обморочно скучно) грозил Денису пальцем. Дождавшись времени своего выступления, она отбарабанила доклад, и очень быстро свалила под гром аплодисментов. Чарский еще явно чего-то от нее хотел, но Клара, сделав самую милую улыбку, и притворившись, что не понимает его жестов, ловко проскользнула в проход между партами и стеной, куда научный руководитель протиснуться не мог при всем желании. Не сумев осуществить перехват, он беспомощно наблюдал, как Клара осторожно закрывает за собой дверь.

Секция социальной психологии уже закончила работу. Клара спустилась в кафе и оглянулась. За столиком у окна сидели Иван и Борис.

- Ой, кто к нам пришел, - Борис встал, и потянулся, ожидая поцелуй .

- Привет, - она коснулась губами его щеки, - вы меня ждали?

Они переглянулись.

- Сказать правду, или чтобы приятно было? – осведомился Иван.

- Ладно, все понятно. Боря, мне пиво будет? Я сегодня молодец. Иван, ты же был на своей секции, меня хвалили?

- На секции был, - больше ничего уравновешенный Иван сказать не успел, потому что его перебил неуравновешенный Боря:

- А почему тебя должны были хвалить?

- Ну как же, за Пушкина. Что, так плохо было?

- Да нет, все отлично, действительно хвалили. Только Веньку, причем здесь ты?

Клара уставилась на Ивана.

- Подожди. Я не совсем поняла. Это наш доклад, мы писали его вместе. Анализ литературы после революции делала я. Там две фамилии под докладом!

Боря присвистнул.

- Нет, Клара. Уверяю тебя, там одна фамилия. И эта фамилия – не твоя.

Она так растерялась, что замерла в какой-то нелепой позе.

- Иван, этого не может быть, ты уверен, что хорошо слушал? – очень глупо было задавать этот вопрос Ивану. Он всегда хорошо слушал, и всегда ручался за свои слова.

- Послушай, это действительно было очень хорошее сообщение, Лебедев потом выступил, и сказал, что доклад его курсовика уйдет в Самару на всероссийскую конференцию пушкинистов. Ты знала об этом?

Клара потерла лоб.

- Я только из-за конференции и согласилась писать эту работу. Господи, а! – она всплеснула руками, и беспомощно оглянулась.

Иван фыркнул.

- Так милейший, интеллигентнейший профессор Лебедев в курсе. Прелесть какая! Выпей пива.

- Я не понимаю, ведь это мерзость. И, в то же время, мелочь, такая мелочь, как можно этим мараться?

- Хочешь, я Веньке морду набью? – участливо предложил Борис, осторожно сжимая руку девушки.

- И что? – холодным насмешливым тоном спросил Иван. - Можно подумать, это изменит ситуацию.

Клара сидела, подняв плечи, похожая на маленькую хорошенькую мышку.

- Не скажи, - провозгласил Борис, - зло должно быть наказано.

- Боря, не притворяйся глупее, чем ты есть. Зло никогда не бывает наказано в этом мире. Утешение, что Венька испортил себе карму, и в следующем перерождении будет сусликом, на меня не производит впечатления. Мы сами руки кармы.

- Ваня, ну ты же знаешь, что все возвращается.

- Не знаю, - холодно отрезал Иван. – Не видел, не встречал, - и перевел взгляд на Клару, - завтра поговори с ним, поулыбайся, сделай вид, что ничего не произошло. Держу пари, в течение года у тебя появится случай отыграться. Враги должны быть в зоне видимости.

Клара вздрогнула.

- Девочка моя, не слушай его. Эта бесчувственная тварь научит тебя самому худшему.

- Правильно, - Иван кивнул, и заказал еще пива, - есть еще более эффективный вариант. Пойди, накапай Чарскому. Он влепит Веньке трояк на экзамене.

- Чего это Чарский будет ставить Веньке трояк? – возмутился Борис.

- Балда! Чарский ни в чем не может отказать нашей красивой старосте. К тому же, она абсолютная жертва в этой ситуации, чем и нужно пользоваться.

Борис отрицательно покачал головой.

- Нет. Я лучше, все-таки, ему морду набью. Это хоть по-мужски будет.

- Боря, ты просто неандерталец, - Иван отхлебнул и скривился. – Учишь тебя, все бестолку, способность к обучению – как у медузы.

- Ох, да перестаньте вы, оба! – голос Клары был выше обычного.

- Вот видишь, - с некоторым удовлетворением проговорил Иван, - довел девушку до истерики!

Борис привстал и поцеловал Клару в лоб.

- Ну все, детка. Это всего-навсего доклад. Маленькая глупая статья про идиотскую теорию, еще и не твою. Обидно, конечно, но это мелочь. Переживешь. Подумаешь, конференция в Самаре.

- Нет, же, Боря, дело не в этом, - у нее было странное состояние – между плачем и раздражением, - вовсе не в статье дело. Дело в…, - она запнулась, - зле.

- Масштабно, - констатировал Иван, выпуская колечко дыма.

Клара смотрела куда-то перед собой.

- Это зло, оно такое ужасное, страшное, именно потому, что оно повсюду, там, где его не ждешь, а когда находишь – не обращаешь внимания, потому что оно такое мелкое, почти незаметное. Это самое невыносимое – крохотное, незначительное - и везде. Из этого складывается жизнь. Я могу понять, нет, мне даже смешно, Венька наверняка до конца не осознавал, что он делает, он это просто сделал – мелочь, маленькая деталь, чуть-чуть мерзости почти на бессознательном уровне. И так всю жизнь. А как только пытаешься с этим разобраться, сам пачкаешься настолько, что просто… Когда зло громадно – его все видят, и все с ним борются, и даже не из принципа, а просто потому, что сразу видно, когда ты халтуришь, и не участвуешь в общей борьбе. А тут – никто ничего не видит. Это даже злом никто не назовет. Это такая мелочь, что этого даже не заметят. Что– то вроде допустимой погрешности, - она поежилась, и с отчаянием посмотрела на Ивана.

Он опустил глаза, и резко затушил сигарету.

- Я все-таки дам ему в морду, - хмуро сказал Борис, расплачиваясь за пиво.

- И что ты будешь делать? – спокойно спросил Иван.

- Ничего не буду, - ответила она, вставая. – Не буду я играть в эти игры, не хочу иметь никакого отношения ко всей этой мерзости.

Боря хотел что-то сказать, но, посмотрев на Клару, промолчал, открыл дверь, и пропустил ее вперед. Иван, поправив пиджак от Армани, откинулся на шатком стульчике и заказал еще пива.

Со дня конференции Клара не сказала Веньке ни одного слова, и больше ни разу в жизни не подошла к нему ближе, чем на пять метров.

25-26.12.2002.

НОГИ

- Пятый курс, вторая группа, пожалуйста.

Цепкая рука безошибочно схватила студенческий, и высунула в окошко ведомость. Юля расписалась напротив своей фамилии, и через секунду взяла студенческий с несколькими крупными купюрами.

Клара ждала ее у входа.

- Это за два месяца?

- Толку - то? Денег всегда мало, - Юля небрежно засунула деньги в карман узких джинсов.

Клара поправила сумку.

- Куда пойдем?

- Не знаю. По мороженому?

- Можно.

Они подошли к яркому прилавку. Юля склонилась над прозрачной крышкой морозильной камеры. Клара купила эскимо.

- Что ты там выбираешь?

- Не знаю, наверное, где упаковка поярче.

- Возьми это, синее, с орехами.

- Не хочу, - Юля отвернулась от мороженого. – Лучше банан.

- Юля, ну что?

- Пойдем, я хочу купить материал на платье.

- Пойдем, конечно, – Клара подняла брови, увидев, как Юля покупает апельсин. – С тобой точно все в порядке?

Юля резко повернулась, и посмотрела на спокойное лицо подруги.

- Я не знаю, я, правда, не знаю. Просто мне так плохо, и я никак не могу понять, почему. Что я сделала? – Она так же резко повернула голову, и взгляд ее упал на светящуюся вывеску. – Заглянем?

Она первая вошла в магазин, и начала ходить вдоль прилавков, продолжая говорить, и бегло касаясь рукой выложенных образцов.

- Это, наверное, от безденежья. Я ничего другого придумать не могу. Что делать?

- Юля, перестань, это сейчас у всех, особенно у тех, кто ни черта не делает.

- Я знаю, что у всех, но мне плохо. Плевать на всех, - она перебирала кошельки. – Мы через два месяца закончим учебу. Где я буду жить? Как я буду работать?

- Вот это красивый кошелечек, - Клара взяла мягкое коричневое портмоне, - и вообще, у тебя же красный диплом.

Юля прикусила ноготь на большом пальце правой руки.

- Клара, мы ничего, абсолютно ничего не умеем после этого факультета. Нас научили только учиться. Мы не сможем провести беседу, боимся тренингов, не умеем корректировать. Что ты можешь сделать практически? Кстати, это мужской кошелек.

- Я вообще теоретик, и не собираюсь ничего делать. Да они и не обязаны были нас всему этому учить.

Юля передвинулась к прилавку с нитками.

- Да, а что они обязаны? Отвратный цвет. Может, действительно купить кошелек. Что делать?

- Может, тебе вернуться домой?

Юля бросила нитки и перешла к поясам.

- Я не могу домой. Я не хочу домой. Ты же знаешь.

- Я понимаю. Смотри, какой.

- Да, здорово, может, его купить? Девушка, покажите, пожалуйста, тот, да, этот, со змеей. Спасибо. Ну что?

Клара задумчиво пощупала темную кожу.

- Хорошо сделан.

- Да, подойдет к моим черным джинсам

Клара сощурилась, вспоминая.

- Вполне. А Иван?

- Девушка, я это возьму. Куда платить?

Юля проследила направление, и двинулась к кассе.

- А что Иван? Иван и остается. У него, по крайней мере, есть, где жить. Третий отдел, пожалуйста.

- Ну, это же не единственное его достоинство. И почему ты все время говоришь «пожалуйста»?

- Интеллигентская привычка, наверное. Я даже кожуру от банана выбросить на улице не могу. Так и хожу, ищу урну.

Она снова направилась к продавщице. Клара двумя пальцами держала чек.

- Он ведь совсем не бедный, да?

Юля с равнодушным лицом пожала плечами.

- Видишь, как я могу ему отказать?

Клара оживилась.

- Он сделал тебе предложение?

- Можно сказать и так. Да, спасибо, - Юля взяла у подруги чек, и машинально отдала его продавщице, глядя в витрину. – Сделал. Знаешь, что я тебе скажу? Плохо никого не любить. И почему у этих витрин такой дурацкий вид изнутри?

Клара первой вышла из магазина.

- Я знаю.

- Тебе тоже плохо?

- Я об этом никогда не думала.

Юля вздрогнула.

- Черт!

- Что?

- Ноги. Мне начали натирать босоножки.

- Пойдем, купим пластырь.

Юля вздохнула.

- Пойдем, конечно. Но это все равно не поможет. А как у тебя с Борей?

Клара бросила быстрый взгляд на подругу.

- Боря и Боря.

- Да он тебя любит.

Клара засунула руки в карманы.

- Юля, ну кому ты веришь. Он же как ветер – сегодня одно, завтра – другое.

- А если все не так?

- Мне-то все равно. Вон аптека.

По настоянию Клары, дождавшись зеленого света, они перешли через дорогу.

- Смотри, какая рубашка, да, льняная.

Юля воззрилась на витрину.

- Я сама могу такую сшить.

- Тебе - легче.

- Нет, не легче. Мне жутко натирает правый туфель.

- Слушай, а что с Кириллом?

Юля обошла подругу, и встала с левой стороны, где солнце не светило в глаза.

- Проехали.

- Ты же его любила.

- Ну и что? У вас есть маленький пластырь? Дайте два, нет лучше три, пожалуйста. Они белые, или телесного цвета?

- А он тебя?

Они вышли из аптеки. Юля помолчала.

- Я просто ему не верила. Понимаешь, все эти его шуточки, слова, которые он говорил всегда к месту, и именно то, что я хочу услышать, э ти рисовки, бесподобные движения, поворот головы, эта манера волосы убирать с лица. Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать. Весь какой-то неестественный, как в фильмах супергерой. Идеальный, и какой-то ненастоящий. Ты же сама видела, как к его ногам девицы падают. Меня, наоборот, это все пугало. Не бывает так в жизни. Он никогда ничего прямо не говорил. Вообще мало говорил. Я все время его не понимала, не успевала. Не верила. А он играл, - Юля почти умоляюще смотрела на подругу.

- Но он же не все время играл, - недоуменно заговорила Клара.

- Особенно лицо: то бровь поднимет, то губу прикусит, то прищурится. Красиво, до безумия. Как на плакатах. Как в кино.

Клара остановилась.

- Вы что, поэтому расстались?

Юля прошла еще немного, дошла до скамейки, села, и сняла туфли.

- Ну не верила я ему, не верила. Как смотрю на это пластилиновое лицо, так сразу перестаю верить, - она начала заклеивать ранки.

- Юля, ты не понимаешь, - Клара стояла у скамейки, - все не так.

- Что не так? – Юля не отрывалась от болезненной процедуры.

- Его лицо. Я же видела его, говорила с ним о тебе. Когда вы уже расстались. Я спрашивала про тебя, и он стал белым, как простыня.

Юля резко встала, и начала неуверенно притоптывать, рассматривая свои ноги.

- Вот и я об этом. Все – игра. Только я хотела поговорить с ним о наших отношениях, как он словно по мановению волшебной палочки – то губы, то глаза, то это белое лицо. Зачем выделываться?

Клара подошла к подруге, и, взяв ее за плечи, с испугом посмотрела ей в глаза.

- Юля, он не выделывался, как ты это называешь. Неужели ты сама не чувствовала?

Юля отошла на шаг.

- Клара, ну ты наивна, как ребенок. А все его жесты, разговоры, движения? Он это специально, хотел на меня произвести неотразимое впечатление.

- Ему не нужно было производить на тебя впечатление! Ты и так влюблена!

- Клара, хватит, оставь.

Клара глубоко вздохнула, собираясь с мыслями.

- - Юля, я готова поклясться чем угодно, что ты ошибаешься. Все не так. Послушай меня – он пижон, он выпендривается, он все время что-то демонстрирует. Да, он актер, но ты слишком к этому привыкла, так привыкла, что не заметила. Не захотела заметить. Он же очень плохо контролирует свою мимику, как ты не поняла? Да, он мог стать в красивую позу, эффектно закурить, но он не играл лицом. Он действительно чувствовал то, что отражалось. А из-за его актерства во всем остальном, ты ничего не принимала во внимание. Ты что, действительно думаешь, что он ничего к тебе не испытывает?

Юля отвернулась, и пошла по аллее.

- Что за ерунда, Клара. Я же лучше знаю.

Клара медленно двинулась за ней.

- Юля, но это же правда. Мы тогда были упиты в стельку. Он бы не сумел произвольно побледнеть за секунду в таком состоянии. Ты психолог, или с кем?

- Уже не с кем. И я знаю точно, что он не любил меня, а я его любила. Вот и все. Нечего тут говорить.

Клара прикусила губу, и опустила голову. Юля села на ближайшую скамейку, и посмотрела на туфли.

- Мне так плохо, ты знаешь. Это почти материальное ощущение. Оно везде. Как серый зверь с большими лапами, я постоянно чувствую его. Мне сжимает горло и живот, будто сейчас вывернет. Постоянное чувство тошноты. Иногда невозможно коснуться солнечного сплетения – сразу хочется умереть. Почему это со мной?

Клара присела рядом.

- Я не могу помочь тебе, правда. Хочу, но не могу. Ты должна сделать это сама.

- Я знаю, - Юля встала. – Пойдем смотреть материал. Скажи лучше, как у тебя с работой?

- Есть вроде что-то. Сглазить боюсь.

- А как нашла?

- Чарский навел.

Юля вздохнула.

- Все по знакомству. А мне что делать?

- Ты собираешься замуж за Ивана?

- А что делать?

- Не знаю. Это твоя жизнь.

- Вот и я не знаю. Все равно болит. Может, второй пластырь наклеить?

- Не поможет. Нам далеко?

- В универмаг. Еще обувь посмотрим. Мне нужны белые босоножки. А то эти меня совсем убьют.

Клара улыбнулась.

- И ты жалуешься, что нет денег?

- Нет. Я их потом у Ивана одолжу.

- И будет у него жена – транжира.

Юля зашуршала кульком.

- Классный мы пояс купили. Да? Думаешь, не стоит за него выходить?

- Не знаю. Не мучай меня.

- А почему ты мучаешься? Ох, ноги мои, ноги. Пойдем сначала за босоножками.

Клара кивнула. Она очень неприятно себя чувствовала, словно Юля скомкала этот солнечный весенний день, и никакой радости сегодня не будет, и, как не старайся, день все равно испорчен.

- Юля, подумай хорошенько обо всем.

- Думаю я, думаю. Пословицу знаешь: стерпится – слюбится.

- Я другую знаю: сколько волка не корми, все равно в лес смотрит, - и Клара вошла в магазин.

Они остановились у прилавка с обувью.

- Тебе эти нравятся?

- Нет, скорее те, с краю.

- Да, ничего, но это совсем непристойные деньги. А эти, с пряжками?

- Попроси показать.

- Девушка, пожалуйста, да, те, нет, да, да. Опять туфли снимать – я просто не перенесу этого всего.

- Ты когда их купила?

- Неделю назад, мне Иван денег дал. Не могу носить.

- Отнеси в растяжку.

- Да ну, связываться неохота. Я лучше куплю новые, а потом подумаю. Как они на ноге?

Клара прищурилась, вывернув шею.

- Встань, пройдись.

- Нормально, вроде. Клара, я не представляю, что будет. Просто стараюсь не думать.

- Правильно, наверное.

- И ведь никого, никого, кроме Ивана. У меня даже выбора нет. Какой идиот сказал, что браки совершаются на небесах? Какие небеса, если у меня уже пять лет одна кандидатура? Но ведь можно будет развестись, правда? Он мне, наверняка, и квартиру оставит.

- Угу, оставит, если ребенка родишь.

Юля рассматривала себя в зеркало.

- Хорошие босоножки.

- Юля, это транжирство.

- Не хочу я от него ребенка. Ты мне дашь денег на проезд?

- Конечно, дам. Так не рожай от него.

- А от кого?

- Это от тебя зависит. Но это все неправильно, как ты не чувствуешь, не понимаешь?

- Платить вам, на месте? Я все понимаю. Я сделать ничего не могу.

- Всегда что-то можно.

- Можно. Но усилия и результат в моей ситуации будут несопоставимы. Спасибо. Нет. Не стоит, я сразу в них пойду.

- Ну что же, - Клара осмотрела подругу, - очень хорошо. У тебя еда дома есть?

- Не знаю. Может, Иван придет, что-нибудь принесет. Если что, дашь мне денег?

- О чем речь. Нигде не давит?

Юля замерла, прислушиваясь к своим ощущениям.

- Ты знаешь, полная безнадега, в том же месте.

- Разносятся.

- К черту, мне уже наплевать. Сейчас больно до истерики. Скорее домой. Думаешь, Кирилл сделал бы мне ребенка, а то так плохо одной.

- Юля, девочка моя, о чем ты говоришь, ты с собой не в состоянии справиться.

Открыв дверь, Юля бросилась в ванную. Она села на край, перекинула ноги и включила холодную воду.

- У тебя холодильник пустой, как барабан, - сказала Клара, заглядывая в ванную, и вынимая деньги из своего кошелька.

Юля повернулась, и Клара осеклась. Вся в подтеках туши, с покрасневшим от слез носом, босая девушка улыбалась.

- Господи, Юленька, что с тобой?

- Клара, ты просто не поверишь, как бывает хорошо, если снять эту мерзкую обувь!

16.06.2000.

НЕПРАВИЛЬНЫЕ ГЛАГОЛЫ ПРОШЕДШЕГО ВРЕМЕНИ.

Кирилл выключил плейер и позвонил.

- Заходи, - раздался громкий голос.

Он открыл дверь и вошел в маленькую прихожую, которая когда-то была частью кухни. В кухне за столом сидела сама Лариса и молодая женщина с ярко-рыжими волосами и в курточке «под змею». Что было на ней еще, из-за стола видно не было. Она насмешливо подняла брови, посмотрев на Кирилла, стоящего в одном ботинке, и пытающегося всунуть ногу в маленький тапочек в виде желтого зайца.

- Возьми другие, - бросила Лариса, не оборачиваясь.

Кирилл махнул рукой и прошел в комнату, где уже сидел Максим с похоронным выражением лица и смотрел в учебник, открытый на предпоследней странице.

- Хорошо, - сказал Кирилл, усаживаясь рядом и выкладывая на стол еще один учебник, - Ты, как я вижу, выучил глаголы.

Максим криво улыбнулся.

- Мы проходим сейчас прошедшее время. Контрольная будет.

Кирилл кивнул.

- Да, я понимаю. Когда я тебе говорю, что их надо учить, на тебя это не производит ни малейшего впечатления.

Максим заерзал. Дверь приоткрылась, и в щель с трудом протиснулся Кузя, сделал три шага и без сил повалился у кресла, лениво помахивая громадным пушистым хвостом. Чихнул, и прикрыл морду лапой. Из кухни донеслись голоса. Говорила не Лариса.

- Как из камня. Есть такие. Даже если внутри все выжжено, лишь бы лицо не потерять. Никогда не закричит. Точно тебе говорю.

Кирилл перевел взгляд на Максима.

- А прошедшее время мы помним? – безнадежно спросил он.

- Ну, - начал Максим, украдкой тыкая ногой кота.

- Понял, - вздохнул Кирилл, еще раз, по-моему в четвертый за последние два месяца. Past Simple - прошедшее простое, потому и называется простым, что..

Максим смотрел в окно. Там, во дворе, мальчишки ездили на велосипедах.

- Пример, - Кирилл задумался. – Она ушла. В значении покинула. She left, скажем, me. She left me – просто и понятно. То есть, совсем покинула, не сейчас. Это вне времени. Понятно?

Максим тупо посмотрел на написанное в тетради предложение.

- А что такое left ?

- Это прошедшая форма глагола leave.

Макси наступил коту на хвост. Кот лениво мяукнул. Кирилл скривился. Максим сделал невинное лицо и опять посмотрел на предложение.

- Неправильный глагол, - пояснил Кирилл. – Если бы правильный, было бы наше любимое окончание “ ed ”. Например, - его ручка зависла над тетрадью, - She cryed – она плакала. - Он задумчиво посмотрел на предложение. Понятно?

Максим неуверенно кивнул и посмотрел в учебник.

- А что такое Past Indefinite ?

- Это то же самое. Уверяю тебя.

- Ну ладно, - Максим пожал плечами и поставил ноги на кота. Коту это не понравилось, и он, нехотя встав, опять по брел на кухню. Дверь еще приоткрылась, и теперь стал слышен голос хозяйки.

- Да знаю я, ты бы ее видела. Будто сердце вырвали.

Кирилл затряс головой. Максим встал и закрыл дверь.

- Хорошо, - сказал Кирилл. - Теперь Progressive. – Максим подпер голову рукой. – Мы это тоже учили, и только посмей сказать, что ты этого не знаешь. В крайнем случае, не помнишь. Progressive, или, иначе, Continuos – длительное, то есть, действие, которое происходит сейчас, и конца - краю этому не видно. Например, – Кирилл опять задумался. В голову ничего не приходило. - Ну ладно, берем уже написанное. В Progressive это выглядит как I am crying – прямо сейчас.

Максим посмотрел в тетрадь.

- Так что, в этом Progressive She меняется на I ?

Кирилл выдохнул.

- Нет, - твердо сказал он. - She is crying, He is crying, I am crying – что тут непонятного?

Максим начал потихоньку обдирать лепестки у ромашек, стоящих в вазе. Поймав взгляд Кирилла, он опустил руку.

- Максим, радость моя, я же тебе сейчас дам предложение на перевод. Мало не покажется.

- Да я слушаю.

- Я вижу. Теперь то же самое в прошедшем. She was crying. Никакого “ ed ”. Обрати, пожалуйста, внимание. Только “ ing ” и “ was ”. Это очень просто. А с неправильным глаголом будет She was leaving. Понятно?

Максиму давно уже было все равно, но он кивнул. Кирилл тоже посмотрел в окно. Светило солнце.

- И последнее, что мы сегодня учим. Даже не учим – я тебе в четвертый раз все это напоминаю. Perfect – когда действие уже совершено, только что закончено. Например, - он помолчал, - ну ладно, опять пример будет с плачем, а то ничего сообразить не могу, - Кирилл провел рукой по волосам. - I have cry или She has left. Действие завершилось к данному моменту. Обрати внимание, если это неправильный глагол, то мы ставим его в 3-й форме. Так обычно и обозначают: Have + V (3).

Максим бросил взгляд на часы. Из кухни опять послышались голоса. Кирилл помимо воли начал прислушиваться, но говорили неразборчиво.

- И Past Perfect. Тоже все элементарно. Вместо has или have ставишь had. И все. Все то же самое. She had left. I had cry , - и он посмотрел на Максима. Тот поднял брови.

- Вот поэтому и надо было учить неправильные глаголы, - сухо добавил Кирилл. – Сейчас я и буду их у тебя спрашивать. Вот только переведешь мне три предложения, чтобы я посмотрел, как ты все это усвоил. Предложения такие, - у Максима вырвался тяжелый вздох.

- Максим, - мягко сказал Кирилл, - ты посмотри сам. Я сейчас напишу тебе точно такие предложения по конструкции, как у тебя в учебнике. Это не трудно. Тебе даже напрягаться не придется, только будь внимательным.

Максим с сомнением кивнул. Кирилл посмотрел в учебник, задумался и начал писать. Максим подскочил к окну, высунулся и заорал:

- Юра, я скоро.

Кирилл вздрогнул.

- Это мой друг, - пояснил Максим, садясь на место.

- Держи свои три предложения, - и посмотрел на дверь в кухню.

- “Я был влюблен в нее на прошлой неделе” - вслух прочел Максим. - Это что, прогрессив будет?

- Думай сам, - раздраженно сказал Кирилл, - а я проверю.

На кухне что-то упало.

- Ах ты, мерзкая тварь, - раздался крик Ларисы, дверь в комнату отворилась, и Кузя стрелой бросился под диван. – Вот, дрянь! – бросила она вслед.

Максим захихикал.

- Не обращай внимания, - небрежно сказала собеседница. - И так всего много. Я думаю, что...

Лариса загремела кастрюлями.

- ...неправильно. Все, что делается – неправильно.

- Тебе легко говорить, - ответила Лариса, не слушая ее, и закрыла дверь.

Кирилл уронил ручку. Максим начал украдкой звать кота. Кот очень внимательно все выслушал, но на уговоры почему-то не поддался.

- Максим!

Максим постарался сделать умное лицо. Кирилл демонстративно посмотрел на часы.

- Ты три предложения двадцать минут переводишь.

- Да? – удивился Максим. - Зато я перевожу их правильно.

Кирилл поднял бровь, но ничего не сказал. Кто-то заорал под окном:

- Макс, ты как, мы ждем!

Максим бросился к окну и замахал руками.

- Еще немножко!

Кирилл начал рассматривать карту США на форзаце учебника.

- Все, - с торжеством сказал Максим.

- I fell in love last week, - прочел Кирилл. – Да, действительно, все правильно. Это что было?

- Simple , - гордо ответил Максим.

- Да, - кивнул Кирилл, и прочел следующее: “I had spokening it before you leave me”. Боже мой!

- Что, неправильно? – с тревогой спросил Максим, и, на всякий случай, немножко отодвинулся.

- Я даже не знаю, что тебе сказать. Как ты вообще додумался ставить глагол в третьей форме с окончанием “ ing ”? Где ты такое видел?

Максим быстро зачеркнул “ ing ”.

- Хорошо, - твердо сказал Кирилл, – но, теперь скажи мне, в каком времени у тебя глагол “покидать”?

Несколько секунд Максим старался сообразить, где тут вообще глагол, а потом полез в русско-английский словарь для школьников.

- В настоящем, - наконец выдал он.

- Превосходно. А нам что нужно?

Максим поколебался, а потом решительно переправил leave на left . Кирилл кивнул.

- И что это?

- Perfect ? – предположил Максим.

- Почему?

- Progressive ? – сделал он еще одну попытку.

- Хорошо. Продолжим с конца. Третье предложение. She was crying when I came. Правильно! – удивился Кирилл. – Есть еще на свете справедливость.

Максим просиял.

- Не радуйся так. Давай глаголы.

Настроение Максима ухудшилось.

- Скажи мне, мой бесконечный ученик, что такое глагол?

- На английском? – испугался Максим.

- Да хоть на каком-нибудь. Ты как глагол от не глагола отличаешь?

- А я их не отличаю, - удивился он.

- Чепуха. Не пытайся казаться глупее, чем ты есть. Конечно, отличаешь. Это то, что отвечает на вопрос «Что делать?» - возвращаться, плакать, забывать.

- Ах, это! – Максиму полегчало. – Это я знаю.

- Сейчас проверим, - Кирилл сосредоточился. – Дай мне три формы «прощать».

- Может, что-нибудь другое? – жертва английской грамматики заискивающе подняла брови.

- У вас его что, нет в учебнике?

- Нет, - радостно сказал Максим.

- Ладно, открой, повтори, что есть.

Пока он повторял глаголы, Кирилл думал, какие составители учебников все-таки странные ребята. Почему в одном учебнике даются двадцать глаголов, среди которых есть глагол «висеть», но нет глаголов «давать» и «прощать», а в другом нет «чувствовать», зато есть «кровоточить» и «разрываться». Загадка. В одном глаголов будет на три страницы, в другом – на одну. Сколько же их нужно учить – не знает никто. Все – это слишком много, а самые распространенные – вообще непонятно сколько.

- Повторил, - объявил Максим.

- Ну-ну. Быть?

- Be - was - were – been.

- Чувствовать ?

- Feel – felt – felt.

- Хорошо. Позволять?

- Let – let – let .

- Забывать?

- Забыл.

- Ладно. Forget – forgot – forgotten. Расти?

- Grow – grew – grown.

- Нормально. Получать, добывать?

- Get – got – got.

- Или gotten . Идти, уходить?

- Go – went – gone.

- Молодец. Отпускать, разрешать, позволять?

- Let – let – let. Было уже!

- Да, - вздрогнул Кирилл. – Ну, не важно. Встречать?

- Meet - met – met.

- Понимать?

- Understand – understood – understood.

- Терять?

- Не помню.

- Ладно. Забывать?

- Forget – forgot – forgotten. Тоже было.

- Не страшно. А сиять?

- Shine – shone – shone , - Максим был горд собой.

- Ломать, разбивать? – Кирилл не улыбался.

- Break – broke – broken.

- Найти?

- Find – found – found.

- И простить?

- Так его же нет!

- Конечно, есть. Запомни, обязательно. Forgive – forgave – forgiven. Но в целом, ты молодец, - и он посмотрел на часы. – Последнее, что я тебе намерен сегодня рассказать, это конструкция “ Used to ”. Она употребляется, когда что-то происходило в прошлом, а теперь уже нет. Или наоборот, если с “ never ”, значит, раньше не было, а теперь происходит. Например....

Максим украдкой вздохнул.

- Что-то тяжело у меня сегодня с примерами. – Кирилл судорожно подыскивал что-нибудь. – У “Битлз” есть песня, - с облегчением продолжил он, медленно собирая ручки, - называется “ Misery ”, “бедствие”. Там есть такая строчка: Im the kind of guy who never used to cry – то есть, я такой парень, который раньше никогда не плакал, но делаю это сейчас. Понимаешь?

Максим уже выключился. Он тщательно разрисовывал в тетради клеточки розовой ручкой.

- Ладно, next time. Ухожу. Дождался, наконец. И повторяй глаголы.

Максим кивнул и бросился к окну. Кирилл вышел на кухню.

- Отмучились? – спросила Лариса, протягивая деньги.

- Глаголы он выучил.

Она хмыкнула.

- Знал бы ты, как он их учил. Я ему телевизор два дня смотреть не давала.

- Тогда понятно. – Кирилл вытащил из кармана джинсовой куртки наушники и вставил в уши. – До свиданья, - он улыбнулся

- Ты как обычно придешь? – спросила Лариса, энергично помешивая что-то в кастрюле.

- А куда же я денусь? – опять улыбнулся и открыл дверь.

Еще он успел услышать голос гостьи, но слов почему-то не понял. Наверное, она не хотела, чтобы он услышал. Дверь захлопнулась. Кирилл нажал кнопку. REM. “A half a world away”.

05. 2001.

КОЕ-ЧТО О СВАДЬБАХ

Клара быстро встала, и начала собирать бумаги, живописными стопками разложенные на столе, полу и креслах.

- Я не могу через неделю, Александр Дмитриевич.

Чарский демонстративно удивился.

- Я тоже, но надо.

- Ну, пожалуйста, - Клара заискивающе подняла брови, - я на свадьбу в субботу приглашена.

- Неужели на свою? - Чарский по такому случаю поднял голову от компьютера.

- Нет, - ответила она тоном, которым говорят с психически больными людьми, - Иван и Юля Бережная женятся.

- Значит, и там я от вас не избавлюсь, - со вздохом резюмировал замдекана. – Туда и принесете.

- А…, - Клара одумалась, и попыталась сделать умное лицо, - вы там что, друг семьи?

- Очень тонко, спасибо. Я там именно «что».

Клара натянуто улыбнулась, и попыталась запихнуть черновик диплома в папку, явно предназначенную для несколько другого объема.

- Простите, Александр Дмитриевич, я не то хотела сказать.

- Так вы еще и хотели?

Говорить с ним было абсолютно безнадежно, поэтому она промолчала, продолжая нервно запихивать графики и таблицы корреляций в сумку. Чарский почувствовал себя победителем, и решил не прыгать на могиле.

- Знаете, почему я над вами издеваюсь? – заговорил он миролюбиво, напоминая сытого тигра, - мне статус позволяет. А вы не можете мне ответить от всей души, и страшно злитесь.

Клара, избавившись от всех бумаг, начала быстро продвигаться к двери, пока Чарский не передумал.

- Я многое другое могу от всей души.

- Повезло кому-то, - невозмутимо парировал Чарский, и продолжил уже немного другим тоном, - дело в том, что я там буду с самого утра, и …

Клара перестала пятиться, и уронила сумку.

- Где - там?

- У невесты, - теперь пришла очередь замдекана говорить с дипломницей, как с психически нездоровой.

Клара подняла сумку. И глубоко задумалась, знает ли об этом Юля.

- Вы, конечно, не подружка невесты, - выдала она после долгого молчания.

- Почему? – с неподдельным интересом спросил Чарский.

- Потому что подружка невесты – я.

- Не убивайтесь так. Если бы мне предложили, я бы все равно не согласился.

- Почему? – лицо Клары было абсолютно серьезным.

- Потому что я – фотограф.

- Вы – кто?

- Я с восьми лет занимаюсь фотографией, - сказал Чарский тихим успокаивающим голосом. – У меня было две персональные выставки, а сейчас я работаю в рекламном агентстве, владелицей которого является мама Ивана. Что у вас с лицом, Клара?

- А я думала, вы здесь работаете, - наконец сказала она.

- За те деньги, что мне здесь платят, я тоже пытался так думать, но у меня не получилось, - он внимательно посмотрел на дипломницу, у которой, судя по позе, началось запредельное торможение. - Я не понимаю, чему вы удивляетесь. Вы три года пишете у меня по психологии рекламы. Я казался вам таким некомпетентным?

«Молодо-зелено» - вспомнилось ей ни к селу, ни к городу. Чарский бросил взгляд на часы, и дернулся.

- Так, быстро, раз, два, три, только «да» или «нет». Я еду к невесте к десяти утра. Буду фотографировать. За вами заехать?

- Да, - быстро сказала она, поняла, что зря, но было уже поздно.

Чарский вскочил, забегал по кабинету в поисках учебной программы , и указал Кларе на дверь.

- В полдесятого в субботу, - крикнул он ей в спину.

- Веселенькая у меня будет свадьба, - сказала Клару вслух. С фразой было что-то не в порядке, но она не могла понять, что. – Веселенькая будет у меня свадьба, - повторила она, пытаясь поймать.

Чарский вылетел из кабинета, и неодобрительно посмотрел на растерянную дипломницу.

- У нас, Клара, у нас. Вы не одиноки в этом мире, - и, не оглядываясь, промчался по коридору.

- У нас, конечно у нас, почему у меня? – совместив, наконец, грамматику и свое мироощущение, она в той же прострации побрела домой.

Ровно в полдесятого Чарский стоял у подъезда, метрах в пяти от двери с разбитыми стеклами, и фотографировал. Клара вышла из другого подъезда, и уставилась на Чарского. День начался обнадеживающе.

- Александр Дмитриевич, а что вы делаете?

- Фотографирую дверь.

Клара почувствовала себя дурой, но не удержалась от еще одной попытки.

- Тогда почему вы фотографируете эту дверь, а не соседнюю?

Чарский опустил фотоаппарат.

- А чем эта хуже?

- А чем эта лучше?

- Лучше?

Ей страстно захотелось его убить.

- Но вы же фотографируете эту, а не ту дверь, - она попыталась говорить как можно спокойнее.

- Ну и что?

- Теперь понятно, почему от вас ушли все дипломники.

- Теперь понятно, почему вы остались.

- Почему? – под ложечкой у нее засосало.

- Опаздываете к преподавателю, заводите совершенно идиотский диалог, и еще требуете, чтобы он перед вами отчитывался в своих действиях. Кто бы еще это терпел?

Клара молча стояла перед ним, думая, что будет, если она бросит ему в голову сумочку, и стоит ли того минутное удовольствие. Чарский беззаботно повернулся к ней спиной, и, дойдя до своего старого темно-зеленого мерседеса, галантно открыл дверцу.

- У вас не только очень красивое платье, Клара, вы просто восхитительны сегодня.

Клара дошла до машины, холодно посмотрела на Чарского, и вдруг поняла, что он не издевается. Ледяной ответ так и замерз на губах. Она села в машину, и Чарский захлопнул за ней дверцу. Салон в машине был кожаный.

Клара смотрела, как замдекана заводит машину, ей это не понравилась, и она поспешила пристегнуться. Чарский поднял бровь и улыбнулся так, что мороз пробежал по коже. Клара попыталась улыбнуться так же.

- Вы смотрите на меня так, будто у меня чего-то не хватает.

(Сказала бы я, чего у тебя не хватает!)

Она попыталась сделать светское выражение лица. С переменным успехом. Некоторое время они ехали молча, пока Чарский резко не затормозил на перекрестке рядом со зданием университета.

- Простите. Я когда вижу это место, периодически теряю контроль.

- Вот уж попала, так упала. Теперь, если упаду с крыши, ни за что ни пикну, - пробормотала Клара, судорожно пытаясь вспомнить, откуда это. Затем, покосившись на Чарского, решила, что все-таки нужно сказать если не что-то умное, то хотя бы что-то к месту (ну просто, для разнообразия):

- А вы так не любите свою работу?

Судя по лицу Чарского, он не посчитал вопрос удачным.

- Нет, - осторожно сказал он, - просто здание очень уродливое.

- Что здание, - поддержала Клара, радуясь, что наконец-то у них получается нормальный диалог, - вы на этот пустой рекламный щит посмотрите на остановке. Кому вообще пришло в голову сделать его внутри такого кошмарного оранжевого цвета?

- Мне, - мрачно отозвался Чарский.

- А…, - Клара осеклась.

Замдекана рванул с места. Пассажирка прокляла изобретателя колеса. Чарский посмотрел на девушку, и вздохнул.

- Этот щит принадлежит нашему агентству. Сейчас там должна быть социальная реклама. Я все жду, пока меня осенит, каждый день прохожу мимо этого щита, и вздрагиваю. Уже все сроки вышли.

Клара бросила на собеседника быстрый взгляд, и отвернулась. Чарский нажал на газ. Клара подумала, что свадьба и похороны события взаимозаменяемые, особенно у некоторых. Чарский остановил машину. Клара медленно вышла, не находя слов благодарности. Чарский достал фотоаппарат, вылез из машины, и начал внимательно его осматривать. Клара, которой больше всего сейчас хотелось выпить рюмочку и подумать, чтобы такого доброго сказать замдекану, двинулась к подъезду, решительно путаясь в длинном синем платье.

- Клара!

Она обернулась. Вспышка и щелчок.

- Нужно было проверить, - пояснил Чарский, сдерживая улыбку.

- Психолога сразу видно, - мрачно парировала Клара, - ни дня без эксперимента над ближним.

Чарский включил сигнализацию, чуть ускорил шаг, и открыл Кларе дверь подъезда. В лифте он продолжал измываться над фотоаппаратом, видимо, надеясь сделать из него видеокамеру, а Клара изучала надписи на стенах. Ничего свежего и оригинального кроме «фуфло в яблоках» там не было.

На заплеванной лестничной площадке, опираясь спиной на грязную стену с отваливающейся штукатуркой, сидел Юлин отец. Придерживаясь, видимо, идеологических соображений, ходил он в майках исключительно камуфляжного цвета. В этом, безусловно, были преимущества – он не выделялся на фоне стенки. Чарский, поднимая фотоаппарат, словно возводил курок.

- Драсьте, дядя Паша.

- Вы – отец невесты? – Чарский замер.

- Как она?

- Не выспалась, туфли жмут, а тебя сейчас пошлют за шпильками – все пропало после вчерашней уборки.

Клара поправила тонкую шлейку, и решительно открыла дверь в квартиру. Юля стояла посреди комнаты в футболке и нижней юбке, которую подшивала бабушка.

- Средней паршивости? – вместо приветствия заговорила Юля.

- Смотря для чего.

- Платье слишком длинное, туфли – натирают, фата – кошмарная – как из голливудского фильма. Меня можно трижды в нее обернуть, и еще останется на балдахин над кроватью.

- Чем ты думала, когда выбирала?

- Это все мама Ивана.

- Все?

- Абсолютно, - коротко ответила невеста.

- Чем-то помочь?

- Ничем.

- Я не о том.

- В любом случае. Нормально доехала в своем платье?

- Меня Чарский привез.

- С какой радости?

- А, так ты не знаешь. Он фотографировать будет.

Юля задумалась.

- Я что-то слышала об этом. Мама Ивана заявила, что фотографии, особенно профессиональные – это куда более стильно, чем видео.

Клара присела, вежливо взяла у бабушки нитку с иголкой, и сама начала подшивать нижнюю юбку. На Юлином лице появилось мученическое выражение.

- А еще, у Чарского две персональные выставки, он работает в рекламном агентстве под началом мамы Ивана, и занимается фотографией с восьми лет. Он сейчас с твоим отцом, - почему-то добавила она, и тут же уколола палец.

- Дурдом.

- А где твоя мама?

- В другой комнате одевается. Вся косметика сейчас у нее, а шпильки вообще пропали. Мне нужно что-то такое, с наворотами, а то меня из-под фаты совсем видно не будет.

- Тебе нужно?

- Какая, к черту, разница?

- - Я с наворотами под панка могу – гребень и в три цвета. Как российский флаг. Будет очень патриотично.

- Ага. Я – флаг, а ты притворишься двуглавым орлом. Второй головой будет Чарский.

- Я буду первой головой. А почему ты не пошла в салон, чтобы тебя причесали и накрасили там?

Клара уколола тот же самый палец. Юля не ответила. Несколько минут Чарский наблюдал, как Клара ползает по полу вокруг юбки. Потом он предательски поднял фотоаппарат.

- Будем делать смерть Марии-Антуанетты?

- Почему?

Он ответил веселым голосом, но глаза были жесткими.

- Если вы играете - играйте по правилам.

Юля опустила голову. Кларе захотелось спрятаться под подшиваемую юбку.

- Это будет очень удачная фотография, - мягко проговорил Чарский, - уравновешенная композиция, хороший свет, никакой искусственности. Юля, голову чуть на меня, нет, можете не поднимать, да, так. Вы прекрасны.

- Спасибо, - тихо ответила она.

- Я принес шпильки.

Клара уколола все тот же многострадальный указательный палец левой руки, и ошизело посмотрела на Чарского.

- Всегда с собой ношу, - пояснил он, - шпильки, пояс для чулок и губную помаду «Маленькая фея».

Юля затряслась от смеха. Клара, ползая на коленях, безуспешно пыталась найти иголку. Дверь второй комнаты распахнулась, и появилась Юлина мама в ослепительно красном платье и бигудях.

- Вы – фотограф? – осведомилась она тоном модели месяца.

В глазах у Чарского заплясали чертики.

- У окружающих тоже сложилось такое впечатление.

- Мама, это наш замдекана по учебной работе.

Чарский улыбнулся еще шире. Юлина мама поджала губы.

- Ты прекрасно выглядишь, моя милая. Я возьму твой лак? И пилочку. Так жаль, не успела сделать маникюр. Эти предсвадебные хлопоты совсем не оставляют для себя времени. Да, милая, и забери свое платье из моей комнаты – оно занимает все место, невозможно повернуться.

Юля посмотрела вслед закрывшей за собой дверь маме, и первая нарушила тишину:

- Клара, платье одевают до прически и макияжа, или после?

- Да, - Клара чувствовала, что на нее смотрит Чарский.

- Бабушка, - закричала Юля в кухню, - неси платье.

Через минуту в дверях возникло что-то бесформенное и угрожающего размера. Чарский присвистнул.

- Такое впечатление, что главная задача этого платья – замаскировать невесту под снежную бабу.

- Бросьте его на пол, наверное, - задумчиво сказала Клара. – В кресло оно вряд ли поместится.

Хрупкая Юлина бабушка в когда-то роскошной кружевной блузе, с трудом удерживая платье, запротестовала.

- Бросай на пол, бабуля. Не думай.

- Только не на кресло.

- Юля, пожалуйста, - перекрыл их голоса требовательный крик, - принеси мне другой лак, тот, серебристый.

Все одновременно замолчали. Клара, так и не найдя иголку, решила, что искать дальше не имеет смысла. Бабушка положила платье на пол, и понесла лак.

- Ну что, с богом?

Клара уничтожающе посмотрела на Чарского, сообразив, почему он протестовал против складывания платья на кресло – замдекана устроился там сам, поминутно щелкая фотоаппаратом.

- Александр Дмитриевич, а вы эротическое фото снимаете?

- Снимаю, - твердо сказал Чарский, опуская фотоаппарат и сожалением поднимаясь с кресла, - только не фото.

- Знаешь, - задумчиво сказала Юля, когда за Чарским закрылась дверь, - если бы мне кто-нибудь сказал, что я буду стоять в футболке и длинной юбке, а вокруг меня будет ходить замдекана и фотографировать, я бы подумала, что совсем с головой беда.

Клара собрала с пола платье, и попыталась найти его начало.

- У кого?

- Хороший вопрос, - Юля сняла футболку, - и лифчик снимать?

- Вот еще. Не облегчай жениху жизнь.

- Мужу.

- Ладно, молчу.

Глубоко вздохнув, Юля расстегнула молнию, и буквально нырнула в юбки.

- С тобой все в порядке? – Клара внимательно наблюдала за колыхающимися волнами кружев. – Хоть голос подай.

- Мать…!

- Так я не поняла, помощь нужна?

Наконец появилась голова Юли.

- Слушай, какой ужас, как они раньше в этом ходили?

Юля критически осмотрела невесту. Платье сидело идеально.

- И что ты чувствуешь?

- Как сосиска в хот-доге. Обложена со всех сторон.

Клара отошла на шаг, и чуть прищурила глаза.

- Вот если бы половину оборок убрать, - мечтательно начала она.

- А вместе с оборками и меня, - в тон ей добавила Юля, - дивное было бы платье.

- Садись, - решительно сказала Клара.

- По живому будешь резать?

- Размечталась. Причесывать буду.

Юля села напротив трюмо, и несколько раз ущипнула под глазами, пытаясь убрать морщинки. Клара взяла расческу.

- Чарского позвать? Ему там скучно, наверное, с бабушкой.

- Может, она ему дело нашла.

Юля посмотрела на подругу, как на идиотку.

- Крем взбивать?

- Логично.

Юля откинулась на спинку стула. Обнаженные плечи казались ледяными.

- Ты знаешь, по-моему, он ненормальный.

- - Да это так и есть, - Клара тоже думала о нем. – По твоему, вот еще, - она, фыркнув, бережно взяла тяжелую золотую прядь. – Ты подумай, какой нормальный мужик поперся бы к одевающейся невесте, чтобы с самого начала фиксировать эту идиотскую процедуру?

- Ты про одевание или про свадьбу?

- Проехали, - Клара справилась с колтуном.

- Я думаю, ему скучно.

- Наоборот, он же веселится.

Лицо Юли вдруг изменилось. Клара с тревогой поймала ее взгляд в зеркале.

- Иди ты к черту!

- Клара, я тебя умоляю. Ты же знаешь, у меня нет выбора.

Клара, промолчав, опять начала расчесывать тяжелые пряди.

- Один на миллион, - вдруг сказала Юля. – Он же потрясающий. Сколько ему лет?

- Юля!

- Клара, может быть, я и безвольная тряпка, но ты – дура.

Клара опять попыталась поймать взгляд невесты, но та сидела, опустив голову.

- Чем надушить волосы?

- Мне все равно. «Мариной де Бурбон», наверное.

- Может, взять что-то полегче? «Кензо»?

- Зачем вообще душить волосы?

Клара обняла подругу за плечи, и прижалась щекой к ее волосам.

- - Мы брызнем духами, потом все соберем в прическу, будет лишь еле уловимый аромат, а когда ты распустишь волосы, запах станет заметен.

- Ты меня таким образом пытаешься приободрить?

Клара выпрямилась.

- «Марина» для тебя тяжеловата.

- Мне их мама Ивана подарила. Делай, что хочешь.

- У меня с собой «Энди Ворхол», мои любимые, помнишь?

Юля выдавила улыбку.

- Тогда мы с тобой будем одинаково пахнуть.

- Я сегодня не душилась. Возьму твой «Кензо».

- Мой «Кензо» кончился, - Юля подняла палец, вспоминая. – Посмотри в моей сумочке, вон, на дверце шкафа.

Клара, так и держа в руке расческу, взяла белую сумочку.

- В кармашке.

- Слушай, что это? – она достала простой гладкий пузырек.

- Это эфирное масло, сирень. Я давно его купила, но Иван, как оказалось, не переносит этого запаха. Возьми себе.

Клара чуть приоткрыла пробку, и вдохнула аромат.

- Какая прелесть. Обожаю сирень.

- Как и я, - грустно ответила Юля. – Надушись хоть ты.

- Спасибо, - Клара уже почти закончила расчесывание. – У меня сумочка с духами осталась в прихожке, сейчас принесу, и будем делать прическу.

Юля хотела что-то сказать, но дверь открылась, Чарский щелкнул фотоаппаратом, и, зайдя в комнату, несколько секунд смотрел на невесту.

- Не делайте ничего. Оставьте волосы так.

Девушки одновременно обернулись, и посмотрели на него.

- Действительно, - сказала Юля, резко вставая. – Оставим все так.

Справа в зеркале трюмо отражался ее тонкий профиль. Слева стояла Клара, напряженная и одновременно растерянная, чуть отклонившись, глядя то на Чарского, то на подругу. Чарский поднял фотоаппарат.

- Красиво. Никому это фото не отдам.

- Краситься будем? – подчеркнуто деловым тоном спросила Клара.

Юля не ответила. Чарский опять упал в кресло, откинул голову, и насмешливо наблюдал за Кларой.

- Нет, ну это невозможно! Почему одна я напрягаюсь? И чего было тащить такую кучу косметики?

- Не будем, - твердо сказала Юля.

- Прекрасно. А что мы будем?

- А мы есть.

- И будем есть, - закончил Чарский.

Все трое переглянулись. Чарский закусил губу, чтобы не рассмеяться.

- Александр Дмитриевич! – окликнула его Юля, одевая туфли, - спасибо.

- Ну-ка, посмотри на меня. Улыбнись, пожалуйста. Даже если это будет твоя единственная улыбка за весь день, сделай это для меня. Просто улыбнись.

И Клара, все так же стоящая у трюмо, близко-близко подошла к зеркалу, пряча желание расплакаться.

Их коридора донеслись звуки какой-то возни, и в дверях появился отец Юли, все в той же камуфляжной майке, но теперь уже в темных брюках от костюма и начищенных туфлях на босу ногу. В руках у него было три носка - и все разные.

- Вознаграждение за любой к паре.

- Па, а можно майку переодеть?

- Майка - это следующий этап моего духовного роста.

- А ты у мамы спрашивал?

- Молчи, девочка. Ты же знаешь, что твоя мать занята.

- А сам искал?

- Не получается у меня, ты же знаешь.

Юля вдруг легко и порывисто подошла к отцу, и обняла его, уткнувшись лицом в плечо.

- Не надо, ласточка, платье помнешь, - он робко погладил дочь по голове.

- Пап, ну как ты без меня будешь?

Клара опустила глаза, а Чарский, наоборот, чуть подавшись вперед, внимательно наблюдал. Ноздри его трепетали. Дядя Паша жалко улыбнулся.

- Все будет хорошо девочка, все у нас будет хорошо.

- Я сейчас найду тебе и носки, и майку, - голос ее задрожал.

- Бог с ними, ласточка моя.

- Тебе туфли натрут.

- Не натрут. Я потерплю, ласточка.

- Я тоже, - прошептала она, глотая слезы.

Чарский встал с кресла и подошел к окну, где начал рассматривать свою машину. Клара уже не могла смотреть на себя в зеркало, и тоже подошла к окну, остановившись рядом с замдекана. Он коротко глянул, и снова уставился на свою машину.

- Едут, - слово прозвучало, как выстрел в пустой бочке.

Юля разжала руки. Дядя Паша, горбясь, как старик, вышел из комнаты, так же держа три носка и волоча ногу.

Невеста резко повернулась, и посмотрела на окно.

- У тебя пудра есть? Александр Дмитриевич, только не надо фотографировать.

Чарский, посмотрев на ее опухшее от слез лицо, решительно взял с трюмо косметичку Клары.

- Садись, быстро. Клара, все эти… - он замолк, пытаясь подобрать слово, - приезжие, на твоей совести. Мне нужно пятнадцать минут.

Клара кивнула, понимая, что удивляться нет времени, и быстро вышла. Чарский открыл косметичку и присел перед невестой. Она вздрогнула от звука колокольчика.

Иван был в смокинге. Боря, почему-то, тоже.

- Ты прекрасно выглядишь.

- Как невеста?

- Превосходно, - процедила Клара, нервно улыбаясь. – Сегодня самый счастливый день в ее жизни, - и попыталась улыбнуться ровнее.

- Ты что-то нервничаешь, - ласково сказал Борис, стараясь ее поцеловать. Клара совершила обходной маневр, продемонстрировав недюжинный стратегический талант.

- Она готова?

- Да не торопись ты так. У тебя с ней вся жизнь впереди, - кокетливо скалясь (назвать иначе это было нельзя) ответила подружка невесты. – Какие красивые цветы, - она с раздражением взглянула на красные розы, которые, как она точно знала, Юля терпеть не могла.

- Это тебе, - вспомнил Борис, протягивая маленький букет белых роз, в котором лент было больше, чем цветов.

- Какая прелесть, - пробормотала Клара, не сообразив взять протянутый букет.

Боря явно ждал продолжения. Пока Клара, прижимаясь спиной к стене возле столика для телефона, пыталась понять, как вести себя дальше, дверь комнаты открылась, и ангелом спасения в проеме возник дядя Паша в том же виде, но уже с двумя одинаковыми носками в руках.

- Я нашел носки, - пояснил он для тех, кто не понял.

- Я так рада, – искренне сказала Клара, готовая любить эти темно-синие носки всю оставшуюся жизнь.

- Здравствуйте, Павел Ильич, - суховато поздоровался Иван.

Взгляд дяди Паши сфокусировался на женихе.

- Привет, зятек.

Повисла пауза.

- Водку будешь?

- Спасибо, не хочу, - еще суше отозвался Иван.

- Да я не спрашиваю, хочешь или нет. Будешь?

Боря, которому это все начало надоедать, положил букет, предназначенный для Клары на столик, и с каменным лицом собрался наблюдать, как Иван будет выкручиваться.

- Ой, да что же это вы все в прихожей, - светским тоном заговорила Юлина мама, появившаяся во всем блеске, и широко раскинув руки. Из-за ее плеча робко выглядывала бабушка.

Иван внимательно оглядел будущую тещу. Клара не могла не признать, что Любовь Евгеньевна посвятила себе лучшие часы своей жизни – безупречный макияж, мелкие кудряшки в живописном беспорядке и длинные холеные ногти. Выглядела она лет на десять моложе своего реального возраста. Общее впечатление нарушала только белая майка, видимо, предназначенная для отца невесты.

Встреча хозяина и майки прошла в теплой, дружественной атмосфере.

- Пройдемте же, - продолжала Юлина мама, явно находясь в полном восторге от собственной персоны и смокинга жениха, - там шампанское.

Вся группка, сопровождаемая поздравлениями тещи зятем и зятя тещей, двинулась в комнату. Клара бросилась в другую, и, закрыв за собой дверь на щеколду, облегченно перевела дыхание. Повернулась, и замерла, увидев встающую ей навстречу Юлю. В двух шагах от невесты стоял Чарский, опять с фотоаппаратом, явно любуясь творением своих рук.

- Господи, Александр Дмитриевич, где вы этому научились?

- Лучше бы ты спросила, как я этому учился, - и, глядя на ее потрясенное лицо, пояснил, - было время, когда я был вынужден сам делать макияж своим моделям.

- Юля, это потрясающе.

- Я знаю, - просто ответила она и вышла.

Клара посмотрела на Чарского.

- Вам ее жалко, да? А вы не жалейте. Каждый платит за то, что решил купить.

Чарский повернулся к Кларе.

- А вы можете быть жестокой, оказывается.

- Нет. Просто иногда я не могу быть доброй.

Вошел Борис.

- Драсьте, Александр Дмитриевич, Клара, едем.

Она замерла.

- У вас одна машина?

- Ну да. Ты – с нами, а родители Юли с вами, Александр Дмитриевич. Все остальные гости будут у ЗАГСа.

Клара оглянулась на Чарского.

- Ладно, я пошел к машине. Клара, не забудь букет, он на столике в прихожей, все начинается в двенадцать, - он прислушался, - о, кажется, они спускаются, собирай все, и скорее, - Боря кивнул Чарскому, и быстро выскочил за дверь. Со спины его узнать было очень трудно – смокинг как-то менял всю фигуру.

Чарский отвернулся, и начал собирать косметику в косметичку. Клара за ним наблюдала.

- Мне нравятся ваши духи.

- Это сирень.

Он не ответил. Она продолжала смотреть.

- Нет, это – Юлино.

Он резко поднял голову, и почти швырнул помаду.

- Я все соберу, идите.

- Александр Дмитриевич, я…

- Идите, - невыразительным тоном проговорил Чарский, - и не попадайтесь на этой свадьбе мне на глаза.

- Не могу, - тихо ответила она. - Вы же будете фотографировать.

- Знаю, - уже раздраженно ответил он. – Тогда не разговаривайте со мной, что ли. А то я начну на вас срываться.

Клара отвернулась, схватила сумочку, и вышла из комнаты. Взяла букет, и вернулась. Чарский посмотрел на нее, как убийца.

- Мы забыли фату.

Он не ответил. Клара достала из шифоньера несколько метров кружев и фатина. Чарский молчал и не смотрел. Клара вышла, с трудом притворив за собой дверь.

Когда она подошла к «БМВ», Борис уже сидел за рулем, а Иван стоял у машины, мрачно созерцая капот, украшенный цветами.

- Это кто придумал? – поинтересовалась Клара, пытаясь не споткнуться о фату.

- Это традиция, - тоном покойника отрезал Иван. – Куда ты собираешься это деть? – он кивнул на фату.

- Как куда? – удивилась Клара, - в багажник положим. А потом посмотрим.

Иван с сомнением на нее глянул, и открыл багажник.

Юля сидела на заднем сидении, забившись в угол. Рядом с ней сел Иван, и взял за руку. Лицо невесты не изменилось. Клара села рядом с Борей. Он завел машину.

- Правда, что Чарский работает на твою маму? Почему мне никто ничего не сказал?

- Чарский преувеличивает, - хмуро отозвался Иван. – Он – партнер, и фотографировать вызвался сам.

Клара обернулась к невесте. Та многозначительно подняла бровь

- Глупости какие, - ответила Клара.

- Ты о чем? – спросил Борис.

Клара сделала неопределенный жест рукой.

- Неважно.

Машин у ЗАГСа было больше, чем женихов и невест, вместе взятых. Клара вышла из машины, и поискала глазами старый «мерс» Чарского – наверное, единственную неукрашенную машину. Они, конечно, еще не доехали. Откуда-то, из самой большой кучи гостей (вокруг этого здания все были кучками) появилась мама Ивана – ослепительно красивая и улыбающаяся так, будто это ее свадьба.

- Ну, как вы?

- Превосходно, - Клара не слышала вопроса, и ответила первое, что пришло в голову.

- Ну-ка, покажите невесту. Ах, да, Клара, прелестное платье.

Клару передернуло.

Вылез Иван и чмокнул мать. Последней появилась невеста.

- Вы не причесались? А где фата?

Юля вскинула голову, готовая ответить, но Клара ее опередила.

- А фата в багажнике, - она улыбнулась со всей возможной приветливостью, и, глядя на изменившееся лицо мамы Ивана, добавила оптимистично, - а куда ее было девать?

Вопрос был риторический. Повисло молчание. Клара улыбалась, и молилась, чтобы ударил гром.

- Ну что же, - мелодичным тоном сказала мам Ивана, - Юля, ты выглядишь очень романтично.

В толпе родственников, разобравшихся, наконец-то, что к чему, началось оживление, после чего самые прыткие бросились наперегонки к невесте. Юля начала улыбаться, глядя на целующих ее затравленными глазами, а Клара попыталась затереться куда подальше. Боря вышел из машины и включил сигнализацию. Подъехал Чарский. Мама Ивана, покачивая бедрами, направилась к нему. Боря проследил за ней взглядом, и подошел к Кларе.

- Была, говорят, какая-то история, но все делают вид, что ничего не знают.

Клара резко повернулась.

- Ты о чем?

Борис кивнул на Чарского, говорящего что-то матери Ивана.

- Что-то про безответную любовь. Поэтому он и развелся.

- Кого к кому?

Боря или не услышал, или не захотел говорить.

- Господи, это что, все родственники Ивана?

Клара присмотрелась.

- Ну почему же, родственники Ивана. Тут еще и друзья семьи Ивана.

- Боже, - только и сказал Борис.

- Зато все с подарками.

- Ерунда. Они на свадьбу в десять раз больше потратили.

- Боря, это не наше дело. Ты все-таки скажи, кто кого любил?

- Да не знаю я, - раздраженно сказал он, - почему тебя это так заинтересовало? Это, кстати, тоже не наше дело.

На ступеньках ЗАГСа появилась лубочно улыбающаяся пожилая женщина, больше похожая на сушеную воблу, и сделала угрожающе приветливый жест рукой. В толпе родственников стало тихо.

- Свидетели, где свидетели?

- Мы тут! – закричала, неожиданно громко даже для себя Клара. Все обернулись.

Дальнейшая процедура запомнилась Кларе смутно: только чуть дрожащие, словно она плачет, обнаженные плечи Юли, и холодный, резкий профиль Ивана. Они сначала стояли на лестнице, а за ними толпились все друзья и родственники. «Все родственники Кролика» - почему-то вспомнилось Кларе, потом в зале перед какой-то особой, похожей на селедку (форменный рыбный ряд), потом Иван никак не мог одеть кольцо на палец невесте, а потом уже муж и жена из чего-то пили что-то под аккомпанемент сладенькой речи, и опять целовались на глазах у радостной толпы. То там, то тут сиял вспышкой Чарский.

От постоянной улыбки у Клары затекли мышцы лица. В какой-то момент она просто выключилась, и, даже слыша, что к ней обращается Борис, так и не смогла ответить, не понимая вопроса. Она включилась только на вспышку Чарского. Он смотрел на Клару в упор.

- С вами все в порядке?

- Простите, Александр Дмитриевич, что попалась вам на глаза, - язвительно ответила она, и отвернулась.

Юля, стоя у машины и держа за руку Ивана, опять принимала какие-то поздравления и поцелуи.

Сзади Клару обнял Борис.

- Куда теперь? – устало спросила она, с ненавистью глядя на разукрашенный «БМВ».

- По идее, мы сейчас поедем возлагать цветы.

- Кому? – Клара боролась с искушением сесть на корточки.

- Пушкину какому-нибудь, неизвестному солдату, героям войны.

- Боря, хватит, я поняла. А родственники куда?

Борис огляделся. Машины все подъезжали.

- Судя по всему, никуда. Вон их микроавтобус, видишь? Кто-то «вольво» припарковал прямо на въезде. Сейчас кого-нибудь пошлют искать хозяина.

- Чепуха. Кого здесь можно найти?

Клара огляделась, и увидела Чарского. Он поманил ее пальцем. Боря говорил с каким-то троюродным братом, и смотрел в другую сторону.

- Тебя отвезти домой? - Чарский внимательно рассматривал свой фотоаппарат.

- Что?

- Клара, вы оглохли от моих вспышек?

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Куда конкретно он смотрел, она не поняла. Она смотрела на его губы, а потом вспомнила про безответный роман.

- Я не поеду.

Чарский кивнул.

- Тогда идите, стройтесь на лестнице. Сейчас будем делать групповуху. Только скорее, сейчас уже другие брачующиеся (как-то нехорошо сказал он это слово) будут выходить.

- Все фотографироваться, скорее, на лестницу, - от ее крика наиболее дряхлые вздрогнули.

Через мгновение, когда дошло, все одновременно бросились к лестнице. Самые маленькие и слабые, как обычно, оказались сзади. Клара не двинулась с места. Вокруг жениха с невестой (точнее, уже мужа с женой) были родители и почему-то троюродный брат. Боря затесался куда-то в середину. С одной стороны на нем повисла бойкая прабабушка, а с другой – инфантильная девица, все время поправляющая сползающую с плеча символическую шлейку платья. На левом плече шлейки не было вообще.

Дверь за спиной фотографирующих открылась, и показалась следующая пара с сопровождающими. Гости бросились врассыпную, и смешались с гостями, выходящими дружной толпой за брачующимися. Началась неразбериха. Гости обеих пар внимательно смотрели друг на друга, и пытались сообразить, виделись ли они когда-нибудь. В общей суматохе, которую усилила и третья пара, пытавшаяся пробиться к дверям вожделенного помещения, Борис проявил редкостное мужество и быстроту реакций. Энергично расталкивая локтями гостей, он пробрался к «БМВ», залез на капот, и заорал оттуда, став похожим на Ленина в октябре:

- Сюда, сюда все… - тут он на мгновение запнулся, но потом продолжил с новой силой, - наши! – чем усилил сходство между собой и вождем пролетариата.

Кто-то в толпе начал нервно смеяться. Гости радостно переглянулись, и всей толпой бросились к машине. Опять возникло столпотворение. Самые пронырливые, наконец, все сопоставив, начали продвигаться к микроавтобусу, в надежде занять лучшие места, или хотя бы сидячие. Остальные, наступая друг другу на подолы вечерних и свадебных нарядов, упорно продолжали двигаться к «БМВ». Боря, сообразив, что ситуация вместо того, чтобы улучшиться, почему-то усложнилась, быстро сел за руль. Туда же почти впихнули заваленную цветами, как покойницу, невесту. Иван оглянулся в поисках Клары, но в машину уже села его мама – на переднее сиденье, в результате чего сталось только одно место, на которое тут же втиснулась Любовь Евгеньевна. Боря, услышав, как захлопнулась задняя дверь, завел мотор, и тронулся с места, оставив несчастному водителю микроавтобуса разбираться с толпой родственников и водителем «вольво».

Друзья и родственники, теперь окончательно осознавшие, что все могут не поместиться, и до халявы – то есть банкета, придется добираться самостоятельно, бросились к своим машинам и многострадальному микроавтобусу, водитель которого громко ругался с пассажиром «вольво», за неимением водителя, этого тупого недоумка, который загородил проезд.

В джип отца Ивана успели бухнуться три проворные старушки и первый троюродный брат (второй так и не нашелся, видимо, затерявшись в толпе других гостей) с двумя тетками. Все остальные осадили автобус, а не поместившиеся стали помогать водителю выяснять отношения с несчастным пассажиром. Появление водителя «вольво» накалило обстановку до предела. Водитель чувствовал, что не прав, но вину не мог признать по принципиальным соображениям. В автобусе родственники и друзья яростно делили места.

Кларе совершенно не хотелось ехать в автобусе на коленях какого-нибудь родственника друга семьи, поэтому она так и осталась стоять под елкой и смотреть, как разъезжаются гости и родственники. Когда на площади перед ЗАГСом немного рассосалось, подружка невесты с изумлением увидела совершенно спокойного Чарского, со скучающим видом опирающегося на свой «мерс». Приглашенным, видимо, даже в голову не пришло, что можно сесть и в эту машину. На заднем сиденье полулежал дядя Паша, задумчиво глядя в даль. Чарский лениво ковырялся в фотокамере, и делал вид, что он тут совершенно не при чем.

Он поднял голову, огляделся, и лицо его преобразилась. Клара поняла, что он смотрит на нее.

- Какого дьявола вы не уехали? – крикнул он. Все, стоящие перед ЗАГСом, обернулись.

- Какого дьявола вы орете? – это был какой-то очень естественный, органичный ответ. Теперь все обернулись на Клару.

- Вы далеко стоите, - пояснил Чарский тем же тоном.

Клара остро почувствовала идиотизм ситуации.

- Я могу подойти, - уже тише сказала она, не двигаясь с места.

- Я тоже.

Люди перед зданием начали нервно переглядываться. Клара поняла, что если дело так пойдет дальше, их скоро повяжут и отправят, куда следует, поэтому вышла из-под елки. Чарский открыл дверцу. Клара села, чувствуя, что об этом пожалеет. Чарский сел за руль.

- Не надо было так орать, - сказал он, поворачивая ключ зажигания.

Клару начал разбирать какой-то идиотский смех. Она закусила губу и опустила голову. Чарский сделал вид, что не заметил.

- Куда мы едем?

- В ресторан. Им придется обойтись без фотографии с возложением цветов. Почему вы не с ней? – спросил он без паузы.

Ей хотелось ответить, сказать что-то резкое, обидное, чтобы его насмешливое лицо дрогнуло, и на нем мелькнула грусть, но в этот момент внезапно подал голос дядя Паша:

- Они поженились? Я хочу купить носки.

Клара обернулась. Лицо отца невесты было абсолютно спокойным.

- Где? – ровно осведомился Чарский.

Дядя Паша посмотрел на пустую бутылку.

- Ох, ласточка моя, ластонька, - и, после паузы, - дома возьму. Она мне все носки покупала. Может, найду хоть пару. Должно же что-нибудь остаться? Она теперь ему носки будет покупать. А я ей подарок приготовил, - и он полез во внутренний карман пиджака.

Клара вцепилась двумя руками в сиденье, и боялась взглянуть на Чарского. Дядя Паша продолжал что-то бормотать, но уже неразборчиво. Замдекана остановил машину у супермаркета.

- Жди меня, - и хлопнул дверью, не глуша мотора.

Вернулся быстро, держа в руках непрозрачный кулек, который бросил на заднее сиденье. Дядя Паша не шевельнулся. Клара смотрела на дорогу, пытаясь понять, куда они едут.

- Домой, - ответил Чарский на невысказанный вопрос.

Они остановились у подъезда Юлиного дома.

- Жди меня, - опять сказал он, но теперь заглушил мотор.

Замдекана вышел из машины, открыл заднюю дверь, достал кулек, обошел машину, открыл дверь и подал руку дяде Паше. Тот вышел, щурясь на солнце. Чарский осторожно повел его, придерживая за локоть. Кларе показалось что прошла целая вечность, прежде чем они вошли в дом, а потом еще целую вечность возвращался Чарский.

- Что было в кульке? – тихо спросила она.

- Я дал ему снотворного, - Чарский не смотрел на нее, заводя машину.

- Но он же пьян, - недоуменно начала Клара, - я думала, что …

- Он абсолютно трезв. И ему понравились носки.

У нее сжало горло.

- Ты купил ему носки… - они не заметила, как обратилась к нему.

- Отвезти тебя домой?

Клара не выдержала, повернулась, и посмотрела на Чарского расширенными глазами, не в силах ответить. Он понял и остановил машину на какой-то маленькой улочке, заглушил мотор, потом осторожно протянул руку и сжал тонкие пальцы девушки. Она не никогда думала, что в один простой жест можно вложить столько нежности. Сидели молча.

- Поехали, - наконец сумела заговорить она, и с ужасом почувствовала, что он разжимает пальцы, - правда, нужно ехать, - повторила она внезапно севшим голосом.

Чарский посмотрел на нее, но ничего не сказал. Клара достала из сумочки расческу.

- Вы когда-нибудь были в «Рассвете»? – веселым голосом заговорил замдекана, останавливаясь на перекрестке. – Это страшное место. Все худшие воспоминания моей жизни связаны именно с ним. Там отмечали мой выпускной в школе, мою свадьбу, университетский выпуск, какой-то новый год и мой развод. Это место и по сей день снится мне в кошмарах. А, еще и мою диссертацию.

Клара криво улыбнулась.

- Смотрите, все уже подъехали. Машин явно стало больше.

- Халява, - пожал плечами Чарский. - Вы бы подкрасились.

- Я накрашена, - возмутилась Клара, выходя из машины. Чарский широко улыбнулся, открывая дверь ресторана, у которой уже толпились курильщики.

Голоса и запахи оглушали. Первое, что восприняла Клара – это рев «горько!». Гости уже выпили, а закусить как следует не успели. Столы располагались буквой «Ш». Юля, стоящая за поперечным столом, целовалась с Иваном. На небольшом столике в углу были сложены подарки. Чарский достал из кармана пиджака конверт. Клара, стараясь двигаться по стеночке, направилась к Юле. Ей осталось пройти не больше двадцати метров, но тут чуть ли не из-под стола к ней бросился Борис.

- Клара, ну ты даешь, где ты, черт возьми, была, как добралась, все интересное пропустила. Ты что, пешком шла?

- Меня Чарский привез, - объяснила она, пытаясь высвободиться.

- Чарский? – Борис приподнял ее, сделал два шага, и оказался у дверей, ведущих на террасу. Путаясь в кокетливых шторах, он открыл ногой створку, поставил Клару на плиты, и закрыл дверь, прислонившись к ней спиной.

- Боря, по-моему, ты пьян.

- Со мной все нормально. Что с тобой? Ты весь день от замдекана не отлипаешь.

- Все в порядке, - почти умоляюще сказала она, подавляя смутное желание спрятаться, возникшее уже второй раз за день, - просто это свадьба, это же ужас.

Боря пожал плечами:

- Нормальная свадьба, все такие.

- Я понимаю, но… Это из-за Юли. Ей не нужно было этого делать. И я не должна была приезжать. Надо было ехать домой, мне Чарский предлагал. Черт, я так и не отдала ему дискету с работой.

Борис притянул девушку к себе и погладил по волосам. Он все так же стоял спиной к стеклянной двери, и сквозь приоткрытые шторы был виден зал. За ближайшим столом лицом к двери сидел Чарский и разговаривал с каким-то угрожающе серьезным молодым человеком.

- Я хотел тебе сказать, - Боря взял ее за подбородок, и она вспомнила руки Чарского, - я очень хочу жить с тобой.

Клара вздрогнула, и отошла на шаг.

- Но Боря, это невозможно. Это… мне просто сказать нечего, - в ней боролись два желания – расплакаться и убить его.

- Почему? – Боря засунул руки в карманы.

- Ты такой, такой…, - она безуспешно пробовала найти слова, - я не могу, Боря. Ты такой…несерьезный, - наконец выговорила она, - тебе все смешно.

- Что?

Клара не услышала. Ее взгляд был прикован к стеклу, за которым был виден Чарский. И Чарский смеялся. Чарский хохотал. Серьезного вида молодой человек недоуменно протирал очки. Она протянула руку и открыла дверь. Боря, не глядя, шагнул в сторону. Клара, не совсем понимая, зачем она это делает, обошла стол и подошла к Чарскому. Опять заорали: «Горько». Молодой человек, видимо, очень хотел закончить свою мысль, поэтому говорил, игнорируя смех Чарского:

- - …и необходимо понимать, что китайский суп отличается от субъективного восприятия украинского борща.

Напрягшись, Клара узнала родственника той прабабки, которая уже десять лет обещает, что завтра умрет. С другой стороны от Чарского сидела Юлина мама, не успевавшая откусывать от бутерброда с красной икрой, и одновременно уделять внимание своей соседке в платье от Кардена:

- Я всегда говорила: если чтение про этих патриотов поклонников какого-нибудь Гуса мешает уборке по дому, зачем нам такая наука? Практика – вот критерий истины!

Дама в платье кивала, и все подкладывала себе на тарелку.

- Тут не может быть двух углов зрения, - сказал кто-то совсем рядом. – Когда развита только физическая сторона тела, это будет игра мускулов на нервах, просто анатомическая соната (видимо, говоривший был врачом).

Чарский внезапно прекратил смеяться. Он повернул голову, и посмотрел на Клару.

- Вы это видите?

- Нет, - ответила она и увидела.

Через весь зал шла громадная гирлянда из искусственных цветов, складывающихся в буквы. Гирлянда явно была импортная, и стоила безумных денег. Надпись гласила «Merry Christmas»

Чарский сиял.

- Если головы нет, это нужно лечить. Они перепутали с «Just Merried».

Клара не засмеялась. Обходя стол, она стянула коробку конфет с ликером, и, пряча за спиной, подошла к Юле. Ивана рядом не было.

Лицо молодой жены просияло. Клара, не подходя близко, чтобы ее не заставили что-нибудь делать или в чем-нибудь участвовать, приложила палец к губам, и указала на скрытую за портьерой балконную дверь. Через минуту на балконе появилась Юлю.

- Пришлось отстоять еще одно «горько», - пояснила она.

Клара с видом фокусника открыла коробку конфет.

- А это откуда?

- Какие ты глупые вопросы задаешь, – мягко ответила Клара. – Ну, какая разница, откуда взялась коробка конфет? Гораздо важнее, куда она денется.

Юля почти улыбнулась.

- Ужасно, да? Даже Боря напивается.

Клара вздрогнула. Юля взяла конфету.

- Ты не обидишься, ели я уйду?

- Я бы сама ушла, но не судьба, - грустно ответила Юля.

Клара тоже взяла конфету.

- Не понравилась мне твоя свекровь.

- Вы же с ней и двух слов не сказали, - удивилась Юля.

- Ну и что?

- Ты уже как Чарский говоришь.

Они помолчали.

- Мне Боря сказал, что у них был роман.

Юля тряхнула головой.

- У кого с кем?

- У Чарского и твоей свекрови.

Юля не донесла вторую конфету до рта.

- Ты что, с ума сошла? Это же совершеннейшая чепуха.

- А Боря сказал, что…

Клара скрестила руки. Юля посмотрела на нее как на больную.

- Боря сказал. Ха! Клара, я тебе говорила, что ты – дура. Он же просто ревнует. Я о своей свекрови столько знаю, мало не покажется, слава богу, столько лет с Иваном. Уверяю тебя, Чарскому такое бы даже в голову не пришло. Ты ее не знаешь. Это абсолютно исключено. А Борю я бы на твоем месте вообще убила после такого.

- Он мне жить с ним предлагал, - неуверенно сказала Клара.

- Он тебя к Чарскому ревнует.

- Это же смешно. У него нет ни одного повода.

- Да? А где вы были между ЗАГСом и четвертым «горько»?

Клара опустила голову.

- Мы отвозили твоего папу домой.

Юля схватилась за руку подруги.

- Что с ним?

- Ничего. Ему просто плохо. И мне плохо.

- А мне?

Клара обхватила голову руками.

- Ты сама виновата. Ты ведь могла этого не делать.

Юля отвернулась, и начала поправлять платье.

- Не начинай сначала. Пошли. Не могу, губы от поцелуев болят. Ног вообще не чувствую.

Они вернулись в зал, и Клара с трудом выдохнула – ужасно пахло, было душно и шумно. Те, кто еще могли двигаться, танцевали. Остальные вяло сидели и ждали, пока захочется есть. Боря был настолько пьян, что слушал без умолку трещавшего однокурсника, Андрея Ледогорова. Клара никак не могла понять, кто его пригласил. Впрочем, тут было полно каких-то странных людей. Она подошла поближе.

- Психологически, возьмем туземца, и он даст ответ со своей профессиональной точки зрения. Это очень глобальный важный аспект. Здесь надо думать в психологическом смысле этого слова. Или возьмем Рим – Понтий Пилат и все остальное…

Заметить Клару, даже при всем желании, Боря уже не мог. Есть не хотелось. Она оглянулась в поисках Чарского. На глаза попалась только Юлина свекровь, беседующая с кем-то, вроде нового русского. Клара смотрела на эту ухоженную женщину, эффектно вскидывающую голову, и ей вдруг стало стыдно. Это было очень мерзкое чувство, неожиданное и прилипчивое. Она не знала, перед кем и за кого ей было стыдно, просто начало сжимать в горле. Кто-то ретиво закричал «горько». Юля покорно встала и повернулась к Ивану, сидящему с невыразительным лицом. Чарского не было. Клара поправила сумочку на плече, в последний раз оглянулась, и вышла на улицу. На ступенях курили.

- Вы Чарского видели? – обратилась она к профоргу.

Та пожала плечами. Чувствуя себя полной дурой, Клара начала высматривать его машину. «Мерса» не было. Клара вздохнула, и села на ступеньки. Появился друг троюродного брата, почти трезвый, сел рядом, и начал ни с того, ни с сего рассказывать о какой-то коммунистической тусовке, на которую кто-то приехал на джипе. Дослушав и ничего не поняв, Клара встала, отряхнула сзади платье, пошла к дороге, и, остановившись у фонаря, вытянула руку.

- Такси!

Всю следующую неделю ни Юли, ни Ивана не было. Боря все так же шутил, но к Кларе не садился, а она старательно избегала Чарского, оправдывая себя тем, что надо было еще на свадьбе отдать ему эту дискету, а раз она этого не сделала, то лучше ему вообще на глаза не попадаться. Это было нелогично, но утешало. Однако, мысли о дипломе покоя не давали, а отправиться к Чарскому она была не в состоянии. Промучившись выходные дома, она поклялась в понедельник пойти, и доказать себе, что может сделать такую мелочь, в результате чего в понедельник она проснулась в отвратительном настроении, которое ухудшалось со скоростью, обратно пропорциональной расстоянию до университета.

Стоя через дорогу от корпуса, Клара почувствовала, что ее начинает трясти. Она прошла, не заметив, на красный свет, что вообще было ей не свойственно, остановилась, глубоко вздохнула, и титаническим усилием воли попыталась держаться прямо. Выпрямилась, выдохнула, и попробовала сфокусировать взгляд на знакомом оранжевом рекламном щите. Но щит не был оранжевым. Улыбающееся лицо Клары смотрело на свой оригинал, а внизу было написано: «Я люблю тебя».

- Все, - Клара не заметила, говорит она это вслух, или про себя, - обучение закончено. Это галлюцинация. У меня и так была начальная стадия паранойи, меня преследует мой диплом, теперь я кажусь сама себе, а сейчас еще буду говорить с Чарским. Надо срочно сдаваться, пока у меня сохранена критичность. Таких больных лечить легче. Если они не критикую врача. Вот Чарский и избавился от оранжевого. Чарский?

Ее как током ударило. Моментально пропали неуверенность, страх, и колотун, бывшие с утра. Староста пятого курса, больше похожая на тигра, которому прищемили хвост, ворвалась без стука к замдекану, и обличающе ткнула в него пальцем. Чарский оторвался от экрана.

- Там, на остановке, висит мое лицо, и написано, что я тебя люблю! – выпалила она, глядя на Чарского так, словно он пил кровь младенцев.

Чарский молча смотрел на нее. Клара стояла, закусив губу, и старалась справиться с дыханием. В ту секунду, когда казалось, что тишина сейчас лопнет, Чарский встал.

- Но я ведь тоже тебя люблю.

Она ждала чего угодно – что он засмеется, или выгонит ее из кабинета, или начнет что-то объяснять, или скажет гадость. Она бы нашла ответ, два ответа, три ответа. Она бы отшутилась, или нагрубила, или бы извинилась. Что угодно. А сейчас она стояла – не способная двинуться, глядя на него широко раскрытыми глазами. Чарский ждал. Даже если бы ее начали резать, она не смогла бы произнести ни звука. Он медленно опустил голову и отвернулся к окну. Она вдруг ощутила такой ужас, как тогда, когда он разжал пальцы, и ей захотелось кричать, упасть ему в ноги, только бы он не отворачивался. Подул ветер, и ветки застучали о стекло. Клара вздрогнула, словно пробуждаясь от оцепенения.

- Уходите, пожалуйста. Оставьте дискету, зайдете на будущей неделе. Вы мне ничего не должны, - тихо сказал Чарский, и почти закричал, - идите же!

Клара убрала прядь со лба, и, глядя ему в спину, начала говорить, громко и внятно, словно давала клятву:

- У меня никогда не будет фаты.

И плечи Чарского дрогнули.

19.01.2001.

ПЛЕСЕНЬ

Кто наблюдает ветер, тому не сеять,

И кто смотрит на облака, тому не жать

Екклесиаст 11:4.

Андрей вошел в кафе и оглянулся, пытаясь найти знакомых. Кто-то, сидящий за самым дальним столиком, энергично замахал, и, Андрей, прищурившись, направился туда. У окна, положив ноги на соседний стул, расположился Валера, которого неизвестно почему называли исключительно «Вэл». Андрей сел подальше от ног Вэла в тяжелых «камелотах».

- Дениса ждешь?

Вэл кивнул.

- Давно сдаете?

Андрей хмыкнул:

- Только начали. Я был первым.

Вэл скривился, и ему это почему-то пошло. Он обладал той странной красотой, которая высоко ценится модельными агентствами: правильные черты, мужественное выражение и полная незапоминаемость лица. Это лицо, без сомнения, привлекало, но, чтобы влюбиться в него, требовалось некоторое усилие. Впрочем, у первокурсниц и провинциалок это получалось легко. Учился он, долго и безуспешно, на истфаке. Будучи человеком неглупым, но поверхностным, был совершенно не в состоянии заставить себя делать что-нибудь, поэтому те предметы, где требовалось умственное напряжение и планомерная работа, он проваливал с завидным постоянством, и бесконечно что-то пересдавал, надеясь только на везение и свой хорошо подвешенный язык. Большая же часть его времени уходила на знакомства. Благодаря легкому характеру, приятной внешности и похвальной щедрости, Вэл был вхож во все компании, знал весь университет и со всеми был в хороших отношениях.

Была у него ценнейшая черта, которая очень редко встречается у людей, делающих из знакомств разновидность спорта. Вэл никогда не забывал тех, с кем познакомился, и, находясь в любой компании – от толкиенистов до байкеров, никогда не стыдился здороваться со знакомыми. Он не делал вид, что видит вас в первый раз, и никому не отказывал в помощи (по крайней мере, на словах). Романы его были легкими и приятными, со своими пассиями он ухитрялся расстаться в настолько хороших отношениях, что оставался желанным гостем, и даже мамы отзывались о нем сугубо положительно. Ко всем этим достоинствам, он еще был абсолютно незлопамятен.

Недоброжелатели, правда, утверждали, что подобный прекрасный характер проистекает исключительно от интеллектуальной ущербности, но, скорее, правы были те, кто его хорошо знал. Как заметила одна из его бывших девушек, немного более проницательная, чем остальные: «У Вэла просто очень мало места в мозгах, и поэтому он мудро старается занимать это место хорошим, а не плохим, а ко всем окружающим относится как господь Бог – любит и готов помочь». При этом она обычно ехидно добавляла, что, если бы ее родители столько зарабатывали, она бы тоже стала святой.

- Госы нужно отметить! – провозгласил Вэл, жестом подзывая официанта. – Два пива, Дима! Нет, лучше четыре. Пиво свежее?

- Сегодняшнее, - буркнул Дима, понимая, что соревноваться с Вэлом в улыбках бесполезно.

- Пока четыре, - окончательно решил Вэл, и, заметив протестующий жест Андрея, пояснил, - я угощаю.

Андрей этого не понимал, но было приятно.

- Работу нашел? – Вэл неторопливо потягивал пиво из высокого бокала.

Андрюша покачал головой.

- У меня еще одна проблема. Аспирантура моя пролетела, из общаги надо выезжать, а домой я не собираюсь.

- А где ты живешь?

- В Новочеркасске, - и Андрей сделал большой глоток.

- Дыра, - посочувствовал Вэл, выпуская вверх колечко дыма.

- Дыра. Квартиру нужно искать. Коммуналку какую-нибудь, или на пару с кем-то. У тебя таких знакомых нет? – Андрей оживился.

Вэл тоже оживился. Он обожал лезть в чужие дела, самое большое удовольствие получая от сводничества, но не брезговал и остальным.

- То есть, комната с хозяйкой тебя бы устроила?

- Да бог с тобой, - Андрей поперхнулся, - ты представляешь, что это будет? Поздно не приходить, в квартире не курить, не то, что девушку, парня не приведешь пива попить. Еще она будет спрашивать, как дела, всюду совать свой нос и готовить вонючие бульоны. Никогда. Или коммуналка, или с кем-то на пару.

Вэл прищурился.

- Дороже выйдет

Андрей пожал плечами.

- Я понимаю, но лучше переплатить, чем каждый день какой-нибудь ведьме улыбаться.

Вэл согласно покивал, и вдруг лицо его преобразилось. В кафе влетела Клара, «наша великолепная староста», как обозвал ее кто-то из факультетских. Она плюхнулась на стул рядом с Андреем, и, спросив улыбкой, прихлебнула из бокала Вэла.

- Ну что? – лицо Вэла выражало живейший интерес.

- Лебедев – мудак, просто уникальный. У меня был вопрос про гештальт терапию, - Клара говорила быстро и четко, носик ее кривился, - и я ему про осознание, переживание, и хороший гештальт, - Андрей начал напряженно вспоминать теорию, - а он ко мне как привязался, мол, приведите пример гештальт терапии. Это же смешно, он об этом вообще никакого понятия не имеет, он же жестокий теоретик еще и по постмодернизму. Какой там можно привести пример!!!

- И что? – встревожился Андрей.

- Да ничего! – разъяренно ответила Клара, еще раз прихлебнув. Вэл посмотрел на свой бокал и подозвал официанта. – Я положила перед собой ручку, и начала что-то вроде: «это моя ручка, я вижу ее, я осознаю ее присутствие, я чувствую ее совершенство, сейчас я возьму ее в руку, и это будет хороший гештальт, законченный образ».

- Боже мой, - ошеломленно выговорил Вэл, имевший о практике психотерапии представление приблизительно такое же, как и о супрематистах.

- И что, прошло?

Клара наконец поставила бокал.

- Прошло. Он настолько обалдел от такого поворота событий, что сказал, что я свободна, при этом, - огорчено добавила она, - прихватив мою ручку. Видимо, перестаралась.

Вэл недоуменно затряс головой. Андрей засмеялся, и тут увидел в дверях Борю, высоко поднявшего руку. Клара встала, улыбнулась, послала воздушный поцелуй Вэлу, который демонстративно начал его ловить, и исчезла с Борисом. Вэл проводил их взглядом, и, вздохнув, повернулся к Андрею.

- Я поспрашиваю про квартиру. Может, выгорит.

- Спасибо, - тепло сказал Андрей.

- Глупости, - тщетно скрывая довольство ответил Вэл. – У тебя телефон в общаге есть? Если что, я позвоню.

Оставалось надеяться на то, что Вэл не забудет. И Вэл не забыл. Он заехал в общагу несколько дней спустя, побывал у всех знакомых, с половиной выпил, и, в превосходном настроении, распространяя вокруг себя запах портвейна, заглянул к Андрею, нервно готовящемуся к защите диплома, где объявил, держась за косяк, что нашел любопытный, как он выразился, вариант.

Андрею все это не понравилось.

- Как это «любопытный»?

- Ну, понимаешь, - начал Вэл покачиваясь, потом задумался, и осторожно перебрался на кровать, - просто есть одна девушка....

- Ты что, хочешь, чтобы я с девушкой на пару квартиру снимал? – уточнил Андрей. Вэла, в его нынешнем состоянии, понять было сложно.

- Нет. То есть да. Но все не так.

И Вэл надолго замолчал. Андрей подумал, что нужно все-таки идти в агентство.

- - Ну, - наконец прорычал он, когда понял, что Вэл, занявший горизонтальное положение, говорить не собирается.

После некоторого колебания Вэл сел на кровати, опершись о стену.

- Все это занятно, - ни к селу, ни к городу проговорил он, и пьяно ухмыльнулся.

Андрей вздохнул.

- Такая девушка.....специфическая, - выговаривание последнего слова заняло у Вэла столько сил, что он опять умолк.

- Только этого мне и не хватало, - Андрей закрыл рукопись, и откинулся на спинку стула. Стул заскрипел.

- Слушай! - возмущенно начал Вэл, и попытался величественно встать с кровати. Встать не получилось, поэтому он так же величественно завалился на бок лицом к стене, и замолчал. Присмотревшись, Андрей понял, что Вэл заснул. Решив, что будить его бесполезно, Андрей опять потянулся к диплому. Минут через сорок Вэл повернулся на спину, начав созерцать потолок с разводами, и заговорил, периодически путаясь в словах, так, словно, ничего не случилось:

- У нее своя квартира, двухкомнатная, досталась от родителей. Они где-то на ПМЖ, - Вэл мечтательно вздохнул, - в Германии. Она не работает, учится у нас на философском, кажется, уже третий год на втором курсе. По-моему, целыми днями она то ли медитирует, то ли читает Гегеля, – Андрей заерзал. Вэл, увлеченный потолком, этого не заметил. – Иногда ее накрывает, она появляется на квартирниках и концертах, а потом снова исчезает.

Заметив, что Андрей помрачнел, Вэл заговорил с воодушевлением:

- Да она – классная. Очень хороший человек (таким образом Вэл характеризовал три четверти своих знакомых. Остальные были «суперскими»). Денег все время нет, временами у нее отключали свет и телефон за неуплату. Она говорила мне, еще давно, что хочет, чтобы у нее кто-то пожил, кто бы ее не трогал, и не имел идиотской привычки желать доброго утра, - тут у Вэла случилось просветление, и он внезапно заорал с воодушевлением, - да вы идеально друг другу подходите! – и восторженно посмотрел на Андрея. – А попить есть что-нибудь?

Андрей криво улыбнулся. Вэл сиял за двоих. Ему, наконец, удалось встать и даже удержаться в вертикальном положении.

- Тут у меня где-то ее номер был, - и Вэл начал вываливать из карманов джинсовой жилетки (по слухам, привезенной из Англии, а по виду – купленной в секонд-хенде) кучу какого-то хлама, и, так как карманов было пять, свободного места на кровати оставалось все меньше. Там были: калькулятор, презервативы, штопор, ключи, карточка на скидку в супермаркете, носовой платок, скомканные купюры непонятного достоинства, жвачка, расческа, билеты на проезд в автобусе, карандаш, замызганный блокнот, щипчики для ногтей, набор отверток, что-то, похожее на память для компьютера, крышки от пива, рекламная листовка какого-то магазина, студенческий билет, браслет от часов, пробник нового шампуня от перхоти, какой-то длинный список, интернет- карточка, горсть мелочи, мобильник, и еще ряд предметов, назначение которых Андрей не смог определить.

- Ага, - победно крикнул Вэл, когда Андрей уже начал демонстративно поглядывать на часы. – Вот же она – и он протянул Андрею обрывок салфетки, на которой губной помадой был написан номер телефона.

Андрей взял ее двумя пальцами, и, на всякий случай, брезгливо осмотрел со всех сторон. Больше там ничего не было.

- И когда можно звонить?

- Так ты согласен? – пробормотал Вэл, силясь опять распихать в карманы все то, что он оттуда вынул.

- Я на нее сначала посмотрю, - отрезал Андрей.

Вэл, в некоторой растерянности обозрев вещи, не поместившееся в карманы, и, поэтому, оставшиеся на кровати, заискивающе улыбнулся Андрею.

- Я это у тебя пока оставлю? А ты мне потом позвонишь, я приеду, мы т вое новоселье отметим – и начал крутить в руках дискетку, лежавшую на столе. – Суперская фиговина! Слушай, и они все разных цветов и прозрачные? Как презервативы. Зашибись. Я тоже такие хочу! Ты где их нашел?

Андрею страстно хотелось избавиться от собеседника, и он сказал, что не помнит, сгреб все вещи в угол кровати, и пообещал их не трогать до следующего визита Вэла, который, как он полагал, последует незамедлительно. С трудом вытолкнув гостя за дверь, и переведя дыхание, он пошел к вахтерше звонить, смутно чувствуя, что делать этого не следует.

- У телефона, - трубка отозвалась холодно и резко.

Андрей, борясь с искушением повесить трубку, начал как можно вежливее объяснять, по какому он поводу.

- А! – голос стал чуть менее резким. – Через час в «Весне».

- Через два, - быстро ответил Андрей, и тут же подумал, что ему ужасно неудобно и лень ехать в эту «Весну», но трубку уже повесили. Еще через пять минут он сообразил, что не знает, как выглядит эта девушка, и она тоже представления о его внешности не имеет. Он злорадно решил не перезванивать, чувствуя, что все обернется к лучшему, и начал быстро собираться.

«Весна» была забегаловкой, известной довольно узкому кругу студентов. Там наливали неразбавленное пиво, не обсчитывали, и плохо и дешево кормили. Хозяин был большим любителем рока, регулярно крутил раритетные концертники, поэтому больше двух часов находится в этом маленьком прокуренном помещении было очень трудно, если вы, конечно, не фанат Гребенщикова и Гиллана.

В три часа там почти никого не было. Официантка курила, сплевывая в открытое окно. Андрей сел так, чтобы видеть вход, и огляделся. Никого похожего на студентку второго курса с резким голосом там не было. За крайним столом сидело несколько девиц с пирсингом и в дорогих потертых джинсах. Девицы читали конспекты. За столиком у окна расположились два скучающих парня, которые пытались привлечь внимание девиц громким смехом и пристойными шутками. Это иногда удавалось. У самой стены сидела парочка. Они так странно - пристально смотрели друг в другу в глаза, что, казалось, кто-то из них сейчас закричит.

В кафе вошла девушка, оглянулась, и решительно села за его столик.

- Андрей?

- Андрей, - медленно ответил он, оглядывая ее с головы до ног. – А тебя как зовут?

- Ксения, - представилась она, и повернула голову: парочка у стены тоже привлекла ее внимание.

Первое, что Андрей подумал, что она, пожалуй, была бы хорошенькой, если бы не холодное и презрительное выражение лица, черты которого были правильными до невыразительности. Вообще, она вся была какая-то бесцветная, незапоминающаяся, и единственное, что приковывало в ней внимание, это ее прическа «конский хвост». У Андрея мелькнула мысль, что именно так эту прическу рисуют в мультиках – высокий пышный хвост, обычно перевязанный широкой черной лентой и завивающийся на конце.

- Ты работаешь? – поинтересовалась она, подзывая официанта.

- Пока нет. На будущей неделе защищаю диплом, там и посмотрим.

Она заказала чашку кофе.

- А где живут родители?

- В Новочеркасске.

- Только идиот захочет туда вернуться работать.

Андрей удивился, но постарался не подать виду.

- Сейчас, - вдруг сказала она, резко ставя свою чашку на стол.

Чашка упала. Только спустя какое-то время Андрей сообразил, что упала чашка не Ксении, а девушки, сидящей за столиком у стены. Мимо него очень быстро прошел парень. К девушке подошла официантка с тряпкой.

- Что все-таки не говорит о том, что ты не идиот, - пробормотала Ксения, и, прежде чем он успел понять, о чем речь, она встала. – Пойдем, покажу тебе квартиру.

Андрей решил попридержать эмоции.

- А почему ты не хочешь, чтобы с тобой жила девушка?

Ксения остановилась у дороги, внимательно смотря на светофор. Когда загорелся зеленый свет, она двинулась, внимательно оглядываясь по сторонам.

- Боюсь переходить, - пояснила она, не оборачиваясь. – А что же касается девушек, как бы это повежливее сказать, они не сильно меня любят.

- Все?

- 99 процентов. Мне с мужчинами легче.

Андрей не нашелся, что сказать. Ксения остановилась у большой серой «сталинки», и набрала код. Железная дверь щелкнула.

- Ого, - пробормотал Андрей.

Они вошли в безупречно чистый подъезд. На подоконниках стояли цветы, а лестницы были застелены половичками.

- Старый обкомовский дом. Тут два академика живут.

Потолки были высокими, пролеты – огромными, на каждом этаже – по четыре двери, некоторые даже с маленькими блестящими именными табличками. Когда они дошли до последнего, четвертого этажа, Андрей, к своему удивлению, запыхался. Ксения подошла к единственной двери без таблички, и открыла дверь. Вторым замком она не пользовалась.

Прихожая и коридор представляли собой единой целое каких-то неестественных размеров. У входной двери, с одной стороны, стоял большой шкаф, видимо для одежды, а с другой – небольшая тумбочка, на которой стоял допотопный дисковый телефон, обмотанный изолентой. Синей. Сам телефон был зеленым. В коридоре была дверь с одной стороны, и две – с другой. Кончался коридор дверью в ванную. По обеим сторонам коридора, от пола до потолка, были прибиты полки, заполненные книгами. Появлялось впечатление, что попал в библиотеку.

- Нравится? – насмешливо спросила хозяйка, швыряя ключи на тумбу.

- Обалдеть, - пробормотал Андрей.

- Значит так. Та дверь, слева – моя комната. Она с балконом. Дверь справа – твоя. И рядом – кухня.

- Но, - начал Андрей.

- Пойдем на кухню, - перебила она.

Кухня была громадной, и, что больше всего удивило Андрея, что в ней было два окна. Он еще ни разу не видел в квартирах кухонь с двумя окнами, еще и такими большими. Впечатление какой-то безграничности усиливалось тем, что кухня была полупустой. Имелись стол, три табуретки, холодильник, раковина, плита, узкая тумбочка, и шкаф над ней. Не было даже штор и полотенец.

Ксения фыркнула, вышла из кухни, и распахнула дверь напротив.

- Моя комната.

Андрей вошел, и замер в полном недоумении. У окна, тоже без штор, стоял стол, заваленный бумагами, у стола – роскошное кожаное крутящееся кресло, наверняка, стоившее очень давно, атомных денег, на кресле лежал ноут-бук. У одной из стен стоял встроенный шкаф. И все. В открытое настежь окно доносились звуки радио: кто-то по соседству слушал «Немецкую волну».

- Ты что, тут живешь? – совершенно ошеломленно пробормотал Андрей, тупо глядя на паркет. – А где ты спишь?

Ксения подошла к шкафу, отодвинула створку, и на пол медленно начало опускаться что-то похожее на кровать, только без ножек и спинки.

- Мне это на заказ делали, - пояснила она, – люблю, когда много свободного места.

Андрей про себя заметил, что «много места» это слабо сказано. Комната оставляла впечатление зала для бальных танцев.

- Не бойся, - в голосе хозяйки опять прорезалось презрение, - твоя комната абсолютна нормальна. Я перенесла туда все, что мне мешало, и что не удалось продать.

Вторая комната была больше предыдущей, но из-за количества мебели казалась меньше. На полу лежало два ковра (Андрей сообразил, что один – из комнаты Ксении). На окнах висели шторы, стояли шкаф, сервант, два дивана, стулья, хрусталь и телевизор.

- Тебе ведь все эти вещи не мешают? – невинно спросила она.

- Нет, - холодно ответил он, - мне так кажется уютнее.

- Прекрасно.

- И сколько ты хочешь за эти хоромы? – разговор о деньгах заводить не хотелось, но приходилось.

Она села на диван, и оглядела комнату.

- Я хочу, чтобы ты оплачивал квартиру. Целиком. Всякие там газ, свет и телефон. Чтобы во все эти сберкассы ходил ты и занимался квитанциями. Я это ненавижу.

Андрей вскинул брови:

- И все?

- Раз, максимум два в месяц, я звоню родителям в Германию. Предупреждаю заранее, оплачивать это будешь ты. Кстати, за телефон я в этом месяце еще не платила. Так что – плизззз. И 50 баксов в месяц ты платишь мне. Я не трогаю тебя, ты не имеешь никакого отношения ко мне. Возвращайся когда хочешь, води кого хочешь, лишь бы я с ними не сталкивалась. Только одно условие – никаких вечеринок и компаний. В доме должен быть абсолютный покой и погребальная тишина.

Андрей задумался. Ксения ему не нравилась. Перспектива каждый месяц стоять в очередях в сберкассе его также не радовала, но, с другой стороны, самая дешевая аренда комнаты с хозяйкой стоила 70 долларов, и там не было бы телевизора в комнате, такой громадной площади и девочек в три часа ночи с вечеринки.

- - И последнее – ни в коем случае не сиди на подоконниках. Особенно в кухне.

Андрей, у которого в принципе не было привычки сидеть на подоконнике, удивился.

- А что, были прецеденты?

- Были, - холодно ответила она. – Оттуда уже упало два человека, и если менты ко мне придут в третий раз, меня просто посадят за предумышленное.

- Ты что, серьезно? – недоверчиво спросил он.

- Абсолютно. Один покончил с собой – меня спасло только то, что он оставил маме прощальную записку. А второй по пьяни упал. Два свидетеля, кроме меня.

Андрей совсем растерялся.

- Подожди, а тот, первый, он что, написал записку маме, и пришел прыгать к тебе?

- Да. Он попрощался и прыгнул.

- У тебя на глазах?

- Слушай, ну какое тебе дело? Я тебя предупредила.

Андрей затряс головой, пытаясь избавиться от наваждения.

- Ну ладно, спасибо что сказала. В любом случае, я согласен. Только, скажи мне ради бога, откуда у тебя такая уверенность, что я тебя не обману, ничего не вынесу из квартиры, а тебя не изнасилую?

Ксения остановилась в дверях, и смерила его таким взглядом, что Андрей почувствовал себя круглым идиотом, после чего вышла из комнаты. Он последовал за ней. Ксения сидела на окне в кухне. Андрей помялся:

- Тогда, я перееду в следующем месяце. Когда сделаю обходной лист.

- Мне все равно.

Андрей постоял еще минуту.

- Я позвоню, когда все закончу

- Ради бога.

- Когда можно тебе звонить?

- Всегда.

Андрей еще раз оглянулся.

- - И все-таки, ты не ответила. Откуда ты знаешь, что все будет нормально?

- - Вы - слабое племя, – презрительно ответила Ксения, зачем-то подойдя к Андрею. Несмотря на свой невысокий рост, она смотрела на него сверху вниз. – Вы никогда не делаете того, что можете, и что хотите. А, что касается лично тебя, то ты абсолютно безобиден, ибо поразительно инертен и социализирован.

- И когда, интересно, ты это выяснила? – он попытался говорить тем же презрительным тоном, что и она. Получилось плохо.

- Первые пять секунд. Есть редкие экземпляры, на которые требуется до двух минут, но ты не из таких. Дверь захлопывается.

Когда до Андрея дошло, он покраснел, и быстро вышел. Дверь хлопнула неожиданно громко. Спустившись на один пролет, он глубоко вздохнул, после чего выругался. Постояв на улице и немного подумав, Андрей направился к Тане.

Завалившись, как обычно, на диван, он только сейчас заметил, какие все-таки низкие потолки в этих хрущовках. Таня в длинном синем фартуке жарила котлеты. Она всегда носила все длинное, хотя ни в чем предосудительном ее ноги замечены не были.

- Я уже почти закончила, - крикнула она из кухни. – Посмотри мой диплом, пожалуйста, там, на столе.

Диплом был про межполушарную асимметрию у биологов и физиков. Андрей прочитал введение, скривился, и посмотрел выводы. Таблицы проясняли результаты исследования до такой степени, что понять их было невозможно. Андрей аккуратно положил диплом на место, и пошел на кухню.

- Не надо, Андрей, я же готовлю, - отмахнулась Таня, когда он попытался ее обнять.

Андрей сел на стул, и начал смотреть, как она посыпает котлеты на тарелке петрушкой.

- Я квартиру нашел.

- Ой, Андрей, что, правда? А где?

- На Садовой. Знаешь, где магазин «Галерея времени»? Следующая остановка от Буденновского, если к вокзалу.

- Слушай, это же роскошное место. И сколько?

- С хозяйкой. 70 баксов, – Андрей интуитивно почувствовал, что настоящая сумма вызовет у Тани подозрение.

- А как хозяйка?

- Нормальная хозяйка, - твердо сказал Андрей, и посмотрел в окно, - обычная.

- С телефоном?

- Угу. А ты меня покормишь?

- Ну, конечно. А приходить к тебе можно будет? – Таня деловито мыла посуду.

Андрей встал, и обнял девушку за талию.

- На ночь, надеюсь?

- Фу, Андрюша. Да, и на ночь тоже. Ай! Щекотно же! А она точно не будет....?

- Не будет, - и Андрей подцепил колету.

- Хоть бы тарелку взял! - возмутилась Таня. - Будто тебя в лесу воспитывали!

Он, жуя, кивнул. Она вздохнула

- А что с работой?

Андрей возвел глаза к небу. Таня, нарезающая хлеб, не заметила.

- Пока ничего.

- Может , все-таки, пойдешь в ментовку?

- Не пойду, - упрямо ответил он. – Я в Чечню не хочу.

- Вот ты упрямый! – Таня встала с его колен.

- Извини, какой есть.

- Ну ладно, - спокойно сказала она, - а если не найдешь ничего приличного, пойдешь?

- Вот если я не найду ничего приличного, то пойду, - раздражаясь, ответил он.

- И долго будешь искать? – осведомилась она.

Андрей встал, подошел к Тане, и запустил руку ей под блузку.

- Хорошенький способ уйти от разговора! – возмутилась она.

- Когда твоя мама придет?

- Андрей!

Он лежал на диване и смотрел в потолок. Таня причесывалась.

- Хоть бы ширинку застегнул!

Он застегнул, и перевернулся на живот, уткнувшись лицом в подушку.

- У меня такое чувство, - жалобно сказала Таня, - что я тебе нужна только для этого.

- А я тебе для чего нужен?

Она села на диван, и погладила ладонью широкую спину.

- Я люблю тебя.

- И я тебя, - лениво ответил Андрей, - чем я тут, по-твоему, занимался?

- Дурак ты, - обиделась она, и села за стол, но в этот момент зазвонил телефон.

Таня подошла к телефону, и несколько минут слушала.

- Это Венька, по поводу распечатки твоего диплома.

Андрей нехотя поднялся и взял трубку.

Веня был невысоким, плотненьким, и говорил тонким вежливым голосом, давая некоторым повод подозревать в нем человека с нестандартной сексуальной ориентацией, что его безумно обижало. Был он рассудительным, остроумным и хорошо воспитанным (что тоже было поводом, увы!), но его внешние данные не оставляли возможностей проявить все эти качества. Судя по фотографиям, на протяжении многих лет он был самым толстым в классе, его нещадно дразнили, из-за чего он старался как можно меньше попадаться одноклассникам на глаза, что, в конечном итоге, сделало из него нонконформиста, и это почему-то дало еще один повод ...ну, вы поняли. К восемнадцати годам он стал выглядеть вполне прилично, но это явно был не тот парень, с которым девушки пошли бы на встречу бывших одноклассников.

При близком знакомстве все подозрения по поводу его ориентации и характера отпадали, но все равно, общение с ним периодически напоминало разгрузку грузовика с цементом. Ясный ум и критичность сыграли дурную шутку - в тяжелых жизненных обстоятельствах Веня был способен только люто интеллигентствовать. Его знаменитый вопрос «почему вы фрустрируете мою потребность в компетенции?» сгонял с места даже опытных преподавателей. Курсе на первом-втором, угнетенный невозможностью поговорить, Веня кидался на любого, кто был способен его слушать. Потом, конечно, это сгладилось. На пятый год общение с ним стало вполне приятным, к тому же, у Веньки всегда можно было перехватить деньжат. За пять лет теплые отношения Андрей смог наладить только с ним. При этом Андрей не мог избавиться от подозрения, что Венька не равнодушен к Таньке, да и акции самого Веньки высоко поднялись в ее глазах, когда выяснилось, что Веньку берут в аспирантуру, а папа у него – владелец магазина. И еще, судя по всему, Веня регулярно названивал Таньке. Андрея это все не заботило, но где-то глубоко некто твердой рукой рисовал на полях тетради галочки. И это была венькина тетрадь.

- Ты приезжай, - говорил Веня. - У меня принтер хамит, под ним сидеть надо и следить. А мне в налоговую пора.

- Сейчас, - коротко ответил Андрей.

- Уходишь? - уточнила Таня.

Он шлепнул ее пониже спины.

- Диплом допечатывать. Я позвоню.

Она кивнула.

- Ты помнишь, что у моей мамы день рождения 22? Обязательно позвони.

- Я помню, - буркнул он, обуваясь.

- Врешь, - безошибочно констатировала она.

- Не вру, - невозмутимо ответил он, и вышел за дверь.

Венька снимал квартиру в Нахичевани, в окружении армян, и говорил, что это – лучший район города. В квартире его всегда был легкий аристократический беспорядок – Венька утверждал, что порядок бывает только у тех, кто ничего не делает. Изредка туда наведывалась мама, разгребала кучи вещей на полу, но через неделю все приходило в норму. Редкие девушки, заглядывающие к Вене, старались не повторять эту ошибку, поэтому подавляющее большинство посещений было первым и последним. Веня каждый раз расстраивался как ребенок, обещал Андрею, что начнет новую жизнь с уборки этой проклятой квартиры, героически начинал эту уборку, но делал ее столь тщательно, что через два часа, очистив один угол, совершенно выбивался из сил.

Андрей ехал и думал, что, если честно, у Веньки только два недостатка – суетливость, которая обычно перерастается, и то, что он сильно себе на уме – а это можно назвать недостатком только с натяжкой. Войдя в квартиру, он обнаружил, что Венька, на котором не было ничего, кроме шорт и сотового, сидит на полу, пьет кофе и сам с собой играет в шахматы.

- Ты что, двери на ночь перестал закрывать?

- Квитанцию приносили, - безмятежно ответил Вениамин. – Доиграешь за черных?

- Ты же уходить собрался?

- Собираюсь, - подтвердил Веня, и взялся за белого слона. – Сейчас, доиграю, и пойду.

Андрей подошел к компьютеру.

- А что с принтером?

- Эпсон его душу знает. Отпечатает десять листов и требует отдыха. Минут через пять нужно все заново включать. Так что садись, и следи.

Андрей кивнул, и достал свою дискету.

- Я квартиру нашел.

- Где? – оживился Веня.

- В центре. С хозяйкой и телефоном.

- И сколько лет хозяйке?

- Лет двадцать.

- Сколько? – Веня дернулся.

Андрей представил, как бы отреагировала Таня.

- Она на философии учится.

- Таня знает?

Андрей удивился, что Венька подумал о том же.

- Нет. Ты ей не говори пока.

Венька кивнул.

- Разумно. И как девочка?

Андрей поднял с полу книгу. Оказался «Подросток» Достоевского.

- - Ты знаешь, по – моему, у нее слегка с головой не в порядке. У меня сложилось впечатление, что у нее, как минимум, невроз – по Хорни – «от людей».

Веня задумался.

- Ну и отлично. Она тебе мешать не будет.

- Я поэтому и согласился, хотя она мне не понравилась. Ну, и, конечно, цена смешная, – Андрей выключил принтер.

На защиту диплома Андрей пришел первым. В группе считалось, что, когда он идет первым, остальным тоже везет. Красного диплома это ему не принесло. Вторым подошел Боря. Был он умным, красивым, компанейским, но слишком хорошо знающим себе цену. Его друг Иван относился к тому же типу, но еще более холодный, расчетливый, какой-то жесткий и равнодушный, почему-то вызывающий ассоциацию с Великим Инквизитором. Говорят, у Ивана были очень крутые родители, и Юлька Бережная, хорошенькая как картинка, очень умненько выскочила за перспективного сокурсника пару месяцев назад. А вот Борина девушка, староста курса, судя по всему, замуж за него не собиралась. Пожалуй, из этой компании, Клара нравилась Андрею больше всего. Она была резкая, но при этом какая-то искренняя, естественная, и Андрей иногда с сожалением думал, что шансов у него нет.

Он сухо кивнул Борису, тот улыбнулся, и начал разбирать графики и таблицы. Появился Венька в белой рубашке. Андрей скривился, сообразив, что он единственный из первой пятерки не краснодипломник. Подошла Клара, как обычно проигнорировала Веньку, улыбнулась Андрею, и остановилась рядом с Борисом. Последней пришла Таня – как всегда, в длинном платье, с аккуратной прической и кучей папок.

- И как? - спросила она, ни к кому не обращаясь.

Андрей небрежно поцеловал ее в висок.

- Все подготовила? - с милой насмешкой спросила Клара.

- Даже указку взяла.

- Слава Богу, - пробормотал Венька, - хоть кто-то.

Он хотел сказать еще что-то, но в этот момент появилась запыхавшаяся завкафедрой, кивнула собравшимся, и рванула дверь. Дверь не поддалась. Завкафедрой задумалась, и ушла к себе в кабинет. Через несколько минут примчалась раскрасневшаяся лаборантка.

- Нужно накрыть на стол, - сообщила она, и осмотрела стоящих. – Таня, успокойся, ты же отлично знаешь, что у них на столах списки краснодипломников.

Таня зарделась. Клара поправила Борису галстук.

- Спать как хочу – умираю, - пожаловался Венька, садясь на подоконник рядом с Андреем. – Чехова вчера читал. Меня «Дядя Ваня» вгоняет в нирвану.

- А я думала, ты готовился, – съехидничала Таня.

- А я и готовился, - с достоинством ответил Венька, - ко взрослой жизни.

Андрей начал смеяться, но тут же замолчал, увидев Чарского с завкафедрой. Завкафедрой прижимала к себе бутылку нарзана. Чарский посмотрел в сторону Клары, которая была его дипломницей, и улыбнулся. Лаборантка открыла дверь, всех посадила, и отправилась накрывать на стол. Завкафедрой уселась в самый дальний угол, и начала наблюдать, как поднимаются вверх пузырьки в бутылке с минералкой. Говорят, защищавшиеся вчера, в честь первого дня, поставили ящик коньяка. Кстати, вчера, как раз, защищалась Юля Бережная с какой-то монументальной работой по экологической психологии рекреационных сред, и работа эта была настолько хороша, что все напились по-черному, в том числе и Юля. Второй день защиты дипломов тоже обещал много приятного, потому что Иван купил несколько бутылок виски.

Подтянулись свежая психофизиология (она еще не сидела на защитах), и мат. методы с мешками под глазами. Откуда-то из небытия возник утомленный аспирант, и объявил, что председатель жюри подойдет позже. Все понимающе покивали. Подошел профессор Лебедев – маленький, бородатый, похожий на целеустремленный сморчок. Венька расплылся в улыбке. Чарский сказал, что кто-то должен помочь лаборантке накрыть стол. Никто не шевельнулся. Клара, внимательно посмотрев на замдекана, вышла.

- Нет Елены Владимировны? – неожиданно зычно спросила завкафедрой. – Ладно, и без нее начнем.

Андрей тихо выругался. Таня помрачнела. Без прикрытия идти не хотелось. После долгих пререканий все решили, что первым пойдет Борис. С точки зрения Андрея, идея была неудачная. Нужно было отправлять кого-нибудь попроще, хотя бы Клару, но было уже поздно. Боря вышел к кафедре, разложил бумаги, повесил на доску какой-то ужасный график и начал говорить о психофизиологических особенностях кардиологических больных.

Голос его разносился на весь коридор. Он говорил о корреляциях и экспериментальной выборке. Его спрашивали про дальнейшие перспективы и научную ценность. Его долго хвалили и пожимали руки. У Андрея совсем испортилось настроение – Бориса, с его выборкой в 150 человек, шестью методиками, и какой-то зверской математической обработкой, даже отдаленно превзойти было трудно. По слухам, Величко, ведущий «Математические методы в психологии», пришел только ради него. Чарский о чем-то попросил Бориса, тот кивнул, вышел, и через минуту явился с Кларой. Пока Боря убирал результаты своих исследований, Клара ясным звонким голосом говорила о феномене брендов в современной рекламе, и сравнивала эффективность рекламных кампаний в зависимости от используемых психологических методов.

После защиты Клары Чарский исчез, кажется, вместе с Кларой. Начали подтягиваться остальные четыре человека, защищающиеся сегодня. В кабинет вошел Иван, и сел на место Бориса. Осторожно, по стеночке, прошел Денис, судя по всему с похмелья, и забился в самый дальний угол. После Веньки с прагматикой, семантикой и проблемой диалога в современной технократической культуре, профессор Лебедев задремал, и Ивану, говорившему о методах разрешения конфликтов, не задал никаких вопросов. Завкафедрой все время толкала профессора в бок, одновременно замогильным шепотом требуя от лаборантов вернуть Чарского. Лаборанты уходили и пропадали. Пришла Елена Владимировна, и во время защиты Андрея, которого все-таки вытолкнули, долго и громко извинялась. Подошел злой Чарский, и попросил обосновать использование модифицированного MMPI. На самом деле, о том, что MMPI модифицирован, Андрей случайно узнал уже после того, как диплом был написан, поэтому не осталось ничего, кроме как броситься грудью на амбразуру. Чарский, послушав его три минуты, показал Елене Владимировне четыре пальца, и опять сбежал, проигнорировав угрозы завкафедрой.

Завкафедрой устроила перерыв, и члены комиссии отправились перекусить. Дипломников закрыли в кабинете. Андрея, как отстрелявшегося, выгнали за дверь, хотя он предпочел бы послушать, как защищается Таня. Венька отошел от Бориса, и сел рядом с Андреем у стены.

- Ты прикинь, Боря и Клара разошлись.

- Да не может быть, - вяло удивился Андрей, и в голове опять мелькнула шальная мысль.

- Ты еще не знаешь, чему удивляешься. Она к Чарскому ушла.

- Что? – и тут же понял, что это вполне может быть правдой. – Ох, не фига себе!

- Более того, по слухам, из-за этой истории Чарский вообще с факультета собрался уходить.

- Слушай, остались же еще на свете люди с высокими моральными принципами. Хотя, глупо жутко.

- Вот же стерва наша староста. Зато Чарский-то, какая романтика! Скажи, а! – глаза у Веньки блестели.

- Да уж. У замдекана губа не дура. Я бы сам не отказался быть на его месте.

По лицу Веньки пробежала тень, и он пожал плечами.

- Я бы отказался. И, по моему, Бережная красивее.

Андрей чуть не рассмеялся. Уж кому-кому, а Веньке выбирать было не из чего. Хотя, конечно, обе девчонки были классными. Дело даже не в том, что красивыми, хотя Бережная – «Мисс РГУ». Танька тоже была очень ничего, но, просто они были теми, про кого говорят что-то вроде «высококлассная». Эта четверка – Юля, Клара, Иван и Борис были самыми заметными на факультете. Андрею не нравились ни Борис, ни Иван, и он не питал иллюзий, почему. Рядом с такими, если у тебя хватает мозгов, все время чувствуешь себя ничтожеством. Борю все считали «своим парнем» и в него было влюблено пол-курса. Эти дураки просто не понимали, как Боря их может уделать одним мизинцем, с широкой улыбкой, просто раздавит, как танк, а потом этак по-дружески протянет руку. Самое забавное, что Чарский из такой же породы людей. Ничего удивительного, что он сумел отбить Клару.

Комиссия вернулась. Им уже было хорошо. Боря слонялся туда-сюда, и почему-то не уходил. Наконец появилась Таня, похожая на выстиранное полотенце.

- Ну как?

- Ужас, - выдохнула она, обмахиваясь какой-то таблицей. - Во все дырки, за то, что я гаплоскоп не использовала. Но пять поставили.

- Умница, - весело сказал Андрей. – Идем праздновать?

- А мы объявления результатов ждать не будем?

- Зачем? И так все ясно. Мы сейчас, Венька, у тебя напьемся.

- Да ради бога.

- Алкоголики, – укоризненно сказала Таня, – не буду я с вами пить. Мы сегодня всей семьей идем в кафе отмечать защиту. Так что я пошла, а ты, Андрюша, не забудь мне позвонить утром.

Андрей кивнул, поцеловал Таню, и они вместе дошли до остановки. Танька поехала домой, а парни, купив выпивки, поехали в зоопарк, надрались за зданием террариума, а потом показывали змеям языки, пока их с позором не выгнал сторож.

Ближе к двенадцати, Андрей, проснувшись на полу у Веньки, кинулся звонить Тане, но ее уже не было. Тогда он позвонил Ксении, и сообщил, что намерен сегодня переехать. Ответ его озадачил, потому что она вообще ничего не ответила – просто положила трубку. Поразмыслив, он пришел к выводу, что это знак согласия. За день обходной лист сделать не удалось, поэтому все собрать он смог только к вечеру следующего дня. Часть вещей осталась в пустой комнате – все сразу унести было трудно.

Ксения была в той же клетчатой рубашке и тертых джинсах. Лицо у нее было мрачное. Она кивнула и тут же удалилась в свою комнату. Андрей, подумав, что это – к лучшему, начал раскладывать вещи. Озадачившись количеством обуви, он постучал в дверь к хозяйке.

- Войдите!

Обстановка немного изменилась. На полу теперь валялись книги, а громадное кожаное кресло стояло почти посередине комнаты. Ксения, полулежа в нем, с трудом дотягивалась ногой до края стола, отталкивалась, и кресло начинало крутиться. Когда оно останавливалось, хозяйка продолжала процедуру, отталкиваясь ногой от пола. Пока Андрей тупо это созерцал, Ксения продолжала вертеться. Ничего не изменилось, даже когда он заговорил:

- Я хотел узнать, куда ставить обувь.

- Шкаф справа от входной двери. Освободи себе нижнюю полку.

- Спасибо. А полотенца?

- Крючок в ванной. Кажется, слева. Если он занят, перевесь куда-нибудь, не знаю, что там висит. И можешь пользоваться стиральной машиной. За электричество-то тебе платить.

- Хорошо. И, по поводу холодильника...

- Мне все равно. Я пользуюсь только отделением для фруктов.

Андрей растерялся.

- А что ты ешь?

Кресло внезапно остановилось. Девушка в упор смотрела на гостя.

- А я святым духом питаюсь, - холодно сказала она.

Андрей прикусил губу.

- Извини, это не мое дело.

- Извиняю. Это не твое дело. И еще, - он обернулся. Она сидела в той же позе, - Я привыкла, что меня называют Ксюшей, - он кивнул, решив общаться с ней так же, как и она с ним, - и я не всегда такая. – Фраза была странная, но он решил не обращать внимание.

Где-то совсем рядом «Немецкая волна» начала урок немецкого. Ксюша прислушалась.

- И, по поводу оплаты. Сейчас 17 число и...

- - Квитанции за этот месяц оплачиваешь ты. Деньги мне даешь со следующего месяца, а квитанции остаются на твоей совести.

Андрей поколебался, но решил не торговаться, и кивнул. Кресло вновь завертелось. Он вышел, позвонил Тане, и оставил свой новый номер телефона. Она сразу же захотела прийти, и он с трудом отбился. Звонок Веньке тоже не порадовал.

- Ты мне что-нибудь утешительное по поводу работы сказать можешь?

- Место продавца в нашем магазине. Сто долларов, и посменно.

- И без вариантов?

- Я поспрашиваю, - неохотно сказал Веня. – Ты пока просто посмотри по объявлению.

Андрей вздохнул.

- А кадровые агентства?

- Ты что, дурак? Выпускник, без опыта работы, с полным отсутствием практических навыков, без языка. Они же эту анкету сразу в мусорную корзину отправят.

- Без базара.

- - Кстати, о базаре, - оживился Веня, - у меня там знакомый дисками торгует – так там до 500 долларов в месяц. При том, что работают он с 10 до 16, правда, 6 дней в неделю. Могу устроить.

- Да какой из меня продавец. Но я подумаю, спасибо.

- Не за что. Звони.

Андрей повесил трубку и уставился в окно. Плохо, но не безнадежно. Устраиваются же как-то люди, и даже по специальности на две тысячи – 70 долларов. Веньке – что? У Веньки папа и магазин. И аспирантура – очная, между прочим. И у Бориса очная. И Кларе Чарский сделает, даже если уволится – можно не сомневаться.

Забавненькая все-таки на факультете политика – распределять места в конце весны, при том, что вступительные в аспирантуру – в октябре. Идеальная ситуация – полное отсутствие конкурса. Все свои пройдут, и никто не волнуется. Говорят, в критических случаях конкурс бывает на заочную, но опять же, все понимают, это конкурс не между выпускниками, а между научниками этих выпускников. Таньке Елена Владимировна заочную выбила – но Таньке так удобней, она же уже работает – психологом на «Ростсельмаш». У Ивана заочная, но тут тоже все понятно – он тихо - мирно диссер купит. Не будет же он сам писать, когда ему деньги зарабатывать нужно. Юлька, говорят, отказалась – правильно, зачем ей, с таким мужем? Кто там еще в аспирантуру попадает? Денис? У него папа зам. ректора по учебной работе. Было бы смешно. Кирилл? Ну, он хоть и не краснодипломник, но работает на кафедре лаборантом, занимается всеми компьютерами, без него – как без рук. А на Таньке Елена Владимировна ездит, как хочет. Сам дурак, не позволил, чтобы мной понукали. Забавно, мальчиков на факультете – подавляющее меньшинство, и почти всех берут в аспирантуру. Кузю не взяли – но у него вместо мозгов мускулы, он в ментовку пойдет. Да, еще Сашку в заочную взяли – он на студенческой конференции в Австрии засветился. С каким-то бредом про постиндустриальное общество. И Сарибекян будет в заочной – у него мама подруга декана. Один я, как дурак. Родители расстроились ужасно.

Андрей вздохнул, и пошел покупать газеты с объявлениями. Следующие четыре дня он обзванивал все более-менее подходящие места. На пятый день он понял, что это – безнадежно. Почти везде требовался опыт работы. Где не требовался опыт, от работы бросало в холодный пот. Складской рабочий, грузчик, психолог в школу, охранник, крупье, курьер, менеджер по рекламе и все разновидности продавцов – от обычного, на точку в подземном переходе, до торгового представителя.

Родителям звонить не хотелось, но пришлось, рассказал, что снял квартиру, ищет работу, денег пока хватает. Пообещал приехать, отметить диплом, и тут же решил, что приедет, только когда кончатся деньги. Что-то нужно было решать. Венька делал квартальный отчет для отца, Танька работала пять дней в неделю, а вести ее куда-то вечером было жаль денег. Она позвонила на выходных сама, и потребовала, чтобы он показал ей свое жилище, как она выразилась. Андрей, сославшись, что едет на собеседование, очень быстро закончил разговор, и пошел к Ксюше.

Она сидела на кухне и чистила апельсин. За две недели, что Андрей с ней прожил, он не видел, чтобы она ела что-нибудь, кроме фруктов. Более того, за это время они едва перемолвились десятком слов. Максимум, что они делали, это кивали друг другу утром, встречаясь на кухне. У Андрея начало закрадываться подозрение, что он живет с приведением.

- Ксюша, у меня просьба. Если мне будут звонить, то меня нет, ладно?

Она подняла глаза.

- Меня тоже нет. Выдерни шнур.

Андрей сообразил, что ей, действительно, ни разу не звонили.

- А если что-то важное?

Она разломала апельсин.

- Нет ничего важного.

Андрей, переварив эту глубокую мысль, решил сменить тему.

- Ты вегетарианка?

- Нет. У меня просто такой период.

Андрей встал, и начал делать себе бутерброд.

- И часто это у тебя? Периоды?

- Часто, - она проигнорировала иронию.

- Парни у тебя тоже периодами?

- Да, - спокойно ответила она.

Он ничего не сказал, и поставил чайник на огонь.

- Я еще хотел узнать по поводу уборки. Это на чьей совести?

- На твоей. У меня бывают обострения, но очень редко. Если не хочешь, можешь не убирать, но тогда ты окажешься в свинарнике, и очень быстро. Когда у меня случается припадок, я мою окна. Так что, пожалуйста, их не трогай.

Андрей сел напротив, лицом к окну, стараясь выглядеть безразличным.

- А я знаю, о чем ты думаешь, - неожиданно сказала она.

- И о чем?

- О том, что если у меня не МДП, то что-то близкое. Как минимум циклоидная акцентуация.

Андрей уронил ложку.

- Как ты узнала?

- Я могла бы сказать, что прочитала в учебнике психиатрии. А еще психиатрию у вас Базанович вел, так он большой поклонник Леонгарда. И, судя по книгам, к которым ты проявил интерес, крепко он тебя подцепил.

- Каким книгам?

- В коридоре на стеллажах. Там же пыль, и сразу видно, какие доставали. Как, помог тебе учебник психиатрии?

- Да, - пробормотал Андрей.

- Но, это ерунда, - невозмутимо продолжала она. – Я, конечно, читала все эти книги, и мой отец – врач, но мне не было ни малейшей нужды это делать. Ты – плохой психолог, потому что лезешь в то, в чем не компетентен. Разве вас не учили сдерживать свои идиотские профессиональные желания и не ставить диагнозов? Я могу отрефлексировать свои симптомы, и очень легко вычислить, что будет думать психолог, услышав про «периоды». Вы потрясающе предсказуемы. Но, еще раз. Это все ерунда. Я читала эти книги очень давно, и, конечно, очень смутно помню, о чем там говорится. Я просто почувствовала, что ты думаешь.

- В самом деле? – пробормотал он.

- Нет.

Он как раз наливал себе чай, и обжегся. Воцарило молчание. Ксюша уже чистила киви, орудуя ножом как убийца, а Андрею, совершенно неожиданно, вдруг захотелось с ней поговорить. По крайней мере, это было бы забавно.

- Кстати, - с деланным оживлением заговорил он, - ты сейчас чем занимаешься?

- Ничем.

Она, отложив нож, рассматривала свои руки, лежащие на столе ладонями вверх. Андрей решил не продолжать.

- Ладно. Так я выключу телефон?

Она пожала плечами.

Он выдернул шнур из розетки, и ушел на собеседование «работа с людьми для профессионалов». Узнав, что он выпускник, милая девушка в приемной покачала головой, и сделала вид, что очень занята. По дороге домой Андрей купил пачку пельменей, и, сидя на кухне, внимательно ее читал. Потом ему захотелось позвонить Таньке, он чувствовал, что соскучился, но при мысли о ее вопросах, решил, что потерпит. Веньке звонить не хотелось, а Вэл, наверное, где-нибудь в Танаисе – надирается с Денисом. Андрей вернулся в комнату, и включил телевизор. Смотреть было нечего, он подошел к открытому окну, и сел на подоконник.

- Я же говорила, чтобы ты не сидел на окне.

Андрей обернулся. В дверях его комнаты стояла Ксюша. Чувствуя себя дураком, он слез с подоконника.

- Можно?

- Да, конечно, - пробормотал он, не совсем понимая, и сел в кресло у окна.

Ксюша, к его изумлению, подошла к окну, и села на подоконник, подтянув колени к подбородку.

- Ты же сама сидишь!

- Да. Но я – совсем другое дело. У меня в комнате сейчас надрывается это чертово радио, и находится там невозможно.

- Поговори с соседями.

- Я с ними не разговариваю.

Из окна был виден закат. Андрей украдкой рассматривал профиль девушки, и думал, что она, все-таки, хорошенькая. Ему опять ужасно захотелось с ней поговорить, но он не мог придумать, о чем, и боялся, что она его просто проигнорирует. И тут же подумал, что не смог бы жить один.

- Ну, я тебя слушаю! – вдруг потребовала она, поворачиваясь к нему.

- Что? – не понял он.

- Тебе же хочется поговорить! Зачем же молчать?

- Слушай! – разозлился он, - я пытался с тобой поговорить, а ты просто не обращаешь внимания. А сейчас вдруг спросила. Извини, что не смог определить, что у тебя настроение изменилось!

- Ничего подобного, - холодно парировала она. – Ты все время начинал говорить не потому, что тебе было, что сказать, а просто потому, что казалось неудобным молчать. Лучше быть немым, чем дураком.

Он окончательно разозлился от такой отповеди.

- И как же ты определила, что тогда мне нечего было сказать, а теперь есть что? - заорал он, удивив, в первую очередь, себя.

Она подняла бровь и не ответила. Повисло долгое молчание, очень долгое. Андрей решил, что, все-таки, это глупо.

- А сколько тебе лет?

- А на сколько я выгляжу? – спросила она почти приветливо.

- На 14, - честно ответил он.

- Двадцать.

- А на каком ты курсе?

- На 3-й перешла.

- Академ брала?

- Брала. И еще очень долго думала, куда поступать.

- И куда хотела?

- Никуда.

Андрей не удивился. Он почему-то ждал чего-то вроде этого.

- Ладно, - сказала она, слезая с окна, - холодно. И комары. Пошли на кухню.

- Пошли. Чаю хочешь?

- Лучше кофе, если есть, – она взяла из холодильника несколько сушеных фиников и начала выковыривать из них косточки.

- Есть. А ты обычно не пьешь ни то, ни другое?

- Обычно я пью сок и виски. В основном «Джонни Вокер». Только сейчас у меня нет денег.

- Бог ты мой! Где ты берешь виски?

- Это не проблема. В городе есть несколько очень приличных супермаркетов. Только это дорогое удовольствие.

- Я думаю. И как ты на него зарабатываешь?

- Никак. Я получаю стипендию и мне родители присылают деньги. Иногда – много.

- Кому-то легче, - мрачно заметил он.

Ксюша кивнула.

- Ты так и не нашел работу?

Андрей машинально взял у нее финик.

- Я так громко ее искал?

- Может, ты слишком разборчив?

- Мне так не показалось, - сухо ответил он.

Она перевела взгляд на окно.

- Все будет в порядке.

- Что?

- Ты найдешь работу, - сказала она, вставая.

- Ну конечно, - буркнул он, - рано или поздно. Куда же я денусь?

Ксюша остановилась в дверях своей комнаты.

- На твоем месте, я бы никого сюда бы не приглашала.

Андрей растерялся.

- В каком смысле?

- Места здесь плохие, - крикнула она, и захлопнула дверь.

Андрей подумал о Тане, и вздохнул. Что-то в этом совете, конечно, было, но вся сцена смахивала на эпизод из Х-файлов, а он очень эти файлы не любил. На следующий день он включил телефон, и позвонил Веньке. Веня собирался в Лиманчик, потому был пьян и перевозбужден. У Андрея Лиманчик не выгорал из-за отсутствия денег, и даже от щедрого Венькиного предложения он отказался. Венька непечатно выразился, и пригрозил, что возьмет с собой Таньку. Андрей на этот счет был совершенно спокоен, так как Таньке отпуск этим летом не светил. Венька еще чем-то угрожал, а потом на середине фразы повесил трубку. Андрей в очередной раз собрался за газетой. На звук открываемой двери выглянула Ксюша и попросила купить ей лимон и киви.

Когда он вернулся, Ксюша стояла в коридоре у стеллажей, и, судя по бегающему взгляду, раздумывала, чтобы ей взять почитать.

- Тебя по телефону долго хотели.

- Мужчина или женщина? - поинтересовался он, предчувствие недоброе.

- Понятия не имею, - безмятежно ответила она, - я не брала трубку.

- Тогда почему ты думаешь, что хотели меня? – удивился Андрей, и в то же время почувствовал облегчение.

- Мне никто не звонит, тем более, так настойчиво. От кого ты прячешься?

Он поколебался, а потом все же сказал, чувствуя себя идиотом.

- Я не думаю, что моя девушка придет в восторг, когда узнает, что хозяйка квартиры моложе меня и довольно хорошенькая.

Ксюша отвернулась от стеллажа и внимательно посмотрела на Андрея.

- Но ты же усугубляешь ситуацию. Она в любом случае узнает. Так лучше раньше, чем позже.

Он вздохнул.

- Все-таки, пусть лучше позже, чем раньше.

- И лучше поздно, чем никогда? Лучше бы ты сделал это сам, чем ждать, пока кто-то из твоих знакомых накапает.

Она взяла лимон из рук Андрея, и, идя по кухне, начала его чистить, бросая желтые корки прямо на пол .

- Но, с другой стороны, - внезапно сказала она, наблюдая, как Андрей складывает в холодильник яйца, - это было бы прекрасным поводом для разрыва отношений, чем дело рано или поздно кончится.

- Почему ты так думаешь? – агрессивно спросил Андрей.

Она зевнула, и отправила в рот дольку лимона.

- Потому что ты не только ее не любишь, но, что еще важнее, не доверяешь. Вы давно вместе?

- Года два.

- Еще пол-года – максимум. Хочешь пари?

- Поживем – увидим, - ответил Андрей, и поставил на огонь кастрюлю с водой.

Ксюша, невозмутимо съев весь лимон, ушла к себе. Поев, Андрей позвонил Тане, и пригласил ее в гости.

Когда в дверь позвонили, из своей комнаты вышла Ксюша, и остановилась на пороге, скрестив руки. Андрей, не оглядываясь нее, открыл дверь.

- Таня, познакомься, это Ксюша, хозяйка квартиры, - он постарался говорить как можно более безразличным тоном.

Таня остановилась на пороге, и, прикусив губу, начала рассматривать Ксюшу. Андрей оглянулся, и сообразил, что Ксюша выглядит не так, как обычно. Она распустила волосы, надела клешеные темные джинсы с очень низким поясом, и красную маечку, оставляющую открытыми плечи и живот. Выглядела она как немецкая кукла или поп-певица. Ксюша склонила голову набок, и вся ее копна волос перевалилась влево. Она задумчиво осмотрела Таню, а потом наклонила голову в другую сторону. Таня уже открыла рот, чтобы поздороваться, но Ксюша, не говоря ни слова, ушла к себе и захлопнула дверь. Андрей натянуто улыбнулся.

- Она не в своем уме.

Таня, снимающая обувь, подняла голову:

- Я заметила,- очень сухо ответила она.

- Ну, вот и отлично, - надрываясь жизнерадостностью пробормотал он. – Пойдем, посмотришь мою комнату.

Комната Тане понравилась. Она предложила поменять местами кресло и диван, и спросила, как продвигаются дела с работой. Андрей начал рассказывать ей длинную и путанную эпопею, описывая все попытки и причины отказов. Таня кривилась все больше и больше, но, к удивлению Андрея, смолчала. Молчала она и после того, как он закончил рассказ.

- Может, ты есть хочешь? Я могу отбивные пожарить, - прервал он паузу.

- Ты знаешь, Андрей, - задумчиво сказала она, - у меня такое впечатление, что ты – не в себе.

Андрей вспомнил о Ксюше, и ему стало смешно.

- Что тут смешного! – Танька была возмущена, и даже не пыталась это скрыть.

Андрей, чувствуя себя ужасно виноватым, пытался прекратить смеяться, но, чем больше он старался, тем хуже получалось. Танька от возмущения уже ничего не могла сказать, а он все хохотал и хохотал, понимая, что надо просто отсмеяться, и станет легче. Когда немного отпустило, он подсел к Таньке, и, не давая ей ничего сказать, повалил ее на ковер.

- Андрей, ты урод, немедленно отпусти меня! – но в голосе у нее уже прорезались другие нотки.

- Заткнись, сука. Зачем, по-твоему, я тебя позвал?

В конце концов, Таня сказала, что попробует что-нибудь подыскать по своим каналам. Это Андрей уже слышал. Потом они пили чай, и Таня заявила, что ей пора домой. Андрей ее провожал, они целовались у подъезда, и строили планы на выходные. Она еще что-то бурчала про Ксюшу, но Андрей быстро перевел разговор. Домой он вернулся к полуночи, и, поколебавшись, постучал к хозяйке.

- Открыто.

Книг на полу не было. Оба окна были открыты нараспашку. «Немецкая волна», к счастью, молчала. Ксюша сидела на полу, прямо напротив одного из окон, и кидала в него косточки от фиников. Она не переоделась, и ее обнаженные плечи блестели в свете фонаря.

Андрей остановился посреди комнаты, не решаясь сесть в единственное кресло.

- А ты – дрянь, - спокойно сказал он, глядя сверху вниз на Ксюшу, которая казалась совсем маленькой.

Она молчала, но косточки бросать перестала, а когда он собрался уходить, заговорила:

- Мое предложение о пари остается в силе.

Он остановился.

- На что?

- Если к январю вы не расстанетесь, можешь жить здесь бесплатно.

- А если расстанемся?

- Тогда пойдешь и проколешь ухо. Я тебе сама серьгу выберу.

- Что? – он присвистнул.

- Боишься?

- Нет, не боюсь, но я же не гомик!

- Уши прокалывают не только гомосексуалисты.

- Я говорю о другом. Просто, сама идея...

- Не уверен, и поэтому боишься спорить?

- Ладно, - напряженно сказал он, - идет.

Андрей протянул руку, Ксюша взялась за нее, и встала на ноги.

- Договорились.

- Почему ты так в этом уверена? – его словно не отпускало.

Она села в кресло, и смерила Андрея холодным взглядом.

- Видишь ли, Андрюша, - заговорила она менторским тоном, - ты относишься к тому типу расчетливых и рациональных людей, которые влюбляются без оглядки в совершенно неподходящих женщин.

- Ты хочешь сказать, что я с ней расстанусь только потому, что она подходящая?

- Скажем так: ты познакомился с ней слишком рано. Тебе имело смысл знакомиться с ней лет через десять, когда ты уже устроишься в жизни, и подумаешь о том, чтобы завести семью. Вот тогда и понадобится удобный человек, не тот, кого ты будешь любить, а тот, с кем тебе будет просто выгодно – во всех отношениях, не только в материальном. Но до этого ты будешь искать нечто особенное, то, что тебе не достанется – не смотря на все твои усилия.

- Ксения, ты – дура, - резко ответил Андрей, и в ту же секунду вспомнил о Кларе.

Ксюша, внимательно наблюдавшая за его лицом, вдруг засмеялась как-то резко и неприятно.

- Ты же сам сказал, что расстанешься с ней. Тебе откровенно скучно, и не о чем с ней говорить.

- Да откуда тебе знать! – разозлился он.

- Это же видно, - очень мягко, как ребенку, объяснила она.

- В таком случае, это видно только тебе, - буркнул он, и направился к двери.

- Это не имеет значения, - догнал его голос, - главное, что ты и сам это знаешь.

- Почему ты так думаешь?

- Если бы ты был уверен, что я ошибаюсь, ты бы не стал тратить столько времени на доказательства – их не ищут, если речь идет о чувствах.

Андрей молча вышел. Ночью ему снилась Клара.

Через два дня он нашел работу. Просто пошел по объявлению в маленькую маркетинговую фирму, которая набирала выпускников с психологическим, социологическим или экономическим образованием. Фирма называлась «Эксперт» и набирала интервьюеров, в основном девушек, как более коммуникабельных. Однако Андрею там очень обрадовались, потому что ближайшее исследование намечалось по аккумуляторам, и работать нужно было на авторынке.

Хозяйкой фирмы была ухоженная женщина лет тридцати, приветливая и дорого одетая. Она поинтересовалась образованием Андрея, а потом попросила его что-нибудь рассказать, чтобы, по ее словам, услышать, как он говорит. Андрей начал рассказывать о том, что в анкетах называется «мои научные интересы». Она кивала и улыбалась. Поминутно звонил телефон. Наташа, так звали хозяйку, вскакивала, уходила в соседний кабинет, и почти сразу же возвращалась. За дверью толпились желающие – всех неосмотрительно пригласили в одно и то же время.

В конце - концов, Наташа сунула ему под нос анкету, с которой он будет работать, и переключилась на других претендентов. Анкета состояла из двадцати вопросов на трех листах. Помимо общих демографических данных, нужно было указать месячный доход на каждого члена семьи респондента, мнения о дизайне и качестве десятка марок аккумуляторов, частоту их покупки, пожелания и замечания производителю, марку автомобиля респондента, приемлемый уровень цены и что-то еще. Андрей тихо выругался, но отказываться не стал. За каждую анкету платили по доллару, и кто-то шепотом сказал, что это очень хорошая цена, так как заказчик московский. Если бы ростовский – платили бы гораздо меньше. Работа начиналась с четверга, а в понедельник все уже нужно было сдать.

Домой Андрей вернулся в прекрасном настроении. Ксюша сидела в кухне на подоконнике и пускала мыльные пузыри.

- Нашел работу? – манера говорить у нее была отвратительная – она не поворачивалась к собеседнику.

Андрей остановился в дверном проеме и оперся о косяк. У Ксюши одна нога свешивалась за окошко.

- Нашел, - медленно ответил он.

Она перекинула за окошко другую ногу. Андрей сглотнул.

- А я знаю, - вдруг сказала она, - тебе хочется меня столкнуть.

- Ты что, больная? – и ему захотелось ее столкнуть.

- Почти всем хочется, - она повернула голову

- Мне не хочется, - отрезал он.

- Ты, наверное, никогда не сидел вниз ногами.

- При чем здесь это? – удивился Андрей, и сел за стол. Он посмотрел на чайник, стоящий на печке, и задумался, горячий он или холодный. Легче всего, конечно, было встать и попробовать, но вставать не хотелось. Чайник выглядел холодным.

- Горячий, - Ксюша проследила его взгляд. – И мне, пожалуйста, - если жаба не задавит, пакетиком чай поделиться.

Андрей молча налил ей чаю.

- Спасибо, - она перекинула ноги и спрыгнула в комнату. – Все будет нормально.

- Что – все? – он безуспешно пилил мягкий хлеб тупым ножом.

Она отпила глоток и скривилась.

- Как ты пьешь эту гадость?

- Прекрасно! – разозлился он, стряхивая крошки на пол. – Она пьет мой чай, и еще чем-то недовольна!

На Ксюшу его вспышка не произвела ни малейшего впечатления.

- Я не чем-то недовольная, а, конкретно, твоим чаем. Это же ужас что такое.

Андрей взял недорезанный батон, палку колбасы, и пошел в свою комнату.

- А чай? – насмешливо крикнула она ему в спину.

Он вернулся на кухню, забрал чашку и захлопнул за собой дверь. Походив по комнате, нервно жуя бутерброд, Андрей, наконец, решил, что можно поступить очень просто – совсем с ней не разговаривать, что, теоретически, должно сильно облегчить ему жизнь. После того, как решение было принято, стало легче. Поев, он позвонил Вене.

Голос у Веньки был веселый, и, почему-то казалось, что он сильно загорел. Они поговорили минут пять, Андрей сказал, что хочет заскочить, но Веня заявил, что сейчас уходит к отцу. Андрей, сам не зная почему, про работу ему не сказал, и быстро закончил разговор. Обиженный, он вернулся к себе в комнату, и включил телевизор. До возвращения Тани с работы оставалось два часа. Большую часть времени он просто маялся, бродя от окна к окну, и перекладывая вещи с места на место. Когда он позвонил Тане, ее не было.

- Уже или еще? – попытался он уточнить у хрипящей трубки.

Трубка что-то прохрипела про то, что Тани сегодня не будет, и замолчала. Андрею все это не понравилось. Сильно не понравилось. Он почувствовал смутное желание поехать к родителям, но, подумав о завтрашней работе, решил остаться дома. Телефон молчал, денег не было. Если бы Ксюша извинилась...

Утром он поехал на авторынок. Пробираясь сквозь толпу людей, с трудом нашел свое место, нацепил беджик, и задумчиво осмотрелся. Проходящие люди ежеминутно его толкали. Было грязно. Андрей долго высматривал кого-нибудь, кто бы шел не быстро, и с нормальным выражением лица. Отчаявшись, он обратился к первому медленно бредущему мужику.

- Простите пожалуйста! - смурной мужик повернулся и смерил его мрачным взглядом. - Мы проводим опрос, - Андрей нервно улыбался, - это займет минут пять вашего времени (конечно, это было вранье. Он сам засекал дома – минимум – четверть часа). – Как долго вы владеете автомобилем? Как часто вы покупаете аккумуляторы? Что, на ваш взгляд, является самым важным при покупке аккумулятора? Проранжируйте пожалуйста по 10-балльной шкале.

Этого мужик уже не выдержал. Пробурчав что-то про то, что спешит, он быстренько затерялся в толпе. Следующие четыре попытки были неудачными: двое отказались сразу, один заглянул в анкету, и сказал, что его выставляют лохом, а еще один, услышав первый вопрос про то, как долго он владеет автомобилем, насторожился, и тоже исчез. Потом Андрею повезло – цивильного вида мужчина отвечал очень долго, но на вопрос о доходе обиделся, и ушел. Через сорок минут работы было заполнено три анкеты. Через час – еще две. Люди пробегали мимо, отвечали, максимум, на три вопроса из 20, и говорили, что им не до этого. Через три часа Андрей чувствовал себя как выжатая тряпка. Хуже всего, что он стал бояться подходить к людям. Четыре - пять отказов подряд, и ему требовалось громадных усилий начать диалог. Из 25 анкет более-менее было заполнено девять. Андрей оглянулся, пересчитал анкеты два раза, и тихо и быстро ушел. Наташа предупреждала, что всех интервьюеров будет проверять супервайзер, которого никто не знал в лицо, но Андрей простоял здесь уже столько, что, как он подозревал, все давно разошлись. По пути домой он купил пачку пельменей и хот-дог, который тут же съел.

Дома он сварил пельмени, и сел дорисовывать анкеты. Нужно было придумать 16 разных вариантов, выглядевших относительно убедительно. Естественно, что для владельца «мерса» цена на аккумулятор не является значимым фактором. Значимым, видимо, будет фирма-производитель и длительность службы. С новыми «Ладами» тоже, в принципе, ясно – тут важна гарантия производителя. Для старых отечественных автомобилей – конечно, цена. О частоте, с которой покупаются аккумуляторы, Андрей не имел ни малейшего представления, поэтому эти данные он списал с уже заполненных анкет. В целом, после часа работы, получилось вполне складненько. И корреляции тоже должны были получиться убедительными. По крайней, ожидаемым, а что ожидаемо – то достоверно. Заполнив анкеты, он поехал в офис. Наташа внимательно посмотрела, не пропустил ли он какие-либо графы, и спросила, как работа. Андрей уверил, что все прекрасно, и проблем у него не было. Она ответила, что так и думала, естественно, мужчине легче на авторынке, предложила взять сорок анкет, и сделать завтра по двадцать штук на разных точках.

Когда он вернулся, на кухне сидела Ксюша и ела кусок грязно-зеленого сыра. Перед ней стояли бутылка и невысокий стакан с тяжелым дном.

- Виски хочешь?

- Это виски? – недоуменно спросил Андрей, забыв о своих обидах.

- «Джонни Вокер». Ты что, никогда не пробовал? Возьми стакан. Нет, такой, как у меня.

Она налила на два пальца.

- Дрэм. Пробуй.

Он глотнул – обожгло горло. Ощущение было непередаваемое – солод и торф.

- Как ты это пьешь? – он поперхнулся и закашлялся.

Ксюша посмотрела на него с некоторым интересом.

- Что, так плохо?

- Оно же крепкое – аж сшибает. И сколько стоит это удовольствие? – пробормотал он, выдохнув.

- Дорого, - коротко ответила она, и отправила в рот кусок сыра. Поймав взгляд Андрея, пояснила, - я знаю, что не с сыром, но очень хочется.

- И откуда деньги? – суховато спросил он.

- От родителей, - ответила Ксюша, и подошла к окну.

- Хорошие у тебя родители, - неопределенно пробормотал Андрей, и осторожно сделал глоток.

Она не ответила.

- Ксюша! – внезапно позвал он.

Она повернулась.

- Ксюша, а что, все-таки, ты делаешь?

Ксюша не удивилась. Она села за стол, и плеснула в стакан.

- Ничего. Самое во мне идиотское, что я не делаю абсолютно ничего.

- Тебе не скучно? – спросил он, и тут же понял, какой это глупый вопрос. И она это поняла. Тогда он быстро задал другой вопрос, более, как он надеялся, умный, - а чего ты по жизни хочешь?

- Ничего. Это и чересчур. Люди не прощают пустоты и не переносят одиночества.

Андрей не понял связи ответа с вопросом, но решил не заострять внимания на такие мелочи.

- А почему ты не уехала с родителями? – виски, в сущности, оказались не такой плохой штукой.

- А какая разница? – хмуро спросила она. – Тут я ничего не делаю, и там ничего бы не делала. И тут и там родители мне бы давали денег. Но здесь у меня собственная квартира, которая мне нравится. На мозги никто не капает, и язык учить не надо. Я вообще немецкий не люблю.

- Все как-то устроились, - пожаловался Андрей, - один я – как дурак.

- А ты будь как умный, - мрачно посоветовала она, и завинтилна крышку бутылку.

Андрей допил, и сполоснул стакан. Ксюша, не говоря ни слова, ушла к себе.

Андрей был заинтригован. Она, безусловно, неглупа. И все это странно – и то, что она целыми днями сидит дома, и то, что одна, и что телефон все время молчит, а у нее бывают перепады настроения. Он был готов голову заложить, что с ней что-то не в порядке, по - крайней мере, она психически не совсем здорова, но он не мог определить, что с ней.

Еще три дня он ездил на авторынок, делая анкет по восемь, а остальное дорисовывая дома. В агентстве Наташа кивала, и хвалила его работу, ставя в пример остальным. На последнем собрании она сказала, что он – единственный, кто заполнил все правильно, и она надеется, что их сотрудничество продолжится. Деньги пообещали через неделю. Пришлось поехать к родителям, и взять денег у них. Про работу он старался не распространяться. Просто сказал, что нашел сдельную работу на фирме. Ксюша с ним не разговаривала – просто не отвечала, когда он к ней обращался. Веня уехал в санаторий в Кисловодск, зато с Таней все было отлично – она приходила вечером, и даже иногда оставалась на ночь. Сначала она отказывалась, и Андрей подозревал, почему, но Ксюша даже носа не высовывала, и Таня через пару недель стала приходить, как к себе домой. Потом Наташа, наконец, расплатилась, и они устроили большой загул.

Вернулся Андрей после часа ночи, и, войдя в квартиру, с величайшим изумлением обнаружил в прихожей мужские кроссовки. Пока он соображал, что это значит, дверь Ксюшиной комнаты с грохотом распахнулась. Оттуда вылетел, едва не сбив Андрея, какой-то парень, а за ним вышла Ксюша в джинсах и лифчике. Она держалась рукой за нос, из которого капала кровь прямо на грудь и на руки. Андрей вжался в шкаф. Парень начал надевать кроссовки. Ксюша молча наблюдала. Она была бледной, но абсолютно спокойной. Парень, натянув второй кроссовок, и даже не завязав шнурки, открыл дверь, едва не выломав замок, и с шумом захлопнул ее за собой. Ксюша, так же, не отрывая взгляда от двери, оперлась о стенку.

- Он тебя что, бил? – недоуменно спросил Андрей. Ксюша менее всего производила впечатление девушки, которая будет терпеть нечто подобное. С другой стороны, парень, который поднимет руку на девушку – это что-то экстремальное, видимо нужно было его довести просто до невменяемого состояния.

- Ну почему же... бил..., - после паузы спокойно сказала она. – Он просто разбил мне нос, и, как ни печально в это признаваться, он был прав, - она внимательно посмотрела на Андрея.

- В чем? – Андрей отошел от шкафа, и сел на тумбочку, подвинув телефон.

- Я действительно никого не люблю, - она ответила медленно и тихо, словно сама себе.

- И за это он тебя ударил?

- Да, - просто ответила она. – Насилие – последнее оружие беспомощного.

- Хорошие у тебя... друзья! – Андрей отвернулся, и пошел на кухню. Хотелось минералки и спать.

Она все так же стояла. Кровь уже почти перестала капать.

- У меня нет друзей.

Андрей открыл холодильник, мрачно обозрел два оставшихся яйца, и вдруг почувствовал неудержимое желание выпить. Все-таки, он недоперепил. Осталось какое-то чувство незавершенности.

- Виски хочешь?

- Хочу.

Она вернулась из комнаты, держа в одной руке бутылку, а в другой - футболку. Поставив бутылку на стол, Ксюша пошла в ванную отмывать кровь и одеваться. Первую порцию выпили молча.

- Как же я все это ненавижу, - вдруг сказала она, обращаясь к своему стакану.

- Ты же сама до этого доводишь, - пожал плечами Андрей.

- Я потому и довожу, что ненавижу все это.

Они еще помолчали.

- Он ударил тебя, потому что ты его не любишь?

Она откинулась на спинку стула.

- В том-то и дело, что я люблю его. Он – это совсем другое дело. А ударил меня за то, что я никого не люблю.

Андрей осознал, что пьян недостаточно, чтобы такое понять.

- За это нужно бить? – наконец спросил он, с трудом собравшись с мыслями.

- За это нужно убивать.

- В любом случае, это не может быть правдой.

- Почему?

- Нельзя никого не любить.

- Он тоже так думал, - Ксюша встала из-за стола, и подошла к окну.

Пока Андрей думал, что бы ему такое сказать, она заговорила:

- Я его предупреждала, а он мне не поверил. Он решил, что это такая форма кокетства. Пижонство. Я никак не могу привыкнуть, что вы, люди, все время врете. И даже не для того, что бы кем-то воспользоваться, а чтобы воспользовались тобой. Я этого не понимаю до такой степени, что просто не могу здесь находиться. Больше всего я хочу вернуться домой.

Андрей дернулся, но промолчал.

- Думаешь, я ненормальная? Правильно думаешь. Я – ненормальная, потому что я просто не туда попала. Я должна была быть на Марсе, а очутилась здесь. Я марсианская плесень, которая живет в ледяном оранжевом океане. Знаешь, какие на Марсе океаны? Ты просто себе не представляешь. Я бы обитала там в маленьком полупрозрачном домике, катаясь на ледяных волнах. На секунду, накатывая на берег, они становятся черными. Ты не представляешь, какая там красота. Ты даже представить себе не можешь, что это такое – плесень на Марсе. Я всегда была там, я всегда возвращалась туда из всех звездных странствий. Но что-то сломалось, и эта остановка затянулась. Вот так едешь мимо какого-нибудь села, вдруг машина ломается. И ты сидишь в этом селе, абсолютно безнадежно, ждешь, пока какие-то идиоты, которые ничего кроме тракторов не видели, чинят твой звездный корабль, и неизвестно, починят ли, а ты можешь только ждать, пока весь этот кошмар кончится.

- Ксюша, ты ужасно напилась, - наконец, нашелся Андрей, чувствуя, что ему хватит.

- Мальчик, если ты думаешь, что меня можно убрать тремя дрэмами, ты принимаешь меня за младенца.

Андрей уже не мог ей ответить, потому что начал уплывать. То ли на Марс, то ли на Венеру, но куда-то очень далеко. Ксюша села на подоконник. Голос у нее был, как у андроида.

- Знаешь, а ведь ты мне не нравишься. Ты абсолютно не интересен. В тебе нет ничего, что притягивало или бы отталкивало. Ты до тошноты обычный человек, и имя у тебя соответствующее. Твои желания банальны до слез. Ты хочешь престижную высокооплачиваемую работу, большой дом и красивую жену. Ты как загипнотизированный невротик – уверен, что рано или поздно у тебя все получится. Ты точно знаешь, что будешь жить не хуже других. Всю жизнь будешь гоняться за призраком благополучия, как это делали твои родители, и научишь своих детей тому же. В конце жизни будешь уговаривать себя, что прожил хорошую жизнь, и что люди вспомнят тебя добрым словом – серьезное утешение для аборигенов вроде тебя. Ты – пустое место, и всегда им будешь, потому что внутри у тебя нет ничего, чтобы не было детерминировано обществом. Ты глух ко всему, если это не подтверждено окружающими. У тебя проще простого забрать то, чем ты владеешь, потому что это все - внешнее.

На «забрать» Андрей вернулся из космических далей.

- Почему это ты так думаешь?

- Она спит с твоим приятелем.

Андрей поперхнулся виски и закашлялся.

- Что за чепуха? – с трудом сумел выговорить он. – Откуда тебе знать?

- Знаю. Попробуй проверить, вычислить, спросить напрямую. Сделай что-нибудь. Или ничего.

Андрей встал, держась за стенку.

- Я иду спать, - объявил он.

Ксюша кивнула, и долила себе.

- Давай - давай.

Андрей завалился, как был, в одежде, и проснулся через несколько часов от страшного сушняка. Он пошел на кухню, напился воды, взял с собой в комнату большую кружку, и снова лег, но заснуть уже не смог. Он понимал, что все – глупо, что смешно ее слушать, она явно не в своем уме – что там был за бред про марсианские океаны и льды? – и все равно сон не шел. Как ребенок, который знает, что под кроватью нет никаких монстров, но каждый раз боится, что оттуда кто-то вылезет.

Часов в пять утра он встал, и постучал в дверь к Ксюше. Она открыла быстро – словно стояла у дверей и ждала.

- Заходи.

- Слушай, я ... – начал он, но не успел.

- Садись. Вокера я допила. Есть «Белая Лошадь». Будешь?

Андрей знал, что он уже не мог. Но, в такой ситуации, не пить он тоже не мог. Поколебавшись, он сел на пол, и оперся спиной о стену. Ксюша села рядом и открыла бутылку.

- Ты что, ночью вообще не спишь?

- Сплю. Но не сейчас. Пока я не допишу книгу, я не засну.

- Ты пишешь книгу? – он не совсем понял, что спросил, и о чем речь, он тоже не понял.

- Иногда у меня складывается такое впечатление. Хотя, на самом деле, я не знаю, что я делаю. Я просто делаю то, что должна.

- Тебе это нравится? – он опять начал уплывать.

- Нравится? – удивилась она. - У меня нет выбора. Все остальное не имеет значения.

Он попытался как-то выплыть.

- Ты пишешь хорошие книги?

- Я пишу одну книгу. Я думаю, что это хорошая книга, потому что она говорит мне что-то новое обо мне самой.

- Ты – писатель? В смысле – тебя печатают, ты получаешь гонорары?

- Нет. Это не мое дело. Мое дело – написать. Кто и как будет меня печатать - меня не касается, потому что меня здесь уже не будет, - безмятежно ответила Ксюша.

- Значит, ты просто напишешь, и все?

- Да. Я пройду свою часть пути. А остальное сделает кто-то другой.

Андрей совсем растерялся, но понял, что ни за что не даст себе уплыть к марсианским океанам.

- Почему ты так в этом уверена?

- Мы с ним договорились. Я все доделаю, и он отпустит меня домой.

- Кто он?

Она не ответила. Они помолчали.

- Почему ты меня пустила? – внезапно спросил он, придвигаясь чуть ближе.

Ксюша смерила его холодным взглядом.

- Я не буду с тобой спать.

Он смешался, потом засмеялся. Голова трещала.

- Ты никогда не меняешь своих решений?

Она задумалась.

- Никогда.

Андрей хмыкнул и потрогал бутылку.

- Уже все на выпивку спустила?

- Нет. Не все. Но спущу.

- Веселая у тебя жизнь, - пробормотал он, вытягивая ноги.

- Пока деньги не кончатся.

- А когда кончатся?

- Я курю травку, - Ксюша плеснула в стакан.

- Ты что, наркоманка? И вообще, конопля - это незаконно.

Она фыркнула.

- - Какой ты дурак! Ты просто не знаешь, сколько имеется совершенно законных способов получить такого рода кайф. Например, берешь килограмм восемь свежих бананов. Собираешь шкурки. Острым ножом счищаешь внутреннюю сторону кожуры. Все собранное - в кастрюлю, и добавляешь воды. Варишь 2-3 часа, пока не получаешь консистенцию твердой пасты. Выкладываешь на противень и сушишь полчаса. Темный порошок забивается в сигареты. 3-4 штуки – вполне ощутимо. Кстати, надо бы купить бананов.

- Боже мой, Ксюша!

- Ты не представляешь, насколько все просто. Можно курить кожуру сырого арахиса. И жабью кожу – снимаешь с жабы, сушишь в холодильнике 5 дней, пока она не станет хрупкой. Растираешь и куришь. Только это карму портит. И даже 10-15 грамм размолотых мускатных орехов. И это все – абсолютно законно. Поверь моему опыту – конопля далеко не самый худший вариант. И ни какой зависимости, опять же. Ты что, никогда не пробовал?

Андрей выпил, и поморщился. Кажется, «Вокер», действительно, лучше. Он решил, что следует сменить тему.

- Ты по родителям не скучаешь? Не жалеешь, что не уехала?

- От себя не убежишь. Тут я одна – немного легче.

- Странно. У других наоборот бывает.

Она засмеялась, и голос ее приобрел странные, почти мистические нотки.

- Ты просто не знаешь, потому что никогда не оставался один. Одному – действительно проще. Неужели ты действительно веришь в эти байки, что человек одинок, потому что он никого себе не может найти? Не верь. Человек одинок, потому что ему удобней быть одному. Чем дольше ты один, тем трудней себе найти кого-либо. Не потому, что ты становишься взрослее или привередливее, а потому что привыкаешь быть сам себе хозяином, и ни с кем не считаться. Очень трудно отказать себе в такой роскоши, если к ней привык.

Андрей пожал плечами.

- Я тоже сам себе хозяин. Но, я же не одинок.

- Чепуха. Во-первых, ты вовсе себе не хозяин. Ты регулярно ездишь к родителям и берешь у них деньги.

- Как и ты, - ввернул он.

- Есть разница, - спокойно ответила она (такое впечатление, что она вообще не пьянела). Ты едешь к родителям, всячески с ними заигрываешь, рассказываешь о своих делах, все ради денег, и чтобы тебя погладили по головке.

- Да я люблю их!

Ксюша посмотрела на него, как на идиота.

- Да? И в чем это выражается?

Он замялся.

- Просто люблю, вообще.

- Скучаешь?

- Ну, я просто не успеваю. Я довольно часто езжу туда.

- Как часто? – Ксюша была безжалостна. – Раз в месяц, или как деньги кончаются?

- Да при чем здесь деньги? – не выдержал он.

- И много бы ты к ним ездил, если бы они тебе денег не давали?

- Да не меряются такие вещи деньгами!

- Да. И частотой встреч. Тогда чем?

Он замолчал.

- Вы все выросли в твердом убеждении, что контактность и дружелюбие прямо связаны с уровнем интеллекта, или если проще, с количеством ума. Считается, что если человек умный, так он обязательно добрый и хороший. И любовь – прекраснейшее из чувств, которое все мечтают испытать. Не понимаю, где вы взяли эти идеи. Вся ваша взрослая жизнь говорит прямо о противоположном.

- Где ты набралась этого цинизма? – возмутился он и с трудом подавил зевок. Начинало светать, и очень хотелось спать.

- Просто у меня, как у приезжей, свежий взгляд.

- А ты не здесь родилась? – Андрей окончательно начал тупить.

- Я не сюда ехала, - отрезала она, и встала, держась за стенку. – Иди спать.

Как он вернулся к себе, Андрей вспомнить не смог. Он проснулся, когда солнце уже было высоко, и понял, что опоздал на работу. Голова раскалывалась, в горле першило. Он приехал в оптовый магазин на два часа позже обещанного срока, и начал спрашивать про водку – какую и почем предпочитают мужчины старше 25 и младше 50. Через сорок минут, уставший до полусмерти, мечтающий только о том, чтобы лечь спать, он собрал все бумаги, снял беджик, и в этот момент подошла Наташа. Андрей мысленно перекрестился.

- Ну, как? – спросила она, с легким изумлением посмотрев на мятого интервьюера.

- Прекрасно, - быстро ответил он, с трудом подавляя зевок, - людей, правда, немного.

- Разве? – удивилась она. – Ну что, же, работай, - и упорхнула к генеральному директору.

Андрей перевел дыхание.

Тане звонить не стал. Когда вечером он постучал в двери к Ксюше, она крикнула, что занята на ближайшую неделю. Всю эту неделю Андрей, когда не работал, валялся на диване и смотрел в телевизор. Потом позвонил Венька и поинтересовался, куда пропал его лучший друг. Чуть позже отзвонилась Таня, и сказала, что соскучилась. Еще позвонила Наташа, и сообщила, что можно забирать деньги за исследование по водке.

На кухне Ксюша крошила хлеб и созерцала рюмку с чем-то зеленым.

- Что это? – Андрей был в превосходном настроении.

- Моя последняя выпивка.

- А почему она такого цвета?

- Абсент. Самая лучшая вещь.

- Почему? – удивился Андрей.

- Глючит, - исчерпывающе пояснила Ксюша.

- Можно попробовать? – нерешительно спросил он.

Она подняла на него глаза и не ответила. Он присмотрелся и вздрогнул – зрачки были совсем крохотные, почти исчезающие в светлом океане радужки.

- С тобой все в порядке? – тревожно спросил он.

- Я вторую неделю не сплю, - тихо ответила она и опустила глаза.

- Может, тебе пойти к доктору?

Она, как обычно, не ответила. Андрею стало крайне неуютно, и ужасно захотелось сбежать, как можно скорее. Он пошел к Веньке - это был не лучший вариант, но единственный. У Веньки было убрано. Это настолько поразило Андрея, что первую секунду он подумал, что не туда попал.

- Венька, у тебя тут что, добрая фея поселилась?

- Почти, - засмеялся он, и тут Андрея как ударило.

- Андрюш, ты что?

Андрей оперся о стену, чтобы не упасть.

- Это Таня? – крикнул он.

- Что? – переспросил Венька, и начал искать тапочки.

- У тебя была Таня, - Андрей пытался говорить тише, но не мог.

- Ну да, была. Она иногда заходит, – голос у Веньки почти не изменился.

Андрей отошел от стены. У него было удивительное состояние – он никогда раньше не переживал ничего подобного – ясности и бешенства одновременно.

- У тебя с ней роман, - заорал он.

- Нет, - голос дрогнул, и Венька понял, что Андрей знает.

- Давно? – он уже почти рычал.

- Андрюша! – Венька машинально отошел подальше, - все не так.

Андрей повернулся, и вышел, хлопнув дверью. Домой он возвращался часа три. Конечно, не надо было уходить. И кричать не стоило. И Таню винить глупо – Венька завидный жених, снимает квартиру, ведет дела отца, еще и в аспирантуре. Все понятно, но какая, все-таки сука! Трудно сказать было? Трудно. Как вообще трудно понимать этих людей! – И Андрей остановился.

Он глубоко вздохнул, тряхнул головой и сел на ближайшую скамейку. Господи, а! Он всего-навсего увидел, что у Веньки убрано. В конце - концов, с ним это случается. С чего он взял, что это Таня? Где это было написано? Чего он сразу начал орать, и ведь Ксюша оказалась права. Он ведь и орать начал, потому что, оказывается, как это ни глупо, поверил ей на слово, словам, сказанным по пьяни. Это, наверное, заразно. Скоро начнут сниться ледяные океаны Марса. Оранжевые.

Он зашел в квартиру, и, уже по привычке, заглянул на кухню. Там, положив голову на стол и прикрыв ее руками, спала Ксюша. Рядом стояла пустая рюмка. Андрей осторожно потряс девушку. Она издала какой-то странный звук, похожий на стон, и повалилась на Андрея. Поколебавшись минуту, он взял ее на руки, и отнес в комнату. Посадил сначала на кресло, а потом выдвинул кровать из шкафа, и осторожно положил девушку. Ничего не скажешь, удобная штука. Он выпрямился и осмотрелся.

Книги, которых до этого не было, теперь высились громадной кучей в углу. На мониторе компьютера высвечивались строки. Андрей подошел ближе и прочитал: «Я ему просто не верила. Понимаешь, все его эти шуточки, улыбки, слова, которые он говорит всегда к месту, и именно то, что я хочу услышать, эти рисовки, бесподобные движения, поворот головы, эта манера убирать волосы с лица. Ну, ты же понимаешь, что я хочу сказать. Весь какой-то неестественный, как в фильмах супергерой. Идеальный, и какой-то ненастоящий». Андрей перечитал еще раз. Какой тяжелый день. В окно доносились какие-то немецкие песни. Судя по ужасным звукам – современные. По-настоящему трудный день. Он спустился в магазин, купил водки, и выпил, закусывая пельменями. Очень хотелось борща. И голубцов.

Утром за неуплату отключили телефон. Ксюша пнула ногой аппарат, он со звоном упал, она села рядом, и начала рассматривать свои ногти на пальцах ног. Так ее и увидел Андрей.

- Отключили, - тихо сказала она. Андрей такой ее еще не видел, – видимо, не судьба мне позвонить.

- Можно позвонить из автомата. Я могу тебе карточку дать, - Андрей чувствовал себя очень виноватым.

- Можно, - с усмешкой ответила она. – Но нельзя. Даже если бы можно было, я бы не стала этого делать. А так – нельзя. У него сотовый с федеральным номером, через восьмерку.

- Все равно можно, - неуверенно проговорил Андрей, - кажется, есть какие-то международные автоматы. В любом случае, послушай, я сегодня получаю деньги, сразу оплачу, возможно, сегодня включат, - он поднял телефон, послушал, поставил на место, и пошел на кухню - завтракать.

Через минуту из коридора донеслись такие странные звуки, что он просыпал сахар, и выглянул из кухни. Ксюша сидела, закрыв лицо руками, плечи ее дрожали, и, что самое ужасное, Андрей никак не мог понять, плачет она, или смеется.

Когда через несколько часов он вернулся от Наташи, уже оплатив все счета, Ксюша сидела в той же позе.

- Телефон включили?

- Да.

- Ты позвонила, куда хотела? – осторожно спросил он.

- Я никуда не хотела. А тебе звонили.

- Кто?

- Я не брала трубку.

- А это точно мне?

Она встала.

- Это хорошо, что ты не брала трубку, - Андрей постарался говорить как можно небрежнее. – Они действительно любовники.

- Как ты узнал?

- Не знаю. Узнал и все. А вот как ты узнала?

- Тебе не стоило верить мне на слово.

- Но это же оказалось правдой.

Она не ответила.

- Я уеду к родителям на пару дней.

- Сбегаешь? - в ее голосе прорезались издевательские нотки.

- Нет. Я просто их люблю.

Она покивала, и остановилась в дверях своей комнаты.

- Раненое самолюбие лечить? Ну-ну.

Андрей почувствовал раздражение. Просто чума, а не девушка.

- Ты хоть какие-нибудь чувства признаешь?

- Нет, - моментально ответила она. – Я нормальная марсианская плесень.

- Нет на Марсе никакой плесени. И воды там нет, - устало сказал Андрей.

- Ты не можешь этого знать. Ваши ученые еще ее не нашли. Но они найдут. Тогда ты готов будешь признать, что я марсианская плесень?

- Да, - мрачно сказал он, - но не раньше.

- Ну что же, даже не апеллируя к тому, что я – плесень, просто скажу тебе, что я абсолютно бесчувственна.

- По твоим реакциям этого не скажешь.

Она пренебрежительно повела плечами.

- Ты просто путаешь эмоции и чувства. Я эмоциональна, но бесчувственна.

- Ты себе льстишь, - буркнул Андрей.

- Это вы, люди, себе льстите. А я, будучи марсианской плесенью, слишком примитивна, поэтому называю вещи своими именами.

- Господи, Ксюша, ты же невыносима! – не выдержал он.

Реагировала она моментально:

- Тебе и не нужно меня нести!

Разговор захлебнулся.

- Задницу бы тебе надрать, - пробормотал Андрей, и пошел на кухню.

- Ты просто меня хочешь, - ехидно крикнула Ксюша ему в спину.

Следующий месяц они жили в гробовом молчании. Ксюша не чувствовала ни малейшего дискомфорта, покупала себе бананы килограммами, и Андрею было страшно подумать, что она делала в его отсутствие. Квартира пропиталась каким-то сладковатым запахом. Сам Андрей старался приходить домой только ночевать. После опросов он подрядился набивать результаты в компьютер, а потом их обрабатывать, считая корреляции и квадратичные отклонения, тоже не бесплатно, естественно. Целыми днями он сидел в офисе, смотрел в окно, и набивал номера ответов. Главным плюсом во всем этом был интернет. Когда Наташа уходила домой, он лазал по сайтам знакомств. С двумя воздушными созданиями шла вялая переписка.

За месяц сидения у Наташи он получил триста долларов, и первое, о чем подумал - о смене квартиры. Это было глупо, какой-то мальчишеский задор, но он почти прибежал домой, и постучал в дверь Ксюшиной комнаты. Дверь была открыта. Он осторожно вошел, и невольно вздрогнул. Комната опять была завалена книгами, и, на этот раз, заполнено было все. Какие-то бумаги, обрывки, пыль, спертый запах, вырванные страницы – кажется, из книг. Ксюша сидела у стены, и по щекам ее текли слезы. Выглядела она ужасно – немытые волосы свисали палками, джинсы, прожженные в нескольких местах, серое лицо и мешки под глазами. Она не шевелилась, и до Андрея вдруг дошло, что она вообще его не видит. Несколько секунд он рассматривал неподвижную девушку, а потом вышел, и тихо закрыл за собой дверь.

Квартиру он так и не сменил. Лето кончилось. От общих знакомых он узнал, что Венька и Таня поженились. Умная девочка, не стала тянуть. Ему они, понятное дело, не позвонили. Ксюша молчала. Складывалось впечатление, что она делала все, чтобы стать как можно более незаметной. Если они сталкивались на кухне, она очень быстро уходила, и не поднимала глаз, словно Андрей был невидимкой. На улицу она выходила только чтобы купить поесть или выпивки. На кухне скапливались красивые дорогие бутылки. В основном – виски, но были еще абсент, бурбон и ром. Она пила как губка, но Андрей ни разу не видел, чтобы ей было плохо. Не печень, а какая-то марсианская плесень. Выпив столько, что можно было бы свалить двух сибирских лесорубов, она просто замирала, глядя перед собой. Через несколько часов выходила из ступора, тихо вставала, и ложилась спать.

Несколько раз Андрей пытался с ней заговорить, но каждый раз натыкался на каменный взгляд. В конце – концов, он четко осознал две вещи – что ей нужен психиатр, и что он боится, но так и не понял, за кого. Хотелось как можно меньше находится с ней рядом, и вообще, в доме. Более того, судя по всему, она вообще не снимала с себя старые джинсы. Андрей начал чувствовать запах ее грязного тела. В своей комнате она тоже не убирала.

Симптоматика была классическая. Даже не нужно было лезть ни в Леонгарда, ни в «Психиатрию». Что делать – он не знал. Если бы она куда-нибудь ушла, он попытался бы найти телефон ее родителей. Но последнее время она совсем никуда не ходила. Максимум – на десять минут, к ларьку, где продавали фрукты (она брала в основном бананы), или спиртное. Виски она уже не покупала. Андрей так и не понял: то ли потому, что деньги кончились, то ли потому, что в ларьке нет ничего подобного.

Где-то за неделю до оплаты квартиры, Ксюша возникла в дверях комнаты Андрея, и сфокусировала на нем взгляд. Андрей смотрел телевизор, и пил пиво, закусывая сосисками.

- Ты мне деньги за квартиру будешь платить?

Андрей быстро проглотил сосиску.

- Буду. Но через две недели. Мне Наташа должна заплатить.

- А сейчас? Мне нужно сейчас 120 рублей, – в ее голосе прорезалось напряжение.

Андрей замялся. Сегодня у него было назначено свидание с девушкой, с которой он познакомился по сети. Денег для Ксюши было жалко. Если бы не сегодняшняя свиданка...

- А сейчас – нет, - неожиданно грубо отрезал он.

Ксюша все не уходила. Стояла, держась за косяк. Выглядела она ужасно: худая, сгорбленная, почти с зеленой кожей и грязными спутанными волосами. Андрей напрягся, и попытался вспомнить, как она выглядела, когда он только здесь поселился. Как – он не смог вспомнить, но совершенно точно, что не так.

- Знаешь, - внезапно сказала она, - какой один из самых избитых и, что самое интересное, неверных штампов в кино? Двоих, реже троих, людей, совсем разных и не нравящихся друг другу, сводит судьба. Они или куда-то едут, или от кого-то прячутся, или ловят преступника, или заперты вместе. После совместно пережитого у них начинается просветление, личностный рост, взаимопонимание, любовь, переосмысление прошлой и будущей жизни, сострадание к ближнему и далее по списку. Зритель любит победу лучших человеческих качеств в неравной борьбе, даже если герой после этого умирает, а героиня рыдает на его могиле. Не верь. Дерьмо. В жизни все – с точностью до наоборот. Все остаются живы, а высокие моральные качества, внезапно обнаруженные у героев в критической ситуации, так же внезапно куда-то пропадают.

Взгляд у Ксюши расфокусировался. Она отвернулась, и ушла в свою комнату.

Андрей перевел дыхание, но тут же дверь открылась, и Ксюша опять остановилась в дверях.

- Ты собираешься уезжать?

- Нет, - удивленно ответил он.

- А я – собираюсь.

- К родителям? – спросил он, быстро соображая, чем ему это грозит .

Она прошла в его комнату, и остановилась у закрытого окна. Андрей собственноручно заклеил окна в своей комнате и на кухне, потому что сильно дуло. Октябрь, все-таки.

- Да. Наверное.

Кажется, у нее было просветление.

- А когда?

- Когда закончу.

- Что? – хотя логичнее было бы спросить, когда она закончит.

Она повернулась, и вышла. Андрей быстро подскочил к дверям своей комнаты, и запер их, пока Ксюша не появилась в третий раз. Он боялся, что она вспомнит про его обещание проколоть ухо, что перед свиданием было бы крайне не кстати. Она не появилась. Более того, судя по звуку двери, Ксюша вышла из дома, и, впервые на памяти Андрея, надолго – прошло пол-дня, а ее все еще не было. У него даже мелькнула мысль, что на улице у нее случилось обострение, и ее забрали в психушку. Андрей попытался поискать телефон ее родителей, но в комнате была такая грязь и вонь, что он через пять минут ушел. Еще и радио орало. Возвращения Ксюши он не дождался, и ушел на свидание.

Встреча была назначена у «Золотого колоса». Фотографию девушка по имени Галя выслала, но с подробностями можно было различить только розовую блузку. Все остальное угадывалось смутно, но не пугало. Свою фотографию Андрей предусмотрительно не выслал, сославшись, что у него нет сканнера.

Андрей стоял у подземного перехода и разглядывал девушек, надеясь, что Галя оденет ту же блузку и не перекрасится в блондинку. Минут через десять после уговоренного времени он приметил темноволосую девушку, неуверенно оглядывающуюся по сторонам. Девочка была ничего так. Вроде похожа. Андрей парадно улыбнулся, и поднял руку с цветами. На лице Гали отразилось такое облегчение, что стало смешно.

- Привет, Галя. Ты в жизни куда лучше, чем на фотографии, - выпалил он.

Она совсем разулыбалась. Было видно, что Андрей ей очень понравился. Вечер провели, в целом, неплохо. Первое время, правда, Андрею пришлось говорить самому, и рассказывать какие-то идиотские истории из студенческой жизни, зато после рюмки коньяка Галя совсем разговорилась, и начал рассказывать о себе. Девушкой она оказалась очень приятной, хотя и ограниченной. Единственным недостатком ее характера были крашенные волосы. Постоянно говоря о диете, она слопала пять пирожных. Милейшее создание. Андрей вел ее домой, она висела у него на руке, и говорила без умолку. Он нагло поцеловал ее взасос у подъезда. Она что-то пропищала. Он сказал, что позвонит, и пошел домой. Пешком.

В коридоре стояли Ксюшины кроссовки. Андрей заснул с приятной мыслью, что жизнь, наконец-то, налаживается. Утром он убежал к Наташе, потом созвонился с Вэлом, и они пошли пьянствовать. Вернулся поздно, Ксюши, как обычно, не было ни видно, ни слышно. Следующим днем он работал, а потом встречался с Галей. Только воскресенье он провел дома. Часов в шесть он внезапно осознал, что в последний раз он видел Ксюшу четыре дня назад, утром.

Андрей постучал. Никто не ответил. Уехала что ли, ничего не сказав? С нее станется. Андрей толкнул дверь, и вошел в комнату. Ксюша сидела за столом, лицом к окну. Компьютер был выключен. На столе лежала стопка бумаги. Пахло в комнате ужасно. Даже открытое окно не спасало от запаха. Книги высились аккуратными стопками в углу у двери.

- Ксюша, послушай.

Она не пошевелилась.

- Ксюша!

Он подошел ближе. Верхний лист на стопке бумаг был совершенно чистым, не считая одного слова посередине «Транзит». Андрей машинально снял часть стопки, и взгляд упал на фразу: «Словно бог всех пишет в органайзере. Все одинаковые». Он уронил бумаги, и они рассыпались. Андрей оглянулся на Ксюшу. Глаза ее были открыты. Широко открытые неподвижные глаза. И Андрей понял. Уже поняв, но, еще не осознав, не представляя себе всего этого, он затряс холодное тело, оно начало падать, в отчаянии он придвинул кресло к столу, и то, что было Ксюшиной головой, глухо ударилось о крышку стола. Андрей опустился на пол, прямо на разбросанные бумаги, и обеим руками начал остервенело рвать, стараясь не смотреть, что там написано. Последний лист, оказался очень плотным, и это его остановило. Какую-то секунду он просто завис в неделании, а потом очень медленно поднес лист к глазам, сосредоточился и осознал, что держит официальный бланк с печатью. Андрей сначала тупо рассматривал печать, а потом усилием воли поднял глаза к началу листа: «г. Ростов – на - Дону, 10.10.2002.

Я, Венская Ксения Владимировна, проживающая по адресу Б. Садовая... настоящим завещанием делаю следующее распоряжение: все принадлежащее мне имущество я завещаю Ледогорову Андрею Сергеевичу, 1980 г. р.

Подпись завещателя... заверена мной... нотариус государственной нотариальной 9 Ростовской – на - Дону конторы... Несмеянова О.В.

Личность завещателя установлена.... дееспособность завещателя... подтверждена...

Взыскано государственной пошлины: 120 рублей.

Подпись...»

Андрей прочел один раз, второй, осознав, выронил бумагу, и заорал, от всего сердца, изнутри:

- Сука!

За окном надрывалась «Немецкая волна». Судя по всему, какая-то научно-популярная передача: «...наши представления об этом меняет сенсационное обнаружение американскими исследователями воды на Марсе. Правда, в замороженном состоянии, но, с точки зрения некоторых оптимистично настроенных специалистов, это дает надежду на обнаружение примитивных форм жизни. Исследовательский шаттл, который будет послан на Марс в ...».

- Ах ты, плесень марсианская! Чтоб тебе до Марса не добраться! Гниль оранжевая!

Ему почти удалось заглушить орущее радио.

01.04.2002. – 14.05.2002.

ВЧЕРА, ЗАВТРА И ВЧЕРА

«Юля, птица моя золотая, но ведь все не может быть так плохо. Меня тоже нельзя назвать человеком, который живет чувствами, но это же не мешает мне быть твоей подругой. Почему у тебя нет ощущения, что я тебя анализирую все время? Ты прощаешь мне, а его готова осудить за малейшее расхождение с тобой. Значит, дело не в нем. Ты сама ищешь себе оправдания.

Второе, по поводу Кирилла. Я знаю, солнышко, я все прекрасно понимаю, но нельзя же ждать, что тебя спасет принц, вырвет из рук чудовища, которое всего-навсего твой муж, а вовсе не исчадье ада. Я знаю Ивана, он очень тяжелый человек, но разрушать можно только ради чего-то, а что у тебя есть? Неужели это непонимание так огромно, что легче рухнуть в пропасть, чем построить мост? Если Кирилл действительно тебе нужен – рискуй. А если нет – не надо кричать, что тебя бросили. Не бывает так, чтобы тебя любили, а ты ничего не давала взамен. Что отдаешь, то и получаешь. Если тебе нравится строить планы своего освобождения – утешайся этим, но послушай моего совета – не рассчитывай на Кирилла: тогда ты не станешь плакать, если он не придет, и будешь счастлива, когда он появится. Лучше во всем рассчитывать на себя. Юля, ты должна быть готова взять на себя ответственность. Хватит прятаться за чужими спинами. И, в конце концов, к черту и твоего Кирилла, и твоего Ивана, и все остальное, подумай о себе. Юля, пожалуйста, посмотри на себя в зеркало, и ответь, что происходит. Я все время боюсь, что резка с тобой, но когда я говорю по-другому, ты просто меня не слышишь. Это замужество дало тебе повод превратить всех окружающих в члены клуба спасения Юли. Пожалуйста, приди в себя, я слишком хорошо тебя знаю. Почему ты обращаешь на других внимание только тогда, когда тебе нужна их помощь? Ты во всем можешь полагаться на меня, но, если дело так пойдет дальше, мне придется за тебя любить твоего Кирилла, и тогда появится опасность, что я буду любить его за себя. Юля, подумай».

Молодой, очень дорого одетый мужчина спустится по вросшим в землю ступенькам в маленький магазинчик, рядом с которым стоит прикованный цепочкой к фонарному столбу оранжевый щит с зеленой надписью: «Секонд-хенд. Дешевая одежда из Европы».

Иван, не оглядываясь, минует два зала, набитые пропахшей нафталином одеждой, и войдет в последнее помещение с низким потолком, заставленное стеллажами с обувью. Решительно минуя полки с мужскими ботинками, он остановится у небрежно выложенных женских туфель.

- Я могу вам чем-нибудь помочь? - неуверенно спросит продавщица, потому что посетитель не выглядит человеком, которому можно чем-нибудь помочь.

Иван отрицательно покачает головой, и наклонится к широкой полке. Он возьмет синюю туфельку и посмотрит на набойку. Новые. Иван возьмет еще одну. В этих ходили, но как-то неинтересно. Красные были слишком разношенные, со сбитым носком. Следующая пара – со стертым боком и чересчур вызывающая. Еще одна – подчеркнуто модная. Черные были почти подходящими, но слишком большие: размер – не меньше 39-го.

Он постоит, внимательно оглядывая стеллаж, и, резко протянув руку, вытащит из кучи то, что искал. Посмотрит на каблук: стертая косо набойка – ходит «ногами внутрь». Иван положит перед продавщицей маленький темно-синий туфель на невысоком изящном каблучке.

- Это.

Она улыбнется с тайной надеждой, и протянет пакет со вторым. Мужчина небрежно свернет пакет и засунет его в кейс из крокодиловой кожи. Продавщица вздохнет.

Придя домой, он, медленно, растягивая удовольствие, переоденется, и начнет готовить. Готовить не из полуфабрикатов, как обычно, а почистит картошку, приготовит фарш, и пожарит котлеты. Не спеша, со вкусом, поест, посмотрит новости, а потом помоет посуду. Просмотрев почту, он еще какое-то время постоит на балконе и покурит, но, не утерпев, отбросит наполовину выкуренную сигару и быстро подойдет к кейсу, возьмет, сядет в кресло, включит настольную лампу, откроет кейс, достанет пакет, положит кейс в соседнее кресло, вынет туфли и поставит их на полированный черный столик. Медленно встанет, достанет из ящика лупу, сядет, и возьмет правый туфель.

Она, конечно, интроверт, но много ходит. Неаккуратна. Очень обеспечена, обладает хорошим вкусом, покупает только качественные вещи, и неохотно с ними расстается. Очень любила эти туфли. Спокойная, уравновешенная, мечтательная. Любит гулять под дождем. Невысокая, с тонкой костью, узкая нога, высокий подъем. Походка как у модели. Сколько же мужчин она растоптала этими ногами? И все писали письма. А она – им. А муж эти письма находил. И подруга у нее наверняка была – тоже сводня, все покрывала. Они ходили по магазинам, эти туфельки цокали по мраморным лестницам. Настоящая принцесса, прелестнейшее создание на свете, живущее, чтобы его любили и за него платили. Бог все видит.

Он уткнется лицом в туфельку, чувствуя прикосновение дорогой мягкой кожи на щеке. Иван встанет, расстелит диван, разденется, помоет руки, захочет поставить будильник, но вспомнит, что завтра суббота. Ложась, одну туфельку он положит справа от себя, рядом с подушкой, у стены, а другую – на пол, чтобы утром в нее кончить.

«Клара, как же я по тебе соскучилась. Тут очень красиво. Обслуживание – как в сказке, а из окон видно море. Ты себе не представляешь, какие громадные кровати в этих номерах для новобрачных. Я купила себе соломенную шляпку, знаешь, как сейчас носят – светлая соломка, крупное плетение и длинные цветные ленты. Очень идет под льняной костюм, тот, что я шила у твоей портнихи. Людей на пляже немного, особенно вечером, а по ночам фосфорецирует вода – я раньше ничего подобного не видела. Плаваешь, словно в огненном облаке, выходишь на берег, губы мерзнут, от песка идет тепло, кутаюсь в одеяло, смотрю на воду, она дрожит в лунном свете и вокруг меня светлячки. Связала белый пушистый свитер – ношу его вечерами с розовой шелковой юбкой. Это самая лучшая одежда смотреть закаты. Чувствуешь себя осколком заходящего солнца. Я так по тебе скучаю. Но, как подумаю о возвращении в город – меня охватывает такой ужас, что просто не могу описать. Опять асфальт, постоянный привкус пыли, и никаких закатов. Солнце там не садится – просто проваливается на ночь в одну из бетонных коробок, которые называются домами, поэтому окна и начинают светиться.

Запретила ставить цветы в номер – все комнаты заполнены смертью. Прекрасней парка, чем здесь, я никогда не видела – розы, флоксы, кипарисы, миндаль – я даже всех названий не знаю. Каждый день хожу на рынок – до смешного дешевые финики и инжир, много орехов. И даже ветер соленый. Я так хочу тебя видеть. Столько всего хотела написать, а в голове ничего не держится. Вернусь, все расскажу, если вспомню. А еще был дождь – я купалась и носилась по берегу, словно мне восемь лет. Как жаль, что тебя нет. Я, конечно, понимаю, что третий в свадебном путешествии – это смешно, просто с тобой было бы легче, с тобой все легче, и ты бы тоже увидела, какая тут красота. И еще, я все время думаю о нем, только о нем, когда гуляю, ем и ложусь в постель, в эту чертову громадную постель для новобрачных, Клара, что же мне делать?»

26.07.99-06.01.2001.

СЕГОДНЯ

Безветрие

Долго-долго исчезает

Прах с ладоней

СО МНОЙ

Чарский не услышал, как Клара открыла дверь, но вздрогнул, когда она по привычке небрежно сбросила туфли, и они упали со стуком. Хлопнула дверью спальни. Он закрыл файл и включил стоящий на полу электрический чайник. Вышла Клара – она уже переоделась и распустила волосы.

- Устала? – он начал наливать кофе.

- Это мне? – ответила она, беря чашку.

- Ты грустная.

Она села в кресло и посмотрела на монитор.

- Что ты делал?

- Тут новый графический редактор, - неохотно ответил он. – А где ты была?

Она перевела взгляд на окно.

- В универе.

Он начал наливать кофе себе.

- И что там?

- Борю видела, - невыразительно проговорила она. – Он теперь и.о. замдекана.

- Быстро он.

- Боря молодец. Ты же знаешь.

Он что-то рассматривал в чашке.

- Знаю. И что он?

Она резко поставила чашку на журнальный столик, заваленный книгами и газетами.

- Задолбал. Урод. Диссертация ему моя нужна. Для поднятия авторитета. Однокурсник, блин.

- Что тут удивительного? – он поднял глаза. – Взялась, так доделай. У него статус.

- - Он тоже самое сказал. Про статус. Когда подстригся. Дурацкая такая прическа. Мол, длинные волосы позволить себе не может. По должности. Что все время с людьми? Как первый раз видимся, – без перехода закончила она и опять взяла чашку.

Чарский хотел что-то сказать, но не сказал, продолжая внимательно смотреть на жену.

- Что ты молчишь? – спросила она, и наконец-то посмотрела на него .

- Ты бы диссер защитила. Нельзя же столько тянуть. Конечно, давит, – он ответил совсем не то, что хотел, и она это почувствовала.

- Да пусть подавятся. Как стервятники, сидят и ждут, когда можно будет пнуть, - она тоже не старалась ответить. – Потом. В будущем году. Завтра. Когда-нибудь. В конце концов, ему надо, пусть он делает. Ослик ИО.

Чарский долил себе кофе.

- Что ты на него так взьелась?

- Да видеть не могу.

- Не нравится – не делай.

- Так не бывает.

- Так не делают. Но это же не значит, что так не бывает.

Она опять посмотрела на него, словно не видела его очень долго.

- Саша, а ты счастлив?

- Да.

- Нет, я имею в виду, что бросил это все.

- Да.

Она опустила глаза и помолчала.

- А со мной?

- Да.

- А без меня?

- Да, - ответил он без колебаний.

- Ты не боишься меня обидеть?

- Да.

- Любая другая на моем месте обиделась бы.

Он опустил лицо, но чувствовалось, что он улыбается.

- Если вместо всех моих «да» отвечать «нет», это бы ничего не изменило.

- Почему ты так в этом уверен?

Он откинулся в кресле, уже не улыбался.

- «Черный с белым не бери, «да» и «нет» не говори».

- И что?

Ей показалось, что он вздохнул.

- Я так этим гордился. Так радовался, что у меня это получается. А у тебя: счастлив – несчастлив, писать - не писать, любит – не любит.

- Для тебя это – игрушки, а для меня – серьезно, - грустно ответила она, вставая, чтобы налить себе кофе.

- - Игрушки – серьезно, - повторил он.

Она опять села, подперла голову рукой и тоже вздохнула.

- Ладно, проехали. Я еще Кирилла встретила.

Лицо Чарского чуть изменилось. Он встал, подошел к жене, и сел перед ней на корточки.

- Все пытаешься пережить?

- Я думаю, - раздельно сказала она, избегая его взгляда, - что живые вообще не могут пережить смерть. Они могут сделать вид, что ее нет, но не больше.

- У него получилось?

- Да. Но я сама дура. Я же знаю, чем он был для нее. А у него недавно дочка родилась. Они с женой квартиру снимают. Недалеко от универа. Я его часто видела. Просто никогда не подходила. А он, когда меня замечал, всегда здоровается, улыбается. Действительно рад меня видеть.

- А ты бы хотела, чтобы он смертельно бледнел при виде тебя, ходил в рубище, и умер в келье?

Она слабо улыбнулась.

- Я знаю, что по-дурацки, но как-то ....ждется, – она провела рукой по лицу. – Я когда его первый раз встретила, после всего, на нем лица не было – а столько времени прошло. Подхожу, беру за руку, говорю: “Плохо, Кирюша?”. А он отвечает: “Очень. В совете диссер зарубили”.

Уголки губ Чарского чуть опустились. Он поцеловал Клару в макушку. Она вздохнула.

- Дочку Ксюшей назвали.

- Ты хотела, чтобы Юлей?

- Ну бредни это, понимаю. Но легче было бы.

Подняла голову, посмотрела на него.

- Есть хочешь?

Она опять провела рукой по лицу.

- Все равно нечего.

- Я схожу за пельменями.

- Саша, ты правда хочешь, чтобы я защитилась?

- Мне все равно.

- И мне. А знаешь, что Вацлав Юлианович сказал? “Вот дождусь вашей защиты, и умру”.

Чарский остановился в дверях и посмотрел на жену, подтянувшую колени к подбородку.

- Но ему за 70.

- Ну и что? – она не повернулась.

Понимание осветило улыбкой его грустные глаза.

- Почему ты мне не сказала?

- Дура потому что.

- Тогда почему сегодня говоришь?

- Я пришла, а его не было. У него на столе ежедневник лежит. Пустой. На сегодняшнем дне стихи написаны. Понимаешь, он точно знал, что я посмотрю. И что приду. А его не было,– она подняла глаза на мужа. - Такой снегопад - На целую ночь - Со мной. Представляешь? Хайку. Никогда бы не подумала. Говорят, йогой занимаются или в ранней молодости, когда не начал идти по неистинному пути, или в старости, когда земные дела закончены. Хорошо, наверное, все закончить и ничего не ждать.

- Тебе не хочется с ним расставаться? – тихо спросил Чарский.

- Нет, дело не в этом. Я настолько его люблю, я точно знаю, что все будет в порядке. Мне можно не приходить. А можно приходить. Это уже не имеет значения - он все равно со мной. Я вообще не могу описывать это словами. И меня это пугает. Никогда такого не было. А еще больше то, что вдруг он этого не чувствует, это ощущаю только я, и сама себя обманываю. Я...

Чарский смотрел не шевелясь. Она встретила его взгляд, выпрямилась, коснулась ногами пола, и разрыдалась, вцепившись в плюшевую подушку. Он сел рядом и протянул руку, потом обнял, прижал к груди, пряча лицо в ее волосах.

- Я тоже однажды хайку написал. Только ее никто не понимает.

- Почему? – она уже почти не плакала.

- Не знаю. Я, впрочем, ее тоже не понимаю.

- Ну?

- И ты ее не поймешь.

- Ну?

Он прищурился.

- Ну хорошо. Я тебе предупредил. Слушай внимательно: Вы – Бог? - Я здесь проездом - Старый алкоголик.

Клара уставилась на мужа.

- И что это?

- Ну вот. Я же говорил. Она ни до кого не доходит, но все соглашаются, что в этом что-то есть.

- Да, - сказала она, после некоторого раздумья. – Давай-ка еще раз.

- Для тупых? – уточнил он, притягивая ее к себе.

- Для умных, - легко согласилась она.

4. 6. 2001

СТРАННЫЙ МИР, ПОЛНЫЙ ЛЮДЕЙ И ОДИНОЧЕСТВА

Кажется, сегодня должна прийти Клара. Я не знаю, придет ли она, но мне все время кажется, что вот-вот. У меня бывают такие дни – сижу и жду так, что боюсь выйти на улицу – а вдруг она придет, и меня не застанет. А я знаю, что если это случится, она никогда не скажет, чтобы не расстраивать. Как будто я не почувствую. И тоже ведь не скажу, чтобы не расстраивать. Так редко видимся. Может, пройдемся. Правда, мне теперь не хочется. Совсем не хочется выходить. Или я так постарел, что мне трудно спускаться со второго этажа? Трудно. Но, не поэтому, наверное. Просто каждый день видишь такое, что хочется закрыться, и не выходить.

Кто-нибудь все равно придет. Всегда приходят, когда что-нибудь нужно. Только она приходит потому, что это нужно мне, но она – единственная. И соседи приходят, а я к ним – никогда. Леночка, солнышко мое, категорически отказалась ставить себе телефон, чтобы из банка не звонили. Правильно, наверно. Но это же паллиатив – рано или поздно за те деньги, что ей там платят, они заставят ее купить сотовый. А пока, если что-то срочное, она бегает звонить ко мне. И мне звонят, хотя не часто, ее просят. Она все время извиняется, и, стараясь загладить, как ей кажется, вину, носит мне хлеб и молоко, аргументируя тем, что нечего мне лишний раз ходить. И цветы приносит на 9 мая и 23 февраля. Приходит на жизнь жаловаться. И так понятно, что она скажет, но хорошо иногда услышать молодой голос, особенно, когда я так по ней скучаю. Клара давно не была со мной.

Я когда домой иду, все время оглядываюсь. А соседи справа, врачи, явно думают, что у меня уже старческий маразм. Хозяйка такая большая, холеная, заметная, все время забываю, как ее зовут. У них сын женится, Юра, кажется, он психиатр. Славный мальчик – вежливый, только дерганный какой-то. Точно не хирург. Действительно, наверно психиатр. Или невропатолог. Нет. Не могу я представить невропатолога с Сэлинджером на скамейке в парке. Невесту его один раз видел. Маленькая, очень в себе уверенная. Цепкая. Свадьба не очень большая будет. Вчера позвонила соседка, и заискивающе улыбаясь (прямо сквозь трубку слышно) попросила торт поставить в мой холодильник. Красивый торт Юра принес - в виде двух сердец из розовых кремовых роз. Чуть не уронил, когда в холодильник ставил.

- Представляете, - говорит, - как бы я его уронил? Без сладкого счастья остались бы, – и смеется.

В дверь звонят. Неужели, она? Нет, Леночка.

- Я не помешала, Вацлав Юлианович?

- Да что ты, Леночка. Видишь, один.

- Хорошо вам, спокойно. Это я как загнанная лошадь бегаю. Счастье все-таки, что у меня телефона нет. Я позвоню, ладно? – говорит она, снимая туфли на полосатый коврик, и при вычно направляясь в кухню.

Расстроенная она сегодня. И туфли не помыла. Дождь был.

- Может, сядешь? Чаю выпьешь со стариком.

Колеблется. Сразу по лицу видно. Наконец кивает и опять идет на кухню - ставить чайник. Я когда-то пытался участвовать, но она меня как-то тактично отстранила, и теперь я сижу и смотрю, как она легко движется, почти скользит по линолеуму. Красиво. Клара очень резкая, порывистая, а эта почти плывет.

- Я с работы сбежала, - говорит она.

- Разбаловалась ты, Леночка.

Она пренебрежительно машет рукой.

- У меня сегодня свидание с начальником международного отдела.

Опять она мне слишком много сахара кладет.

- Он даже не женат, между прочим, - и смотрит на меня.

Я стараюсь пить чай маленькими глотками.

- А сколько ему?

Она пожимает плечами.

- Около сорока где-то.

Я доливаю в чашку заварки.

- Это очень дурной признак.

На ее лице проступает разочарование и упрямство – видимо, кто-то из подруг сказал что-то подобное.

- Да знаю я. Все мужики – скоты, бабы – дуры, жизнь – дерьмо, счастье – в труде, преимущественно умственном. Но, все равно всегда на что-то надеешься.

- Да, это правильно, - я стараюсь поддержать разговор, хотя и так знаю, что она скажет.

- Я знаю, - продолжает она, - что я не очень разборчива, но, ведь чем больше ищешь, тем больше находишь.

Я киваю. Где-то совсем рядом слышится сирена. Леночка выглядывает в окно, а потом высовывается чуть ли не на половину.

- Скорая, - говорит она недоуменно, оглядываясь на меня. – Я выйду, посмотрю? Вернусь, расскажу, – и бежит в прихожую надевать туфли.

Хлопает дверь. Я поднимаюсь к окну, а потом опять сажусь на свое место. Глупо. Что я хочу там увидеть? Носилки? Хмурых врачей? Выливаю свой чай в раковину и наливаю заварку, без сахара, и чуть-чуть кипятка. Во дворе, наверное, толпа зевак собралась. Только бы никто не умер. Еще и в нашем доме. Неужели?...

Я еще не успеваю осознать эту мысль, как появляется Лена.

- Вацлав Юлианович, вы представляете, это Юра Яковлев.

Я на нее смотрю, и никак не могу понять.

- Да сосед наш, тот парень, что женится завтра, лекарств наглотался. Вы представляете?

Я с трудом пытаюсь вникнуть в смысл ее слов. Она нетерпеливо смотрит на меня.

- Как, тот мальчик? - говорю я, чтобы выиграть время, и тут все понимаю.

- Прямо перед свадьбой, - подхватывает Лена. – Просто мать раньше вернулась, поэтому, наверное, спасут. Опять же, у них там все знакомства, так что понятно, что сделают все возможное. Правда, пока говорят, что исход неясен. Ой, да Вацлав Юлианович, да успокойтесь вы, вам валерьянки накапать?

Я киваю, скорее автоматически. Совсем о нем не подумал. Никто бы не подумал, что это он. По крайней мере....

- Я, честно говоря, думала, что это Аленка, - врезается Ленин голос.

- Какая Аленка? – вздрагиваю я. Она уже протягивает мне стакан. Видно, где-то я выключился.

- Ну, та, девочка с папой, которая под вами. У них мама умерла, уже давно. Года два назад.

Я никак не могу сообразить, о чем она говорит. Она понимает.

- Ну, Аленка, маленькая такая. Ей, может, шесть, или пять. Неужели не помните? Ей не сказали, что мама умерла, кажется, сказали, что уехала. Это жуть. Иногда проходишь мимо ее двери, а она часто прямо в подъезде играет, и она подходит, здоровается, берет за руку и говорит: «ты не уйдешь?». Как вы не замечали?

Да, действительно, маленькая девочка внизу. Только меня она за руку не брала.

Лена наливает себе чай.

- Почему ты решила, что это – она?

- А у нее врожденный порок сердца. Видели, какая она бледная, почти прозр ачная? Я ей раньше фрукты покупала, - и замолчала.

- - Раньше? – переспрашиваю я, хотя понимаю, что не тактично.

Лена тоже чувствует себя неудобно.

- Она все время брала меня за руку и просила, чтобы я не уходила. Не могу я так, - и засобиралась. – Мне пора, Вацлав Юлианович. Спасибо большое.

- Да не за что. Ты приходи, я очень рад.

Она кивает, небрежно надевает туфли, портя задники, и уходит. Если вечером придет, наверняка что-то принесет. А я хлеба почти не ем. И выбросить не могу, и отказаться – для нее это такая мелочь, что смешно сказать. Вот и приходится – голубям.

Ох, что же я, дурак старый? После вчерашнего, вообще в хлебный зайти не могу. Как вспомню – сердце прихватывает. Мимо хлебного проходил, не у дома, а так, гулял в парке. Смотрю, кто-то знакомый на ступеньках. Подошел чуть поближе, присмотрелся – точно, соседка моя, сверху. Пальто темненькое, и платочек на голове. И стоит, будто ждет чего-то. Плечи сгорблены, голову опустила. Но ладошку не протягивает. Просто стоит как-то, прижав руки к груди, и не шевелится. Ей бы, наверное, и подали бы, если бы она ладонь раскрыла, а она так и стоит, глаз не поднимая. Люди проходят, оглядываются, некоторые даже в карманах шарят, но куда класть монетку не знают, в руку дать то ли боятся, то ли смущаются. Так и проходят. Она провожает их глазами, руки чуть дрожат, но от груди не отнимает. Даже не знаю, сколько так простоял. Долго, наверное, людей много прошло. Возле нее парень остановился – такой, как сейчас ходят – крашенный и с рюкзаком наперевес. Кеды у него – как у меня много лет назад были. Это сейчас модно, почему-то. Остановился он, посмотрел на ее руки, и говорит:

- Бабуля, тебе хлеба купить?

А она стоит не шевелясь. Он на нее смотрит, тоже стоит на ступеньках, его проходящие толкают. У меня так горло перехватило, точно плач. А он вдруг протягивает руку и гладит ее по руке. Ах, я старый дурак, ну дурак. Что же я об этом раньше не подумал? Это я еще и зарплату получаю, а пенсии-то на два месяца задержали. И сам я бестолочь, а всех делов-то. Леночке нужно сказать. Что-нибудь бы сегодня с ней случилось – в жизни бы себе не простил. А если я понесу, не возьмет же. И за квартиру, наверняка, не платила больше двух месяцев. Ох, горюшко-горе. Позвонить ей хотя бы. Телефон был где-то, тут. Только начинаю разбирать бумажки, опять звонят. Неужели, она? Так спешил открыть, что поранил палец. Кровь течет прямо из-под ногтя.

На пороге стоит женщина. Я даже не сразу понимаю, кто это.

- У нас такое горе, - говорит она, - с Юрочкой.

Я киваю и пропускаю ее в квартиру. Неудобно как-то на пороге. Она не заплаканная, но вся какая-то слабая, усталая, растерянная.

- Юрочка в коме, - говорит она. И добавляет после паузы, глядя в кухню, - Я поздно пришла.

- В порядке все будет, - неуклюже говорю я. Она меня не слышит.

- Торт наш... – она не знает, что сказать. – Пусть постоит. Вы простите за неудобства.

Я молчу. Просто не знаю, что сказать. Она подбирает слова с трудом, но остановиться уже не может.

- Мы съедим его. Или свадьба, или...Юра был хорошим мальчиком. И ее любит. Мы с мужем все для них. Приглашения такие красивые. Специально на заказ делали. Вы тоже приходите. Я занесу потом.

Она уже явно забыла, зачем пришла, и теперь не знает, как уйти.

- Вы, наверное, в больницу сейчас поедете? – помогаю я.

Она пытается понять мои слова. Лицо ее вдруг морщится как-то по-стариковски, и она начинает плакать.

- Ольга Валентиновна! – я вспоминаю ее имя.

Слезы уже капают с подбородка.

- Что мы не так делали? Все - ему. А он даже не говорил с нами. Только фразами вежливыми отделывался. Мы же как лучше хотели. И торт такой заказали. А мне в больницу не дали поехать. За что он меня так ненавидит?

- Ольга Валентиновна! – опять вырывается у меня, и я не знаю, что сказать еще.

- Ох, простите, - говорит она, пытаясь вытереть лицо скомканным носовым платком, - Я приду за тортом завтра, вы не волнуйтесь. Не займет много времени, .... места, - поправляется она и открывает дверь. Выходит как-то спиной, медленно, и все время глядя на меня. Я с трудом закрываю за ней, и никак не могу перевести дыхание. Иду на кухню, опять капаю себе пустырника. Торт этот проклятый. Так и хожу по кухне – от окна к холодильнику и назад. Потом пошел бумажки с места на место перекладывать. Учебный план надо писать. Включаю телевизор и смотрю все подряд. Когда начинается реклама, переключаю на другой канал, и смотрю там до рекламы. Так и убиваю время. А она не пришла.

В дверь звонят. Я точно знаю, что не она. Леночка – и тут же на кухню. Кажется, договаривается с подругой о встрече. Закончив, встала на пороге комнаты.

- Знаете, Вацлав Юлианович....

У нее левая рука на поясе, а правой она касается косяка. На этой левой руке браслет – блестит так, что глазам больно – много-много камушков. Я такого еще не видел. Она, не замечая моего взгляда, поднимает левую руку на уровень глаз, рассматривая камни. Потом смотрит на меня.

- Да, это сегодня. Стоит – запредельно, - и вздыхает, опускает руку, и отводит взгляд. – Но, ведь это все равно все бесполезно, Вацлав Юлианович. Я же говорила – все мужики – скоты.

Мне вдруг так ее жаль, что я сам себе удивляюсь. Какой тяжелый день сегодня.

- Это же только первое свидание было. Рано еще судить. Или вот, по подарку суди.

Она опять смотрит на свой браслет.

- Понимаете, я ведь не хочу сказать что-то обидное. И дело не в том, что все мужики – скоты. Это как если бы я сказала, что жизнь – А, все мужики – Б, все бабы – В, счастье – Г. Это не самое важное, какие они. Да хоть святые, но ведь все одинаковые. Как ни старайся. Кто-то чуть лучше, кто-то – хуже, но все предсказуемо, все заранее известно. Это ведь самое обидное, несмотря на все старания, получается как в дрянных популярных книжонках. Понимаете, самое мерзкое, что это правда – знаешь одного, и они все у тебя как на ладони. Словно бог всех пишет в органайзере. Все одинаковые.

И смешно, и глупо. Я смотрю на нее, и хочется погладить ее по голове, отшлепать и отправить в постель со стаканом теплого молока. Совсем стар ый стал.

- Леночка, все же люди. Что же тут неестественного?

- Так в том-то и дело, Вацлав Юлианович. А все мы ищем одного-единственного, одного на миллион. А все это – неправда. Нет таких. И каждый, в конечном счете, окажется таким же мудаком, как и все остальные – даже если он пока кажется исключительным. Влюбляются те, кто по глупости, или наивности, или из выгоды начинает полагать, что объект его чувств – уникален. А нет ничего уникального, ни в людях, ни в поступках. Наверное, бог и создал разный цвет волос и глаз, чтобы мы хоть как-то друг от друга отличались. А так – что принц, что землекоп.

Сказать мне нечего, но я пытаюсь. Браслет сияет сказочно.

- Может, это ты виновата. Плохо смотришь, плохо слушаешь, вот все и кажутся одинаковыми.

Она пожимает плечами.

- Не знаю. Мне уже все рано. Такая пустота. Спать пойду.

Я киваю, и вдруг вспоминаю.

- Леночка, я попросить хотел.

Она поднимает голову.

- Да?

- Вы старушку знаете, что прямо надо мной живет?

Лена смотрит вверх и влево, потом качает головой.

- Я видел ее вчера, - мне почему-то стыдно, - у хлебного. Она милостыню просила. - Мне страшно неудобно, но Лена сразу понимает.

Я улыбаюсь. Заискивающе, наверное.

- Ты не приноси мне ничего. Я хлеба не ем почти. А ей можно представиться социальным работником. Мне же она не поверит.

Смотрю на нее. У нее лицо немного разгладилось.

- Мне не трудно, - говорит она.

Я киваю, и опять улыбаюсь. Надеюсь, не заискивающе. Лена открывает дверь, останавливается на пороге, оглядывается на меня.

- Это хорошо, что вы мне сказали.

Я закрываю за ней дверь и возвращаюсь в пустую комнату. Кажется, Клара должна прийти завтра.

7-8. 05. 2001.